— Не плачь, Энжеташ! Не плачь, сердце мое! Мы же вместе будем.— Хабрау крепко обнял ее.
— Не буду плакать...— Просветленным взглядом она посмотрела в лицо своему любимому.— Вот ведь, невесть откуда появился... Я боюсь, Хабрау, приезжай быстрее, ладно? Измучаюсь, ожидаючи...— сказала и прижалась к парню.
...Не знали двое влюбленных, какая страшная беда ожидает их впереди...
Счастливые, с радостными лицами, в надежде на скорое свидание расстались они. Когда солнце перевалило за полдень, Хабрау оседлал лошадь, попрощался с Йылкыбаем, святой души человеком, и вышел в обратный путь. В глазах не затухают счастливые искры, на лицо то и дело выплывает улыбка. И только об одном думает Хабрау— вернуться поскорей и послать сватов к Энжеташ.
Весть о том, что сэсэн ездил в страну усергенов, что влюбился там в девушку по имени Энжеташ и что, вернувшись оттуда, собирается послать сватов, очень скоро разлетелась по кочевьям сарышей и сайканов.
Однако столько добра, чтобы выплатить калым, какой запросили аксакалы Голубого Волка, у Хабрау не было. Несколько голов скота, оставшиеся от покойного отца, он отдал сестре и зятю. Единственная надежда — на помощь Таймаса-батыра, друга отца, его соратника. Если же он откажет, оставалось одно — выкрасть Энжеташ.
Но Таймас собрал аксакалов в гости, накормил-напоил их и разъяснил, как обстоят дела. Старики согласились внести каждый, исходя из достатка, свою долю калыма. Батыр обещал дать три лошади и десять овец. Зять же, почесав спину, снизошел до кобылицы и пяти овец, будто свою скотину отдавал.
Сватами были назначены Таймас-батыр и два джигита.
Но сидеть и ждать, когда они выйдут в путь, Хабрау не мог. Всей душой он был там, с любимой. Еще недели не прошло, как вернулся от усергенов, а ему казалось, что уже месяцы не видел он своей Энжеташ. И он опять
заторопился в кочевье Голубого Волка. Ничто не могло удержать его: ни сердитое ворчание стариков, что нельзя, дескать, вперед сватов являться в становье невесты, ни в какие обычаи это не лезет, ни полушутливые-полусерьезные уговоры Таймаса-батыра. Вроде и предчувствия никакого не было, а что-то гнало его... Откуда было знать ему, что злые силы уже проснулись, уже снова готовы броситься и губить все доброе.
Только с калымом все уладилось, Хабрау снова вышел в путь.
Он уже ехал вдоль излучины Сакмары, той самой, где впервые увидел Энжеташ, сейчас он по размытому склону спустится к реке, пересечет вброд, а там...
Сначала он услышал шум, крики, но откуда кричат, о чем, понять не мог,— они доносились издалека, приглушенные шорохами живой степи и прибрежного тальника. Расстояние и ветер заглушали и выдували силу и смысл криков, оставляли только их тоску. Хабрау придержал лошадь за уздцы, вслушался, всмотрелся. Сквозь черноту и слабую зелень тальника пробился густо-шафранный свет, и над берегом, там, где было кочевье Йылкыбая, взмыло пламя. Встревоженный Хабрау на рысце проехал вперед и увидел, что горят две-три юрты. Он пустил коня вниз по откосу наискось, вспенив воду, по брюхо коню пропахал реку вброд...
Баранта!
В становье шел бой. Несколько барантовщиков в черных личинах, на низких, быстрых, как пламя, черно-гнедых конях с мохнатыми гривами, сбив лошадей в табун, отгоняют их к Яику, а другие бьются с вооруженными наспех, схватившими что под рукой было джигитами Голубого Волка. Остальные же с горловыми криками и оглушительным свистом крушат юрты, попадется какое добро на глаза — хватают и бросают поперек седла. Опять оно, страшное видение, которое с четырех лет мучает Хабрау, приходит в сны, бессмысленный разор и погибель.
Несколько растрепанных простоволосых женщин с криками и визгом пробежали к Сакмаре. Энжеташ с ними не было.
Хабрау, размахивая дубинкой, озираясь по сторонам — нет ли где ее? — бросился в самую гущу боя.
Джигитам Голубого Волка приходилось туго. По два-три налетчика наседают на одного. Куда ни глянь, в крови лежат и стонут изувеченные джигиты с переломанными ногами и руками. Чем все кончится, угадать было не-
трудно. Но тут вдруг кто-то закричал: «Юлыш идет! Юлыш идет!» Спину Хабрау тоже прожгла тяжелая камча. Огромного роста барантовщик с выпученными глазами, размахивая дубиной, с громкими ругательствами ринулся к нему. Кровь с разбитого лба текла ему под лучину, но опустить свою дубину на Хабрау он не успел — один из усергенских джигитов ударил его лошадь колом в бок. Лошадь прянула в сторону, детина замахал руками и еле удержался в седле.
Видно, успели послать гонца в кочевье главы рода. Часть всадников Юлыша с громкими криками поскакала наперерез отгонявшим табун барантовщикам, остальные начали окружать аул. Грабители, пытаясь вырваться из западни, бросились к реке.
Хабрау, не зная, куда устремить свою лошадь, озирался по сторонам. И тут из самой гущи отступающих налетчиков донесся жалобный крик, ударил ему в уши:
— Хабрау! Хабрау! Спаси меня! Он бросился на голос.
Джигиты Голубого Волка, тесня врагов, валили их дубинами или вырывали из седел волосяными арканами, но пять-шесть из них, побросав наворованную добычу, неслись во весь опор вдоль берега, пытаясь добраться до темневшего впереди мелколесья, скрыться из глаз.
— Хабрау, я здесь! — крикнула опять Энжеташ, колотясь в руках разбойника.
Крик ее словно подстегнул и без того распаленного коня Хабрау, прибавил ярости.
Обогнав воинов Юлыша, Хабрау, нацелившись на барантовщика, поперек седла которого билась Энжеташ, перехватил поудобнее аркан. Еще рывок — и он со свистом ссадит его из седла. До похитителя оставалось расстояние в два копья.
— Стой, вор! Стой, падаль! — крикнул он и метнул аркан.
И в этот миг истошно закричала Энжеташ. Вор, с захлестнувшимся на шее арканом, и девушка грянулись с коня на землю. Подоспели мчавшиеся сзади джигиты.
— Милый... умираю...— прошептала Энжеташ и посмотрела на склонившееся лицо любимого. Но это было последней вспышкой лучины, перед тем как погаснуть,— взгляд тут же начал быстро туманиться и темнеть.
Хабрау, не шевелясь, словно завороженный, смотрел на тусклый блик на рукояти кинжала, торчавшего из ее груди, и не знал, вытащить лезвие или оставить так.
— Энжеташ! Свет мой... Что же это?
— Эх, Хабрау... Не суждено быть нам вместе... Не плачь, сэсэн... Когда заскучаешь по мне, спой ту песню... «С первого взгляда в тебя я влюбился...»
— Нет... я не верю... Ты выживешь... Я не отдам! — Крупная дрожь трясла его, и с помутившимся рассудком он прижал ее голову к груди, погладил мягкие, шелковистые волосы.
— Спаси меня, Хабрау... спаси...— Энжеташ дернулась, выгнулась и опала. В полузакрытых глазах на светлом, еще не изменившемся лице появилось выражение удивления и боли.
Хабрау, сжав в объятиях тело любимой, лежал неподвижно, потом поднял лицо, опустил мертвую Энжеташ на землю и вскинул руки к небу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83