механической кровати, респиратора, монитора сердечной деятельности, подвешенной путаницы туб и пакетов… Посмотрела вниз, на сверкающую реку, которой Билл не мог видеть со своей кровати, на серебристую змею, беззвучно торившую свой путь к морю.
Джин вспомнила о поездке вокруг этого острова с Ларри Мондом на прогулочном теплоходе тем летом, когда она работала в отцовской фирме. Сперва было невыносимо жарко и влажно - плата за то, что река начинала течь в оцепенении. На борту, сразу после того как они миновали статую Свободы, заморосило, потом по скользкой крашеной поверхности застучал и запрыгал разнузданный летний нью-йоркский ливень, и Ларри, вместо того чтобы проводить ее в маленькую каюту, до отказа забитую туристами, повел ее на корму, где украдкой сунул ее руку к себе в карман, и их соединенные ладони вскоре стали единственной сухой частью их общего тела, в одиночестве стоявшего на открытой палубе. Это был просто правильный шаг.
Правильный шаг. Джин, рефлекторно касаясь пальцами участка биопсии, обернулась, чтобы снова посмотреть на дремлющих родителей, чьи тела поочередно поднимались и опадали, словно карусельные лошадки на последнем круге. Стоя у окна и беспомощно наблюдая за ними, она не могла перенести даже мысли о том, что может кого-то из них потерять. Вместо этого она стала думать о вечере того дня, когда получила хорошее известие от Скалли.
Воодушевленный Марк прилетел из Германии как раз вовремя, чтобы взять «своих девочек» на праздничный обед в «Chez Julien», большой и шумный французский ресторан в Сохо. Она впервые за несколько месяцев активно хотела его общества. У него были выдающиеся способности к празднованию - талант, которого ей недоставало, а это, подумала вдруг она, возможно, и стало причиной небывалой радости, которую она испытала, обнаружив, что оказалась способна без оглядки шалить и резвиться в ту ночь с Дэном, вне зависимости от какой-либо особой отваги. Во время их семейного обеда перед ней возникло мерцающее подобие реминисценции, говорившей, что она, вероятно, могла бы рассматривать свое ползание по Дэнову гроту, этому оранжевому фонарю, раскачивающемуся в Хокстоне, как своего рода сатурналию, в которой Дэн выступал в роли Повелителя хаоса. Разве сама она не исполнила роль госпожи, служащей своему рабу, точь-в-точь как это бывало на римских празднествах?
Когда в «Chez Julien» они стали пить шампанское, Виктория сначала была расстроена тем, что ей ничего не сказали о биопсии. Но она приняла знакомые мистические доводы матери, заключавшиеся в том, что ей не хотелось обращать это в реальность посредством произнесенных слов: рак груди. Джин позволила себя подразнить - суеверная, боящаяся сглаза ведущая колонки о здоровье, - а потом сменила тему.
- Как вы думаете, папарацци снаружи ждут кого-то конкретно или просто слоняются там на всякий случай? - спросила Джин.
- Папарацц-о , - поправила Виктория, - и он явно нанят рестораном. Придает ему гламурную атмосферу. Типа, все, кто приходит в «Chez Julien», - звезды.
- На самом деле, - сказал Марк, осушая свой бокал, - этот щелкопер с камерой поджидал меня - мужчину с двумя самыми прелестными женщинами в Лондоне. Гарсон! - крикнул он проходившему мимо официанту, воздевая пустой бокал. Он положительно наслаждался, когда его высмеивали за то, что он намазал волосы противозачаточным кремом - как это он выразился? «А что, если бы я вместо этого воспользовался средством для депиляции, оставленным твоей подругой?» Подали гренки, а Джин ошибочно заказала foie gras . Она уставилась на этот орган, плававший в бульоне, словно ожидая, что он начнет корчиться, это была опухоль, явно злокачественная, губчатая киста, извлеченная целиком, - вообрази нечто подобное у себя в груди, а потом получи это на обед; а Джин ожидала порции паштета успокоительного цвета высохшего каламинового лосьона. Необработанную печень ей удалось сплавить Марку с помощью шутки: он не может отказаться de bonne foi.
В ту ночь они впервые за несколько месяцев занялись любовью. Энергия и непринужденность проистекали из шампанского, равно как из облегчения. Она испытывала безмерную благодарность за то, что жива, за то, что ей предоставляются все эти дополнительные возможности. К этому они добавили еще одно облегчение: все по-прежнему работало. Джин очень хотелось сказать Вик, и когда-нибудь она ей скажет: Марк был так тобой горд, что весь вечер не переставал улыбаться. На следующее утро, лежа в постели, она с изумленной нежностью подумала о том, чего он так и не понял: одобрительные кивки из-за столиков по соседству были адресованы не столько самой Вик, сколько его неприкрытому восхищению ею.
