Иначе не гонял бы на такой бешеной скорости.
Мотоцикл резко затормозил возле гидрошахты. Мая соскочила на землю, сказала что-то Хабанцу. Он включил зажигание, и мотоцикл помчался к фабрике, а Мая направилась к каменной ограде, на которой сидел Угаров.
Она была в сапогах и брюках, заправленных в голенища. В клетчатой синей рубашке, которую она носила в жару вместо спецовки. Мая шла не спеша, с той особой тяжеловатой грацией, которую придают женской походке сапоги.
— Ты неплохо устроился,— сказала она, подойдя, и, слегка подтянувшись на руках, села на ограду рядом с ним.— Покурим? Дай папироску...
Ее ноги не доставали до земли, и она сидела, болтая ими, напоминая позой репинскую «Стрекозу».
— Я сегодня отомстила Бородину,— сказала она.— Звоню утром с фабрики, спрашиваю: почему шахта не работает? Он говорит, дробилка сломалась. Ну, молодцы, говорю. Старайтесь. Его тоном говорю. Так он, видишь ли, обиделся. Трубку бросил.
— Игрушки все это,— сказал Стах.— Подумаешь, отомстила. Разве в этом дело? И почему он должен давать тебе отчет?
— Потому, что мы связаны одной веревочкой. Шахта стоит, и фабрике делать нечего. Только и занимались все утро тем, что качали шлам из отстойников. А потом окажется, что мы не выполнили план. И вановата будет фабрика, а не шахта. Вот увидишь. Потому, что он больше любит шахту.
— Что же поделать,— сказал Стах,— раз он ее любит. Зачем ему грубить?
— Лучше грубить начальству, - чем подчиненным,— сказала Мая.
— Лучше выполнять план,— сказал Стах.
Тени от облаков перемещались на зеленых холмах, за балкой, и казалось, не тени, а сами холмы движутся, плывут куда-то. Так бывает, когда смотришь из окна поезда.
Народ стекался к нарядной. Прошагал, вежливо поздоровавшись с Угаровым, молодой проходчик Стамескин, отрастивший в честь Фиделя Кастро черную бороду. В поселке и на шахте его и не называли иначе как Фидель. И всем это нравилось, потому что не выглядело простым щегольством, а напоминало о единстве с далекой революционной Кубой.
Стах и Мая проводили Стамескина взглядом.
— Говорят, на шахте восемь-бис тоже есть свой Фидель,— сказала Мая.
— Что ж, это неплохо. Чтобы всюду был свой Фидель.
— Почему ты вчера не пришел?
— Засиделся у Сергея. А потом у тебя в окне было темно.
— У нас в доме не было света. Я поставила свечку на окно. Наверно, ее задул ветер.
— Наверно...
— А сегодня ты дежуришь?
— Да.
Ему пора было идти. Он поднялся и помог ей спрыгнуть с ограды. Она не уходила. Ждала каких-то его слов, которых у него сейчас не было для нее. Вчера, возвращаясь домой, он почти обрадовался, что в окне темно. Ему не хотелось туда.
— Вон идет твой автобус,— сказал он. И оба почувствовали облегчение.
— До завтра?! — полуспросила она.
— До завтра,— сказал он.
Она тяжело побежала к остановке. Обернулась и помахала ему. Ее глаза просили о чем-то, чего он не мог выполнить. И он отвернулся, чтобы не мучить ее.
«До завтра». Как знать, что будет завтра? До него еще надо дожить. Томка обиделась, когда он сказал — «если будем живы». Или испугалась. «Почему бы нам умереть?» — спросила она. Никто не думает умирать, Томка. Просто такая привычка. Может быть, после той проклятой немецкой мины. Привычка думать о том, что надо дожить. Между тобой и мной, между сегодня и завтра еще столько будет всего.
Еще будет наряд, как всегда напряженный после простоя шахты. Вечный спор из-за воды, которой пока не хватает, чтобы смывать одновременно забои и квершлаг. Внушение проходчикам, бросающим где попало хомуты. Для этого на наряд придут Величкин и Цехновицер. Цехно-вицер принесет расплющенный хомут. Величкин скажет, что после отпалки надо тщательно проверять, не осталось ли невзорвавшихся шпуров.
Потом все разойдутся по рабочим местам, шахтеры спустятся в шахту, и вскоре в забои затребуют воду. Диспетчер нажмет кнопку на пульте, и шахта оживет.
Опустеет двор на гидроблоке, растворится в голубой дали голубая «Волга» Забазлаева, и уляжется поднятая ею пыль.
Угаров будет сидеть в кабинете с надписью на двери: «Дежурный по шахте», отвечать на телефонные звонки, подписывать бумаги и отдавать распоряжения.
Потом в кабинет дежурного по шахте ввалится проходчик Говорков и будет шуметь и доказывать, что начальник вентиляции Рябинин несправедливо задержал его при осмотре на папиросы и не дал ему спуститься в шахту. И придется позвать Рябинина.
