Кристине показалось, что она даже ее смех расслышала. Наверху блаженства, что не забыли, отобрали, удостоили. Наверняка толкнет застольную речь, предложит тост за нашу женщину, которая... которой... которую...
По очереди на все падежи просклоняет и захмелеет от аплодисментов.
— Бьюсь об заклад — никто из них сейчас не думает, что когда-нибудь станет бывшим и усядется на лавочке в скверике,— сказал Паулюс, въехав на широкую автостраду.
— Разве обязательно думать об этом уже сейчас?
— Кто живет только этим днем, конечно, не задумывается о будущем. Говорить-то о нем говорит, может, каждый день этим словом жонглирует, но и пальцем не шевельнет, чтобы сбросить свою скорлупу, вызволить свою душонку и хоть разик увидеть ее голенькой.
— Не каждый человек способен пойти на очную ставку со своей душой.
— Да, для этого нужна смелость, невероятная смелость.— Он помолчал.— Я тебе рассказывал об Ангеле. Он умел заглянуть в себя, его ждало необычайное будущее.
Кристина вдруг вспомнила давнишний рассказ Марцелинаса о том, что когда он был ребенком, все считали, что у него необычайные способности, и пророчили ему великое будущее. Отчетливо увидела его — замотанного, совсем сникшего.
— Ты хотел, чтобы Ангел побыстрей получил аттестат зрелости, поскорей окончил университет. А что он может слишком рано разочароваться в жизни, не подумал?
Паулюс понял намек Кристины, его глаза безжалостно блеснули:
— Ты имеешь в виду, что диплом сам по себе не даст положения, не принесет богатства?
Дребезжащая легковушка, казалось, вот-вот разлетится на части. Кристина кончиками пальцев легонько коснулась руки Паулюса, сжимавшей руль.
— Не лети.
— Виноват, Криста,— он нажал на тормоза.— Виноват.
Автомобиль прильнул к кювету, остановился. Руки Паулюса бессильно лежали на коленях, только глаза все еще глядели вперед.
— В чем ты себя обвиняешь, Паулюс? — повернувшись к нему, прошептала Кристина.
— Минутами мне кажется, что это я подтолкнул Ан-
тела... Я ведь первый стал ему твердить о совершенстве. Не только о научных знаниях, о систематическом их накоплении. Я говорил ему о духовном совершенстве, о самонаблюдении и самопожертвовании. Говорил, как надо побеждать себя, как физические силы нацелить на раскрепощение духа. На его хрупкие плечи взвалил бремя, какое и взрослому не под силу.
Паулюс по-прежнему смотрел на дорогу, словно был один, говорил так, словно Кристина сидела где-то очень далеко и вряд ли могла его слышать.
— Я считал, что много ему даю. Я все требовал, требовал, забывая предупредить, постеречь... Иногда мы отваживаемся сооружать высокое прекрасное здание, забыв про фундамент.
Кристина как-то вдруг обессилела. Вспомнилась Индре, ее сдерживаемое колючее горе, всплыло ясно лицо Данаса, в ушах затрепетали флейты, зарокотали барабаны, но тут же все пропало, замолкло, она глядела на руки Паулюса, какие-то нежные, в сетке голубых прожилок, очень хотела взять их, погладить, но не посмела. Не знала и что сказать, какие слова найти, чтоб не ранить. Молчала в оцепенении, и тревога Паулюса, казалось, стекала в нее, в ее открытое, все принимающее сердце. Неужели он не чувствует этих таинственных токов, неужели ему ничуть не полегчало?
Навстречу летели машины, над далекой полоской горизонта светило мглистое солнце. В автомобиле стало душно, Паулюс опустил стекло, завел двигатель.
Пятнадцать минут спустя они въехали в Вангай.
— Паулюс, я все-таки хочу тебя спросить.
— Спрашивай.
— У тебя есть фотография Ангела?
— Не одна.
— Мог бы мне показать?
Усталые глаза Паулюса ответили: «Только не сегодня», руки повернули руль, направляя автомобиль на улицу Танкистов, ведущую к Шанхаю.
Женщина и впрямь сидела на лавочке. Только не в сквере под липами — рядом с затихшей улицей, в чистом поле, ровно на полпути между Старым городом и Шанхаем. В сгущающихся сумерках Кристина шла медленно, словно изнемогая от усталости, и даже не оглянулась на нее. Увидеть-то она ее увидела, но так смутно, туманно, что мысли не оборвались, не рассеялись, перед глазами все еще стояло открытое, мыслящее лицо паренька с фотографии, которую подал ей Паулюс. Кристина долго смотрела на это изображение, юный пристальный взгляд вонзился в нее, даже сердце заныло.
— В его глазах вопрос. Не один — тысяча вопросов. И какое-то удивление.