Марк вышел за газетами, а Джин намеревалась вставать. Она потянулась и ощутила, словно огромную роскошь, избавление и от того, что отягощало ее жизнь в последнее время. Каким-то образом Джиована, словно она сама была раком, не допускалась даже в мысли Джин на протяжении всего вечера и всей ночи. Да и этим утром тоже: Джин, по-прежнему не умершая, была слишком счастлива, чтобы тревожиться. Поразительно, какое это самодостаточное удовольствие, играть счастливую семью. Она, конечно, понимала, что не сможет отгородиться от своих проблем навсегда, но в то же время она и не просто играла: она была свободна от рака и полна любви - ничто никогда не представлялось более реальным. Когда она наконец встала, то обнаружила, что похмелье у нее выдалось необычайно мягким. Вик наконец спала дома, в своей старой комнате.
Джин продолжала переминаться с ноги на ногу возле окна больничной палаты, и казалось почти невероятным, что она помнит, как в заполненной запахом кофе кухне, где бекон исходил брызгами и подпрыгивал, словно старая джазовая пластинка, а Элизабет терлась о ее лодыжки, к ней пришла убежденность, что у новизны есть свои преимущества, но истинная любовь, или же любовь старая - лучше. Она доставляет более сильное удовлетворение, она более интимна, и она неизмеримо больше знает о самой Джин.
А потом старая любовь шевельнулась прямо перед ней: родители, которым жить все меньше . Когда ее миниатюрная мать поднялась и села, выглядя точно такой же взъерошенной и сбитой с толку, какой каждое утро бывала Виктория в детстве, Джин с трудом сдержала слезы. Бедная Филлис. Бедный Билл.
Но пребывание вместе с Филлис на надувном матрасе в ее захламленной пещере, застеленной белым ковром и увенчанной телевизором, наполнило ее подавляемым волнением. В этой рутине ожидания быстро миновали четыре дня, в течение которых и мать и дочь разделяли невысказанную мысль о том, что если Биллу не становится лучше, то ему, должно быть, делается хуже.
Джин была слишком беспокойна и рассеяна, чтобы следить за новостями, слишком эмоционально неустойчива, чтобы болтать по телефону, так что с Викторией и Марком - оба, к счастью, были очень заняты - она общалась по электронной почте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
Джин вспомнила о поездке вокруг этого острова с Ларри Мондом на прогулочном теплоходе тем летом, когда она работала в отцовской фирме. Сперва было невыносимо жарко и влажно - плата за то, что река начинала течь в оцепенении. На борту, сразу после того как они миновали статую Свободы, заморосило, потом по скользкой крашеной поверхности застучал и запрыгал разнузданный летний нью-йоркский ливень, и Ларри, вместо того чтобы проводить ее в маленькую каюту, до отказа забитую туристами, повел ее на корму, где украдкой сунул ее руку к себе в карман, и их соединенные ладони вскоре стали единственной сухой частью их общего тела, в одиночестве стоявшего на открытой палубе. Это был просто правильный шаг.
Правильный шаг. Джин, рефлекторно касаясь пальцами участка биопсии, обернулась, чтобы снова посмотреть на дремлющих родителей, чьи тела поочередно поднимались и опадали, словно карусельные лошадки на последнем круге. Стоя у окна и беспомощно наблюдая за ними, она не могла перенести даже мысли о том, что может кого-то из них потерять. Вместо этого она стала думать о вечере того дня, когда получила хорошее известие от Скалли.
Воодушевленный Марк прилетел из Германии как раз вовремя, чтобы взять «своих девочек» на праздничный обед в «Chez Julien», большой и шумный французский ресторан в Сохо. Она впервые за несколько месяцев активно хотела его общества. У него были выдающиеся способности к празднованию - талант, которого ей недоставало, а это, подумала вдруг она, возможно, и стало причиной небывалой радости, которую она испытала, обнаружив, что оказалась способна без оглядки шалить и резвиться в ту ночь с Дэном, вне зависимости от какой-либо особой отваги. Во время их семейного обеда перед ней возникло мерцающее подобие реминисценции, говорившей, что она, вероятно, могла бы рассматривать свое ползание по Дэнову гроту, этому оранжевому фонарю, раскачивающемуся в Хокстоне, как своего рода сатурналию, в которой Дэн выступал в роли Повелителя хаоса. Разве сама она не исполнила роль госпожи, служащей своему рабу, точь-в-точь как это бывало на римских празднествах?