— Почему ты его задержал, Рябинин?
— Он не дал себя обыскать. Мы с горным мастером производили проверку на папиросы. Заметив это, Говорков стал быстро протискиваться назад. Я догнал его, но он вырвался. И еще матюгнул меня.
— А ты не хватай! Не хватай!
Угаров переводит взгляд с Рябинина на Говоркова и опять на Рябинина. Рябинину двадцать три, Говоркову сорок шесть. Рябинин первый год на шахте. Говорков двадцать шестой год. Говорков опытный проходчик, недаром ему поручена ответственная проходка — углубка ствола. Но именно такие, опытные шахтеры чаще нарушают правила. Курение под землей — тяжелая провинность. Но что, если Рябинину померещилось?
— Ты не имеешь права отказываться от обыска на папиросы,— говорит Угаров Говоркову.— Выйди на минутку,— говорит он Рябинину. С глазу на глаз беседовать легче.— Сознайся, Говорков. Курил в стволе?
— Не курил. Просто старый коробок от спичек у меня в спецовке завалялся. Я и пошел его выбросить...
— Матом начальника вентиляции крыл?
— Было, Станислав Тимофеевич.
— Стыдно, Говорков. Рябинин молодой специалист. Он же людей будет бояться, дичиться. Он за тебя отвечает. У нас выработки короткие. Метан взорвется, погубишь себя и всю смену.
— Что я, маленький? Не понимаю?..
— А если понимаешь, то завтра извинишься перед Рябининым. Утром, на большом наряде. А еще раз будешь замечен, переведем горнорабочим на участок вентиляции. Сегодня к работе допущен не будешь. Всё. Позови мне Рябинина.
— Зайди, Рябинин. Завтра на утреннем наряде он извинится перед тобой...
Рябинин — мальчишка. Он требует уважения к себе, но не очень умеет уважать других. С шахтерами у него часто бывают столкновения. И тогда кончается инженерия и начинается педагогика.
Педагогика — самое трудное дело для горняка.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Она долго сидела перед зеркалом и мастерила новую прическу. Проблема прически! Кто бы знал, что для начальника обогатительного цеха это одна из главных и неразрешимых проблем. У нее были каштановые волосы с рыжинкой, вьющиеся и жестковатые. На солнце они отливали медью и каждый в отдельности походил на тончайшую медную проволоку.
Она зачесывала их надо лбом, закручивала в жгут на затылке и кончила тем, что опять заплела косички.
Когда-то ей заплетала их мать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Мотоцикл резко затормозил возле гидрошахты. Мая соскочила на землю, сказала что-то Хабанцу. Он включил зажигание, и мотоцикл помчался к фабрике, а Мая направилась к каменной ограде, на которой сидел Угаров.
Она была в сапогах и брюках, заправленных в голенища. В клетчатой синей рубашке, которую она носила в жару вместо спецовки. Мая шла не спеша, с той особой тяжеловатой грацией, которую придают женской походке сапоги.
— Ты неплохо устроился,— сказала она, подойдя, и, слегка подтянувшись на руках, села на ограду рядом с ним.— Покурим? Дай папироску...
Ее ноги не доставали до земли, и она сидела, болтая ими, напоминая позой репинскую «Стрекозу».
— Я сегодня отомстила Бородину,— сказала она.— Звоню утром с фабрики, спрашиваю: почему шахта не работает? Он говорит, дробилка сломалась. Ну, молодцы, говорю. Старайтесь. Его тоном говорю. Так он, видишь ли, обиделся. Трубку бросил.
— Игрушки все это,— сказал Стах.— Подумаешь, отомстила. Разве в этом дело? И почему он должен давать тебе отчет?
— Потому, что мы связаны одной веревочкой. Шахта стоит, и фабрике делать нечего. Только и занимались все утро тем, что качали шлам из отстойников. А потом окажется, что мы не выполнили план. И вановата будет фабрика, а не шахта. Вот увидишь. Потому, что он больше любит шахту.
— Что же поделать,— сказал Стах,— раз он ее любит. Зачем ему грубить?
— Лучше грубить начальству, - чем подчиненным,— сказала Мая.
— Лучше выполнять план,— сказал Стах.
Тени от облаков перемещались на зеленых холмах, за балкой, и казалось, не тени, а сами холмы движутся, плывут куда-то. Так бывает, когда смотришь из окна поезда.
Народ стекался к нарядной. Прошагал, вежливо поздоровавшись с Угаровым, молодой проходчик Стамескин, отрастивший в честь Фиделя Кастро черную бороду. В поселке и на шахте его и не называли иначе как Фидель. И всем это нравилось, потому что не выглядело простым щегольством, а напоминало о единстве с далекой революционной Кубой.
Стах и Мая проводили Стамескина взглядом.
— Говорят, на шахте восемь-бис тоже есть свой Фидель,— сказала Мая.
— Что ж, это неплохо. Чтобы всюду был свой Фидель.