— Может, поэтому большинство учителей считали Ангела нахалом, пересмешником, готовым при всех их унизить, посадить в калошу.
— У него были друзья среди ровесников?
— Можно сказать, что нет. Они обожали издеваться над ним, демонстрировали силу, превосходство. Как- то у озера я увидел, что они тащат Ангела в лодку. Дескать, погребут на середину, выбросят, и ему придется плыть. Ангел всегда панически боялся воды. И в тот раз упирался, почернев лицом.
Кристина положила фотографию на заваленный книгами стол. В одной руке Паулюс держал бутылку коньяка, в другой — рюмку.
-— Не выпьешь9
— Спасибо, нет.
— Я выпью. Теперь уже могу выпить.
Осушил рюмку до последней капли.
— Ты напрасно себя обвиняешь, Паулюс, ей-богу.
Паулюс стоя снова наполнил рюмку. Он не предложил Кристине сесть, да и сам не сел. По правде говоря, в комнате, которая напоминала книжный склад, был только один стул — у стола, а на двух других у стены высились кипы старых газет и журналов, на полу выстроились посылочные ящики, заполненные пожелтевшими карточками.
Паулюс поставил бутылку с рюмкой на объемистый том математической энциклопедии.
— Я требовал, чтоб он начал плавать, сам его учил. Конечно, кое-как он научился, кажется, совсем неплохо плавал. Но я чувствовал — страх не покидает его, сковывает каждое движение. И вот сегодня мать Ангела показала мне листок — недавно обнаружила в книге, которую он читал перед самой смертью. Он написал на нем: «Грош цена человеку, который не преодолел страха и не смог смело сказать: я победил!» Ангел буквально повторил мои слова.
Кристина снова вспомнила Индре и Данелюса. Разве они не стремились освободиться от страха, разве не пробовали оторваться от земли и подняться; преодолеть... Себя преодолеть, свое ничтожество, сбросить с ног тянущие на дно железные оковы...
— Скажешь, я не виноват? Я!
Его голос взрывной волной ударился о Кристину, о полки, набитые книгами, заметался в зеленом стеклянном абажуре настольной лампы.
Кристина попятилась, словно это на нее накричали. Никогда она не видела Паулюса в подобном состоянии, не знала за ним такого. Сейчас он страшил ее, но и притягивал. Однако у Кристины хватило такта понять, что она здесь незваная гостья: сама навязалась, напросилась.
— Я ухожу, Паулюс.
Произнесла эти слова осторожно и затаив дыхание ждала, не скажет ли он — побудь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
По очереди на все падежи просклоняет и захмелеет от аплодисментов.
— Бьюсь об заклад — никто из них сейчас не думает, что когда-нибудь станет бывшим и усядется на лавочке в скверике,— сказал Паулюс, въехав на широкую автостраду.
— Разве обязательно думать об этом уже сейчас?
— Кто живет только этим днем, конечно, не задумывается о будущем. Говорить-то о нем говорит, может, каждый день этим словом жонглирует, но и пальцем не шевельнет, чтобы сбросить свою скорлупу, вызволить свою душонку и хоть разик увидеть ее голенькой.
— Не каждый человек способен пойти на очную ставку со своей душой.
— Да, для этого нужна смелость, невероятная смелость.— Он помолчал.— Я тебе рассказывал об Ангеле. Он умел заглянуть в себя, его ждало необычайное будущее.
Кристина вдруг вспомнила давнишний рассказ Марцелинаса о том, что когда он был ребенком, все считали, что у него необычайные способности, и пророчили ему великое будущее. Отчетливо увидела его — замотанного, совсем сникшего.
— Ты хотел, чтобы Ангел побыстрей получил аттестат зрелости, поскорей окончил университет. А что он может слишком рано разочароваться в жизни, не подумал?
Паулюс понял намек Кристины, его глаза безжалостно блеснули:
— Ты имеешь в виду, что диплом сам по себе не даст положения, не принесет богатства?
Дребезжащая легковушка, казалось, вот-вот разлетится на части. Кристина кончиками пальцев легонько коснулась руки Паулюса, сжимавшей руль.
— Не лети.
— Виноват, Криста,— он нажал на тормоза.— Виноват.
Автомобиль прильнул к кювету, остановился. Руки Паулюса бессильно лежали на коленях, только глаза все еще глядели вперед.
— В чем ты себя обвиняешь, Паулюс? — повернувшись к нему, прошептала Кристина.
— Минутами мне кажется, что это я подтолкнул Ан-
тела... Я ведь первый стал ему твердить о совершенстве. Не только о научных знаниях, о систематическом их накоплении. Я говорил ему о духовном совершенстве, о самонаблюдении и самопожертвовании. Говорил, как надо побеждать себя, как физические силы нацелить на раскрепощение духа. На его хрупкие плечи взвалил бремя, какое и взрослому не под силу.
