И самая страшная для бея весть — о гибели Аргына.
Началось брожение и в войске. Решетом мирской рот не закроешь. Молва о том, что Байгильде уводит сайканов к Яику, собирает силы против Богары, дошла до изнывающих от безделья воинов, пошли толки-пересуды, из сотни в сотню, из тысячи в тысячу.
Когда же прискакали гонцы от Таймаса-батыра и принесли весть о том, что Хромой Тимур, можно сказать, нарочно отправил сотни Аргына на смерть и что ногайский эмир вырвался из западни, войска Богары превратились в растревоженный муравейник. То там, то здесь собирались воины в кружок и без стыда и смущения на все корки честили нерасторопного бея. Сотников и тысячников никто и слушать не хотел, только отмахивались от них.
Сам Богара уже три дня не показывался никому на глаза. Возле дверей юрты стоят часовые, и всякого, даже тех, кто приходит по делу, заворачивают обратно. Болен, дескать, бей. Только молодая жена то зайдет, то выйдет.
А бей, хотя не страдал никаким телесным недугом и мысли его не сбивались с верного пути, был болен. Болезнь сидела глубоко внутри, в смятенной душе Богары. Гибель Аргына убила все его желания и помыслы. К тому же неизвестно, жив ли, вернется ли Айсуак.
Троих сыновей вырастил бей, и, если хотя бы одного не сбережет, что же тогда ждет его? Кто будет ему опорой? Вот Зумрат говорит, что кое-кто из тысячников во всем винит его самого. А они? Они-то сами? Кто из них вызвался стать во главе двух тысяч, когда они уходили под руку Хромого Тимура? Где там захотеть, еще радовались исподтишка, что остались в стороне, не пошли в пекло. Разве поймут такие горе отца, потерявшего сына?
Зумрат все время возле него.
— Вставай, отец, такое ли время, чтобы сидеть сложа руки, от горя согнувшись? Такие отовсюду вести — голова кругом идет. Боюсь я. Вконец ведь развалится наше войско,— уговаривает она бея. Страшно ей, что отречется муж от заветной цели.
Точила-точила молодая бике и настояла на своем, бей принял своих тысячников.
Те вошли, расселись, на исходившее паром мясо с лапшой, на чаши с кумысом только взглянули мельком, но ни к чему не прикоснулись.
— Вот пришли, хотим узнать твои мысли, бей,— сказал один.
И тут же другой:
— Скажи, очнулся ли наконец? Или ждешь, когда ногаи раньше тебя очнутся, наберутся сил и опять набросятся на нас?
— Положение мое знаете. Сына я потерял...— сказал Богара и отер выступившие на глазах слезы.
— От судьбы не уйдешь бей-агай...— погладив усы, мягко заговорил широкоплечий горбоносый батыр Юл-дыбай из племени тунгауров.— Горе твое велико, понимаем. Но это горе и нас никого не обошло. У одного сын, у второго брат, у третьего родич не вернулся. Вместе с Аргыном уходили они...
Но другие, человек десять, старые опытные воины, верная опора Богары, на такой мирный разговор были не согласны.
— Да ведь мертвому вслед не умрешь! Что же нам теперь, отдаться горю, оружие бросить? На, бери! Мы клятву тебе давали, только ты можешь снять ее с нас,— сказал один и, отстегнув саблю от пояса, протянул Богаре.
— Не только мы, ты тоже клятву давал! — заговорили остальные.
— Говори, бей, что будем делать? По домам разъедемся или все же против ногаев пойдем?
— Может, склоним головы перед сватом твоим Байгильде?
Юлдыбай, подняв руки, попытался унять шум.
— Ты это... не обижайся, бей. Прямого слова даже брат не полюбит, говорят. Вот что я скажу. Испытали мы, какова она, помощь хромого царя. Не дай аллах испытать еще. А ты думал, он затем и явился, чтобы тебя на престол посадить? Как бы не так! У него лишь свой расчет, так что нам сейчас нужно одно — быстрее захватить переправы на Яике.
Эти слова были подтверждением решения, к которому, хоть и с опозданием, но пришел и сам Богара.
— В войсках порядка нет,— сказал бей, уткнув взгляд в чашу с кумысом.
— Когда голова болит, всему телу покоя нет.
— Ты попробуй взнуздай войско, если оно лежит без дела!
Опять заговорили, опять было вскинулись тысячники, но острый взгляд бея и резко вскинутая рука осадили их.
— Все! Слышали! — сказал Богара и взглядом прошел по своим соратникам.— Готовьтесь в поход! Только придет весть от Юлыша, идем к Яику!
В этот же день бей объехал разбросанные верст на пятнадцать войска, произвел смотр их состояния. Затаив свое горе, он собирался с силами для предстоящих боев.
Но очень скоро Богара понял, что время упущено. Случай уже выскользнул из его рук, большие и сильные его ладони пусты...