Когда в «Chez Julien» они стали пить шампанское, Виктория сначала была расстроена тем, что ей ничего не сказали о биопсии. Но она приняла знакомые мистические доводы матери, заключавшиеся в том, что ей не хотелось обращать это в реальность посредством произнесенных слов: рак груди. Джин позволила себя подразнить - суеверная, боящаяся сглаза ведущая колонки о здоровье, - а потом сменила тему.
- Как вы думаете, папарацци снаружи ждут кого-то конкретно или просто слоняются там на всякий случай? - спросила Джин.
- Папарацц-о , - поправила Виктория, - и он явно нанят рестораном. Придает ему гламурную атмосферу. Типа, все, кто приходит в «Chez Julien», - звезды.
- На самом деле, - сказал Марк, осушая свой бокал, - этот щелкопер с камерой поджидал меня - мужчину с двумя самыми прелестными женщинами в Лондоне. Гарсон! - крикнул он проходившему мимо официанту, воздевая пустой бокал. Он положительно наслаждался, когда его высмеивали за то, что он намазал волосы противозачаточным кремом - как это он выразился? «А что, если бы я вместо этого воспользовался средством для депиляции, оставленным твоей подругой?» Подали гренки, а Джин ошибочно заказала foie gras . Она уставилась на этот орган, плававший в бульоне, словно ожидая, что он начнет корчиться, это была опухоль, явно злокачественная, губчатая киста, извлеченная целиком, - вообрази нечто подобное у себя в груди, а потом получи это на обед; а Джин ожидала порции паштета успокоительного цвета высохшего каламинового лосьона. Необработанную печень ей удалось сплавить Марку с помощью шутки: он не может отказаться de bonne foi.
В ту ночь они впервые за несколько месяцев занялись любовью. Энергия и непринужденность проистекали из шампанского, равно как из облегчения. Она испытывала безмерную благодарность за то, что жива, за то, что ей предоставляются все эти дополнительные возможности. К этому они добавили еще одно облегчение: все по-прежнему работало. Джин очень хотелось сказать Вик, и когда-нибудь она ей скажет: Марк был так тобой горд, что весь вечер не переставал улыбаться. На следующее утро, лежа в постели, она с изумленной нежностью подумала о том, чего он так и не понял: одобрительные кивки из-за столиков по соседству были адресованы не столько самой Вик, сколько его неприкрытому восхищению ею.
Марк вышел за газетами, а Джин намеревалась вставать. Она потянулась и ощутила, словно огромную роскошь, избавление и от того, что отягощало ее жизнь в последнее время. Каким-то образом Джиована, словно она сама была раком, не допускалась даже в мысли Джин на протяжении всего вечера и всей ночи. Да и этим утром тоже: Джин, по-прежнему не умершая, была слишком счастлива, чтобы тревожиться. Поразительно, какое это самодостаточное удовольствие, играть счастливую семью. Она, конечно, понимала, что не сможет отгородиться от своих проблем навсегда, но в то же время она и не просто играла: она была свободна от рака и полна любви - ничто никогда не представлялось более реальным. Когда она наконец встала, то обнаружила, что похмелье у нее выдалось необычайно мягким. Вик наконец спала дома, в своей старой комнате.
Джин продолжала переминаться с ноги на ногу возле окна больничной палаты, и казалось почти невероятным, что она помнит, как в заполненной запахом кофе кухне, где бекон исходил брызгами и подпрыгивал, словно старая джазовая пластинка, а Элизабет терлась о ее лодыжки, к ней пришла убежденность, что у новизны есть свои преимущества, но истинная любовь, или же любовь старая - лучше. Она доставляет более сильное удовлетворение, она более интимна, и она неизмеримо больше знает о самой Джин.
А потом старая любовь шевельнулась прямо перед ней: родители, которым жить все меньше . Когда ее миниатюрная мать поднялась и села, выглядя точно такой же взъерошенной и сбитой с толку, какой каждое утро бывала Виктория в детстве, Джин с трудом сдержала слезы. Бедная Филлис. Бедный Билл.
Но пребывание вместе с Филлис на надувном матрасе в ее захламленной пещере, застеленной белым ковром и увенчанной телевизором, наполнило ее подавляемым волнением. В этой рутине ожидания быстро миновали четыре дня, в течение которых и мать и дочь разделяли невысказанную мысль о том, что если Биллу не становится лучше, то ему, должно быть, делается хуже.
Джин была слишком беспокойна и рассеяна, чтобы следить за новостями, слишком эмоционально неустойчива, чтобы болтать по телефону, так что с Викторией и Марком - оба, к счастью, были очень заняты - она общалась по электронной почте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85