Паулюс по-прежнему смотрел на дорогу, словно был один, говорил так, словно Кристина сидела где-то очень далеко и вряд ли могла его слышать.
— Я считал, что много ему даю. Я все требовал, требовал, забывая предупредить, постеречь... Иногда мы отваживаемся сооружать высокое прекрасное здание, забыв про фундамент.
Кристина как-то вдруг обессилела. Вспомнилась Индре, ее сдерживаемое колючее горе, всплыло ясно лицо Данаса, в ушах затрепетали флейты, зарокотали барабаны, но тут же все пропало, замолкло, она глядела на руки Паулюса, какие-то нежные, в сетке голубых прожилок, очень хотела взять их, погладить, но не посмела. Не знала и что сказать, какие слова найти, чтоб не ранить. Молчала в оцепенении, и тревога Паулюса, казалось, стекала в нее, в ее открытое, все принимающее сердце. Неужели он не чувствует этих таинственных токов, неужели ему ничуть не полегчало?
Навстречу летели машины, над далекой полоской горизонта светило мглистое солнце. В автомобиле стало душно, Паулюс опустил стекло, завел двигатель.
Пятнадцать минут спустя они въехали в Вангай.
— Паулюс, я все-таки хочу тебя спросить.
— Спрашивай.
— У тебя есть фотография Ангела?
— Не одна.
— Мог бы мне показать?
Усталые глаза Паулюса ответили: «Только не сегодня», руки повернули руль, направляя автомобиль на улицу Танкистов, ведущую к Шанхаю.
Женщина и впрямь сидела на лавочке. Только не в сквере под липами — рядом с затихшей улицей, в чистом поле, ровно на полпути между Старым городом и Шанхаем. В сгущающихся сумерках Кристина шла медленно, словно изнемогая от усталости, и даже не оглянулась на нее. Увидеть-то она ее увидела, но так смутно, туманно, что мысли не оборвались, не рассеялись, перед глазами все еще стояло открытое, мыслящее лицо паренька с фотографии, которую подал ей Паулюс. Кристина долго смотрела на это изображение, юный пристальный взгляд вонзился в нее, даже сердце заныло.
— В его глазах вопрос. Не один — тысяча вопросов. И какое-то удивление.
— Может, поэтому большинство учителей считали Ангела нахалом, пересмешником, готовым при всех их унизить, посадить в калошу.
— У него были друзья среди ровесников?
— Можно сказать, что нет. Они обожали издеваться над ним, демонстрировали силу, превосходство. Как- то у озера я увидел, что они тащат Ангела в лодку. Дескать, погребут на середину, выбросят, и ему придется плыть. Ангел всегда панически боялся воды. И в тот раз упирался, почернев лицом.
Кристина положила фотографию на заваленный книгами стол. В одной руке Паулюс держал бутылку коньяка, в другой — рюмку.
-— Не выпьешь9
— Спасибо, нет.
— Я выпью. Теперь уже могу выпить.
Осушил рюмку до последней капли.
— Ты напрасно себя обвиняешь, Паулюс, ей-богу.
Паулюс стоя снова наполнил рюмку. Он не предложил Кристине сесть, да и сам не сел. По правде говоря, в комнате, которая напоминала книжный склад, был только один стул — у стола, а на двух других у стены высились кипы старых газет и журналов, на полу выстроились посылочные ящики, заполненные пожелтевшими карточками.
Паулюс поставил бутылку с рюмкой на объемистый том математической энциклопедии.
— Я требовал, чтоб он начал плавать, сам его учил. Конечно, кое-как он научился, кажется, совсем неплохо плавал. Но я чувствовал — страх не покидает его, сковывает каждое движение. И вот сегодня мать Ангела показала мне листок — недавно обнаружила в книге, которую он читал перед самой смертью. Он написал на нем: «Грош цена человеку, который не преодолел страха и не смог смело сказать: я победил!» Ангел буквально повторил мои слова.
Кристина снова вспомнила Индре и Данелюса. Разве они не стремились освободиться от страха, разве не пробовали оторваться от земли и подняться; преодолеть... Себя преодолеть, свое ничтожество, сбросить с ног тянущие на дно железные оковы...
— Скажешь, я не виноват? Я!
Его голос взрывной волной ударился о Кристину, о полки, набитые книгами, заметался в зеленом стеклянном абажуре настольной лампы.
Кристина попятилась, словно это на нее накричали. Никогда она не видела Паулюса в подобном состоянии, не знала за ним такого. Сейчас он страшил ее, но и притягивал. Однако у Кристины хватило такта понять, что она здесь незваная гостья: сама навязалась, напросилась.
— Я ухожу, Паулюс.
Произнесла эти слова осторожно и затаив дыхание ждала, не скажет ли он — побудь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67