20
Когда Хабрау добрался до излучины Акхыу, войско Богары уже поднялось и ушло оттуда, но бей оставил дозорных. Они должны были перейти в распоряжение Хабрау. А Таймаса-батыра надлежало перевезти к Иняку, где в глухом заповедном месте затаились аулы самого бея. Там правит Татлыбике, и вся надежда на нее. Сэсэн не сомневался, что заботливая байбисе, как никто другой, устроит уход за полуживым Таймасом.
Конечно, всей душой рвался сэсэн туда, где решалась судьба страны, но оставить Таймаса на чье-то попечение он не мог. Доставить батыра живым, отдать в руки Татлыбике и опытных целителей было делом его совести.
Две недели ни на шаг не отходил он от Таймаса, и днем в дороге, и ночью на отдыхе неотступно был у его изголовья. Своими руками снимал повязки и смазывал раны овечьим жиром, прикладывал целебные травы и подорожник, из ложки кормил мясным отваром. Другого лечения у него не было.
К концу пути старый батыр уже изредка приходил в сознание, стонал от мучительной боли, и Хабрау ускорил движение каравана.
Наконец, на пятнадцатый день пути, они добрели до берегов Иняка и отыскали временную стоянку сарышей. Хабрау с Айсуаком тут же проводили к Татлыбике.
Байбисе уже знала, что и сын ее Аргын, и ушедшие вместе с ним двести джигитов ее кочевья остались лежать на берегу далекой реки Кондурчи.
Затаив неизбывное свое горе, Татлыбике твердой рукой правила вместо ушедшего в поход мужа. И джигиты, что охраняют аулы и пасущиеся в низинах стада, и почтенные аксакалы только ей в глаза и смотрят. Она сняла нарядные одежды, дорогие украшения и ходит в коротком зиляне, отороченной мехом шапке, в легких сапогах. На поясе кинжал, в руке камча.
И еще удивило Хабрау то, что станом величавая, лицом строгая байбисе лишь на миг прижала Айсуака к груди и сказала:
— Неужели настал день, что я увидела тебя! Спасибо, Тенгри!.. Ну, иди, после поговорим. Ступай, сынок, не томи жену! — и выпроводила его из юрты. А на попытки Хабрау утешить ее вздохнула только: — Я, сэсэн, матерь всего рода. Свое горе привыкла в себе держать. Твои слова нужнее вдовам и детям, отцам и матерям тех воинов, чьи души отлетели кречетами, сирым и убогим...
Вот и весь разговор. Поручила йырау заботам молоденького джигита и ушла.
Хабрау до полуночи сидел со стариками, рассказывал, что видел, поиграл на домбре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
Началось брожение и в войске. Решетом мирской рот не закроешь. Молва о том, что Байгильде уводит сайканов к Яику, собирает силы против Богары, дошла до изнывающих от безделья воинов, пошли толки-пересуды, из сотни в сотню, из тысячи в тысячу.
Когда же прискакали гонцы от Таймаса-батыра и принесли весть о том, что Хромой Тимур, можно сказать, нарочно отправил сотни Аргына на смерть и что ногайский эмир вырвался из западни, войска Богары превратились в растревоженный муравейник. То там, то здесь собирались воины в кружок и без стыда и смущения на все корки честили нерасторопного бея. Сотников и тысячников никто и слушать не хотел, только отмахивались от них.
Сам Богара уже три дня не показывался никому на глаза. Возле дверей юрты стоят часовые, и всякого, даже тех, кто приходит по делу, заворачивают обратно. Болен, дескать, бей. Только молодая жена то зайдет, то выйдет.
А бей, хотя не страдал никаким телесным недугом и мысли его не сбивались с верного пути, был болен. Болезнь сидела глубоко внутри, в смятенной душе Богары. Гибель Аргына убила все его желания и помыслы. К тому же неизвестно, жив ли, вернется ли Айсуак.
Троих сыновей вырастил бей, и, если хотя бы одного не сбережет, что же тогда ждет его? Кто будет ему опорой? Вот Зумрат говорит, что кое-кто из тысячников во всем винит его самого. А они? Они-то сами? Кто из них вызвался стать во главе двух тысяч, когда они уходили под руку Хромого Тимура? Где там захотеть, еще радовались исподтишка, что остались в стороне, не пошли в пекло. Разве поймут такие горе отца, потерявшего сына?
Зумрат все время возле него.
— Вставай, отец, такое ли время, чтобы сидеть сложа руки, от горя согнувшись? Такие отовсюду вести — голова кругом идет. Боюсь я. Вконец ведь развалится наше войско,— уговаривает она бея. Страшно ей, что отречется муж от заветной цели.
Точила-точила молодая бике и настояла на своем, бей принял своих тысячников.
Те вошли, расселись, на исходившее паром мясо с лапшой, на чаши с кумысом только взглянули мельком, но ни к чему не прикоснулись.
— Вот пришли, хотим узнать твои мысли, бей,— сказал один.
И тут же другой:
— Скажи, очнулся ли наконец? Или ждешь, когда ногаи раньше тебя очнутся, наберутся сил и опять набросятся на нас?
