— Зря ты, сестра, меня попрекаешь в том, что детей у меня нет. Совсем зря. Я по уши в работе, нередко даже по выходным не отдыхаю, за полночь домой возвращаюсь. Общественная деятельность, все женщины района... Ну, зачем ты так? Почему мы не можем поговорить как родные, раз уж встретились?
— Вот именно, почему?
Кристина принесла с кухни бисквитные пирожные, положила на стол рядом с яблоками и вазой с высокими цветами.
— Чаю не поставить?
— Не стоит, на минутку забежала. Кстати, где ты могла меня вчера видеть?
— У поворота к «Затишью».
— Правда? — Виргиния удивилась и как-то обрадовалась.— Ты меня заметила, когда я ехала? Погоди, погоди, начинаю припоминать: у перекрестка стоял какой-то «москвичок»... Значит, ты была в нем?
— Да, я была в этом «Москвиче».
— Кто вез?
Кристина не растерялась под цепким взглядом Виргинии.
— Человек. Подбросил.
— Прости, сестра. Годы следов на тебе не оставляют, хоть ты меня гораздо старше.
— И что вы на этой конференции говорили о женщинах моего возраста?
— А разве твой возраст какой-то особенный? Ей-богу, не удержусь...
Она, всласть нахохотавшись, успокоилась, взяла двумя пальцами пирожное, повертела.
— Покупное.
— Вы же освободили женщину от кухни.
— Теперь мы женщину возвращаем на кухню, Криста. Конечно, не одну — и мужчин призываем к этому. Мы рекомендуем ей тысячи кулинарных и кондитерских рецептов, предлагаем самой шить, вязать, вышивать, ткать... Ты бы видела, какую выставку женских работ мы устроили!
— Да здравствует опыт матерей и бабушек!
— Да здравствует освобожденная женщина с опытом!
Теперь рассмеялась уже Кристина, однако тут же замолкла, словно поперхнулась, посмотрела на сестру и вспомнила, как в этой комнате мать стегала ее когда- то отцовским ремнем. «Будешь еще врать, я тебя спрашиваю? Будешь обманывать?» Виргиния не ревела, только скулила сквозь зубы, извивалась, даже укусила ее руку. Мать и за это добавила: «Будешь знать, что надо человеком быть».
— Я мать вспомнила.
— Мать мы всегда вспоминаем, какой бы она ни была.
— Какой же?
— Я не говорю, что маменька была для нас плохая. Особенно для тебя, Криста.
— И все-таки ты считаешь, что она тебя обидела?
— А Гедре забываешь?
— Гедре — твоя тень.
— Гедре — младшая наша сестра. Маменька умерла у нее на руках.
«Посадите меня,— попросила мать.— Хочу в окно посмотреть». Гедре сунула руки под костлявые плечи матери, приподняла, усадила и прижала. Мать глядела на весеннюю улицу, на расцветающие, залитые солнцем яблоньки в садике, глаза ее стали омрачаться и гаснуть. «Вот и ухожу,— прошептала посиневшими губами.— С ксендзом... с костелом...» Голова упала на грудь.
— Тогда ты, Виргиния, сказала, что не расслышала последней просьбы матери. Может, за столько-то лет ты ее хоть раз вспомнила?
— Это был бессознательный лепет умирающего.
— Ты его все-таки слышала?
— Я не поняла слов.
Не поняла. И по сей день ничего не поняла. Так почему же ты первая тогда сказала: «Хоронить будем без ксендза». Я закрыла матери глаза и еще долго чувствовала в кончиках пальцев холод, стояла, окаменев, обессилев. Ты снова повторила: «Без ксендза будем хоронить». Гедре сквозь слезы напомнила последние мамины слова, а ты схватила ее за руку: «Это неправда, тебе послышалось». Гедре притихла. Тогда я сказала: «Будет так, как хотела мама». Мать всю жизнь ходила в костел, ее вера подчас напоминала передышку усталого человека, тихую беседу с собой, ту волшебную минуту забытья, которую переживает заигравшийся ребенок. Она не могла бесконечно бормотать молитвы, но благоговейно относилась к непостижимым для нее тайнам мироздания и верила, что человек, проживший жизнь честно, не может околеть подобно скотине, поскольку должно же что-то быть по ту сторону, что-то должно быть... «Мы не имеем права обмануть мать»,— добавила я через минуту. Ты сказала: «Мать умерла».— «Но ее воля жива!» — отрезала я. Гедре покорно молчала. Твое лицо залила краска, на висках задрожали голубые прожилки. «А ты подумала, в какое положение меня ставишь? Ведь я... мое будущее...»— «Мы выполним волю матери»,— ответила я спокойно, тихо и
повернулась к тете Гражвиле. Она протянула ко мне руки и обняла меня.
Когда хоронили мать, Виргиния ногой не ступила в костел. «Я шкуру выворачивать не собираюсь»,— гордо сказала она. «Полагаю, убеждения у нас с тобой одинаковые»,— возразила я ей. «Позволь усомниться, сестра».— «Зря. Если я побуду рядом с гробом матери в костеле, в святом для нее месте, это еще не значит...» — «А что люди подумают».— «Ах, если б не люди, если б они тебя не знали...» — «Криста!..» Виргиния так и прослонялась возле ограды.
— Виргиния, давай пройдем старыми мамиными дорожками, заглянем в мамин костел, навестим ее могилу,— предложила Кристина неожиданно для себя.
Виргиния встала, посмотрела на Кристину каким-то колючим, даже убийственным взглядом. Однако Кристина просто не почувствовала этого.
— Провокация?
— Я серьезно.
— Нет уж, не считай меня дурочкой. Я человека с полуслова могу раскусить, а мы тут столько всего нагородили. Хотелось мне с тобой поговорить как с сестрой, однако не получается. И не я в этом виновата. Не я, не я, Кристина.
— Если обидела...
— Ты всегда прикидывалась добренькой, скромненькой, праведницей. Сестры тебе не сестры, даже не родня. И если я сегодня приехала... если мне позвонила Гедре...
Небось из-за этих полдома прискакала? — доходит до Кристины. Головой ручаюсь, неспроста, не по сестре соскучилась, не по родному гнезду. Почему не заговариваешь о том письме? С Новым годом поздравляла и, как никогда, целую страничку исписала. Мы ведь благовоспитанные, обмениваемся новогодними открытками, желаем друг дружке здоровья и счастья. А на сей раз ты приписку сделала — могла бы достать тете Гражвиле какую-нибудь старую квартирку, однако при одном условии... Разве тебе деньги не нужны? — спрашивала. Конечно, добавила, с сестры много не сдерешь... Так что пиши, буду ждать... Я не ответила. Почему теперь не заговариваешь об этом, почему не спрашиваешь, Виргиния? Ведь этот вопрос висит у тебя на кончике языка.
Встала и Кристина. Спокойная, удивляясь, что не
чувствует ни злости, ни родственной близости к Виргинии. Только легкая улыбка почему-то не сходила с губ.
— Если я тебя обидела, Виргиния, прости.
Виргиния тут же растрогалась, надула губы, махнула ладошкой, звякнули два позолоченных браслетика на ее тонкой кисти.
— Ах, сестра...— голос ее уже мягче, в глазах — влажный блеск.— Я-то привычная... я ко всему привычная... Работа у меня такая, за каждый день нервами приходится платить, сама не знаю, откуда еще здоровье берется, да и вообще.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67