— Почему ты вчера не пришел?
— Засиделся у Сергея. А потом у тебя в окне было темно.
— У нас в доме не было света. Я поставила свечку на окно. Наверно, ее задул ветер.
— Наверно...
— А сегодня ты дежуришь?
— Да.
Ему пора было идти. Он поднялся и помог ей спрыгнуть с ограды. Она не уходила. Ждала каких-то его слов, которых у него сейчас не было для нее. Вчера, возвращаясь домой, он почти обрадовался, что в окне темно. Ему не хотелось туда.
— Вон идет твой автобус,— сказал он. И оба почувствовали облегчение.
— До завтра?! — полуспросила она.
— До завтра,— сказал он.
Она тяжело побежала к остановке. Обернулась и помахала ему. Ее глаза просили о чем-то, чего он не мог выполнить. И он отвернулся, чтобы не мучить ее.
«До завтра». Как знать, что будет завтра? До него еще надо дожить. Томка обиделась, когда он сказал — «если будем живы». Или испугалась. «Почему бы нам умереть?» — спросила она. Никто не думает умирать, Томка. Просто такая привычка. Может быть, после той проклятой немецкой мины. Привычка думать о том, что надо дожить. Между тобой и мной, между сегодня и завтра еще столько будет всего.
Еще будет наряд, как всегда напряженный после простоя шахты. Вечный спор из-за воды, которой пока не хватает, чтобы смывать одновременно забои и квершлаг. Внушение проходчикам, бросающим где попало хомуты. Для этого на наряд придут Величкин и Цехновицер. Цехно-вицер принесет расплющенный хомут. Величкин скажет, что после отпалки надо тщательно проверять, не осталось ли невзорвавшихся шпуров.
Потом все разойдутся по рабочим местам, шахтеры спустятся в шахту, и вскоре в забои затребуют воду. Диспетчер нажмет кнопку на пульте, и шахта оживет.
Опустеет двор на гидроблоке, растворится в голубой дали голубая «Волга» Забазлаева, и уляжется поднятая ею пыль.
Угаров будет сидеть в кабинете с надписью на двери: «Дежурный по шахте», отвечать на телефонные звонки, подписывать бумаги и отдавать распоряжения.
Потом в кабинет дежурного по шахте ввалится проходчик Говорков и будет шуметь и доказывать, что начальник вентиляции Рябинин несправедливо задержал его при осмотре на папиросы и не дал ему спуститься в шахту. И придется позвать Рябинина.
— Почему ты его задержал, Рябинин?
— Он не дал себя обыскать. Мы с горным мастером производили проверку на папиросы. Заметив это, Говорков стал быстро протискиваться назад. Я догнал его, но он вырвался. И еще матюгнул меня.
— А ты не хватай! Не хватай!
Угаров переводит взгляд с Рябинина на Говоркова и опять на Рябинина. Рябинину двадцать три, Говоркову сорок шесть. Рябинин первый год на шахте. Говорков двадцать шестой год. Говорков опытный проходчик, недаром ему поручена ответственная проходка — углубка ствола. Но именно такие, опытные шахтеры чаще нарушают правила. Курение под землей — тяжелая провинность. Но что, если Рябинину померещилось?
— Ты не имеешь права отказываться от обыска на папиросы,— говорит Угаров Говоркову.— Выйди на минутку,— говорит он Рябинину. С глазу на глаз беседовать легче.— Сознайся, Говорков. Курил в стволе?
— Не курил. Просто старый коробок от спичек у меня в спецовке завалялся. Я и пошел его выбросить...
— Матом начальника вентиляции крыл?
— Было, Станислав Тимофеевич.
— Стыдно, Говорков. Рябинин молодой специалист. Он же людей будет бояться, дичиться. Он за тебя отвечает. У нас выработки короткие. Метан взорвется, погубишь себя и всю смену.
— Что я, маленький? Не понимаю?..
— А если понимаешь, то завтра извинишься перед Рябининым. Утром, на большом наряде. А еще раз будешь замечен, переведем горнорабочим на участок вентиляции. Сегодня к работе допущен не будешь. Всё. Позови мне Рябинина.
— Зайди, Рябинин. Завтра на утреннем наряде он извинится перед тобой...
Рябинин — мальчишка. Он требует уважения к себе, но не очень умеет уважать других. С шахтерами у него часто бывают столкновения. И тогда кончается инженерия и начинается педагогика.
Педагогика — самое трудное дело для горняка.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Она долго сидела перед зеркалом и мастерила новую прическу. Проблема прически! Кто бы знал, что для начальника обогатительного цеха это одна из главных и неразрешимых проблем. У нее были каштановые волосы с рыжинкой, вьющиеся и жестковатые. На солнце они отливали медью и каждый в отдельности походил на тончайшую медную проволоку.
Она зачесывала их надо лбом, закручивала в жгут на затылке и кончила тем, что опять заплела косички.
Когда-то ей заплетала их мать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46