— Положение мое знаете. Сына я потерял...— сказал Богара и отер выступившие на глазах слезы.
— От судьбы не уйдешь бей-агай...— погладив усы, мягко заговорил широкоплечий горбоносый батыр Юл-дыбай из племени тунгауров.— Горе твое велико, понимаем. Но это горе и нас никого не обошло. У одного сын, у второго брат, у третьего родич не вернулся. Вместе с Аргыном уходили они...
Но другие, человек десять, старые опытные воины, верная опора Богары, на такой мирный разговор были не согласны.
— Да ведь мертвому вслед не умрешь! Что же нам теперь, отдаться горю, оружие бросить? На, бери! Мы клятву тебе давали, только ты можешь снять ее с нас,— сказал один и, отстегнув саблю от пояса, протянул Богаре.
— Не только мы, ты тоже клятву давал! — заговорили остальные.
— Говори, бей, что будем делать? По домам разъедемся или все же против ногаев пойдем?
— Может, склоним головы перед сватом твоим Байгильде?
Юлдыбай, подняв руки, попытался унять шум.
— Ты это... не обижайся, бей. Прямого слова даже брат не полюбит, говорят. Вот что я скажу. Испытали мы, какова она, помощь хромого царя. Не дай аллах испытать еще. А ты думал, он затем и явился, чтобы тебя на престол посадить? Как бы не так! У него лишь свой расчет, так что нам сейчас нужно одно — быстрее захватить переправы на Яике.
Эти слова были подтверждением решения, к которому, хоть и с опозданием, но пришел и сам Богара.
— В войсках порядка нет,— сказал бей, уткнув взгляд в чашу с кумысом.
— Когда голова болит, всему телу покоя нет.
— Ты попробуй взнуздай войско, если оно лежит без дела!
Опять заговорили, опять было вскинулись тысячники, но острый взгляд бея и резко вскинутая рука осадили их.
— Все! Слышали! — сказал Богара и взглядом прошел по своим соратникам.— Готовьтесь в поход! Только придет весть от Юлыша, идем к Яику!
В этот же день бей объехал разбросанные верст на пятнадцать войска, произвел смотр их состояния. Затаив свое горе, он собирался с силами для предстоящих боев.
Но очень скоро Богара понял, что время упущено. Случай уже выскользнул из его рук, большие и сильные его ладони пусты...
20
Когда Хабрау добрался до излучины Акхыу, войско Богары уже поднялось и ушло оттуда, но бей оставил дозорных. Они должны были перейти в распоряжение Хабрау. А Таймаса-батыра надлежало перевезти к Иняку, где в глухом заповедном месте затаились аулы самого бея. Там правит Татлыбике, и вся надежда на нее. Сэсэн не сомневался, что заботливая байбисе, как никто другой, устроит уход за полуживым Таймасом.
Конечно, всей душой рвался сэсэн туда, где решалась судьба страны, но оставить Таймаса на чье-то попечение он не мог. Доставить батыра живым, отдать в руки Татлыбике и опытных целителей было делом его совести.
Две недели ни на шаг не отходил он от Таймаса, и днем в дороге, и ночью на отдыхе неотступно был у его изголовья. Своими руками снимал повязки и смазывал раны овечьим жиром, прикладывал целебные травы и подорожник, из ложки кормил мясным отваром. Другого лечения у него не было.
К концу пути старый батыр уже изредка приходил в сознание, стонал от мучительной боли, и Хабрау ускорил движение каравана.
Наконец, на пятнадцатый день пути, они добрели до берегов Иняка и отыскали временную стоянку сарышей. Хабрау с Айсуаком тут же проводили к Татлыбике.
Байбисе уже знала, что и сын ее Аргын, и ушедшие вместе с ним двести джигитов ее кочевья остались лежать на берегу далекой реки Кондурчи.
Затаив неизбывное свое горе, Татлыбике твердой рукой правила вместо ушедшего в поход мужа. И джигиты, что охраняют аулы и пасущиеся в низинах стада, и почтенные аксакалы только ей в глаза и смотрят. Она сняла нарядные одежды, дорогие украшения и ходит в коротком зиляне, отороченной мехом шапке, в легких сапогах. На поясе кинжал, в руке камча.
И еще удивило Хабрау то, что станом величавая, лицом строгая байбисе лишь на миг прижала Айсуака к груди и сказала:
— Неужели настал день, что я увидела тебя! Спасибо, Тенгри!.. Ну, иди, после поговорим. Ступай, сынок, не томи жену! — и выпроводила его из юрты. А на попытки Хабрау утешить ее вздохнула только: — Я, сэсэн, матерь всего рода. Свое горе привыкла в себе держать. Твои слова нужнее вдовам и детям, отцам и матерям тех воинов, чьи души отлетели кречетами, сирым и убогим...
Вот и весь разговор. Поручила йырау заботам молоденького джигита и ушла.
Хабрау до полуночи сидел со стариками, рассказывал, что видел, поиграл на домбре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83