Ей и вправду тяжело, только не показывает этого, а ты хочешь предстать этаким практичным свином...
Она стояла и чуть выжидающе глядела на Юстаса, в глазах постепенно гасло оживление, их словно затягивала печаль и, пожалуй, легкая ирония. Казалось, читала его потаенные мысли, потому что вдруг сказала:
— Это очень мило с вашей стороны, но, право, не нужно.
Юстас густо покраснел, достал из внутреннего кармана плаща свой блокнот — «Всякую всячину» — и шариковую ручку.
— Диктуйте телефон.
Дайна произносила цифры медленно, словно все еще сомневаясь.
— Давайте договоримся, в следующий раз будем друг с другом откровеннее. Хорошо? — очень серьезно и даже с какой-то обидой произнес Юстас.
— Давайте. Если он будет, этот другой раз,— улыбаясь, она протянула Юстасу горячую и гибкую ладонь, и он потрясенно подумал, что никогда не доводилось видеть более красивых женских рук.
Развернулся и, широко ступая, зашагал по дорожке, посыпанной гравием, изо всех сил борясь с желанием обернуться назад, чтобы еще раз увидеть ее издали, чтобы понять, что же такое произошло, отчего пылают уши, едва принимается думать, что такие прекрасные, повидавшие немало труда руки ему хотелось бы почему-то осторожно погладить. Хоть раз.
Юстас предполагал, что ребята из его палаты изменят теперь свое к нему отношение будет как в той песенке: «Тили-тили тесто, жених и невеста...» Предполагал, что его станут преследовать и дразнить, с ужасом предчувствуя, что взрослые не остановятся перед тем, чтобы превратить их с Ниной дружбу в забаву для себя.
Всю ночь провел без сна, хотелось украдкой выплакаться, очиститься от всего, но слез не было. С утра почувствовал у себя жар, остался лежать в постели. Завтрак ему принесла медицинская сестра, которая меряла температуру. Спустя некоторое время на пороге опустевшей палаты возникла старший санаторный врач. Это была очень молодая, ярко накрашенная, со спортивной осанкой женщина, Юстас, случалось, видел, как она каталась на лыжах вокруг замерзшего озера. Она любила вязаные вещи ярких расцветок, носила дорогие серьги, а среди белых верхних зубов один весело поблескивал золотом.
Когда она, придвинув табурет, уселась рядом с ним, у Юстаса перехватило дыхание. Старшая выглядела так, будто сошла с обложки цветного журнала, совершенно не походила на других женщин из их санатория, от которых за версту несло домашними заботами, раздраженных, вечно спешащих и никуда не поспевающих. Эта женщина принадлежала к иному, незнакомому миру, который, признаться, не слишком его занимал, разве пугал слегка и тревожил.
— Вам, кажется, тринадцать? — приятным глубоким грудным голосом осведомилась старшая.
— Да, в прошлом году исполнилось, в ноябре месяце...
— Теперь февраль. Следовательно, пошел четырнадцатый. Очень опасный возраст,— весело сверкнул золотой ее зубок.
Юстас промолчал. Ласкающий голос, обращение на «вы», волна духов, отдающих кедром (так пахнет новый карандаш, когда его грызешь), совсем его ошеломили, сковали.
— Вы не спрашиваете — почему? Потому что взрослеете, хотя на самом деле еще таким не являетесь.— Она вдруг понизила голос.— Надеюсь, мы понимаем друг друга?
Юстас несколько раз взмахнул ресницами. Да, он понимает.
— В таком возрасте из желания сохранить мужское достоинство делают много ошибок. Я не говорю — глупостей. Просто запутываются. Не забывайте, что вы все-таки больной, болезнь ваша связана с повышенной раздражимостью, поэтому, насколько возможно, следует избегать отрицательных эмоций. Вот теперь у вас жар, а я даже не знаю, как вас лечить. Конечно, это нервное, Вилунене меня информировала.
— Завтра я буду здоров,— Юстас зашевелился, услышав эту фамилию.
— Еще не будете,— она произносила слова, почти не двигая похотливо оттопыренной нижней губой.— Поговорим откровенно.
— Хорошо,— охотно согласился Юстас.— Поверьте, я действительно не собирался ссориться с воспитательницей. Даже хотел извиниться. А она...— он с горечью сомкнул губы.
— У Вилунене своих забот хватает дома,— вздохнула старшая.— А Нина и впрямь красивая девочка,— добавила с улыбкой.— Ваша дружба у одних вызывает интерес, у других — нездоровое любопытство. Ведь это нехорошо, не так ли?
— А что здесь плохого?!—Юстас вдруг приподнялся на локте.— Разве дружить плохо?
— Не волнуйтесь, не волнуйтесь,— ласково успокоила старшая.— Разумеется, тут ничего плохого нет. Плохо только то, что это лечебное заведение, каждый из вас здесь как на ладони, здесь иные условия, нежели... нежели...
— ...дома,— закончил ее мысль Юстас.
— Да. Похвально, что не боитесь правды. Нина вернется к своим, вы тоже, оба возвратитесь поправившимися, и я не сомневаюсь, что, очутившись опять среди старых друзей, все тут же позабудете.
— Это невозможно,— Юстас уставил взгляд в потолок и замер.
— Ах, вот как...— Нотка разочарования ясно прозвучала в голосе красивой женщины.— Так глубоки ваши чувства?
Юстас секунду помедлил.
— Мне незачем врать, притворяться,— выпалил смело.— Это на всю жизнь.
Старшая принялась незаметно покачивать ногой, сидела она нога на ногу, о чем-то напряженно раздумывая.
— Господи милосердный...— наконец приглушенно воскликнула, почти простонала она.— Боже ты мой... Я бы не начала этот разговор, если бы рядом с вами не было других детей, /младше вас, которые видят каждое ваше движение, взгляд, слышат каждое слово. Видят и принимают к сведению.
— Скажите прямо, что я должен делать.— Юстас изо всех сил старался не поддаться неприязни, которая поднималась в нем против этой красивой женщины. Уже второй человек грозится отнять у него то, чем живет целых две недели, а может, и больше,— дней он не считал из боязни сократить отпущенное ему время для счастья. Отнять у него саму жизнь, только- только обретенные крылья. Поэтому метнул слова, будто тяжелый камень: — Если вам так уж нужно, постараюсь умереть.
Старшая перестала качать ногой, прикусила неподвижную нижнюю губу.
— Думала, вы умнее.
— Я совершенно серьезно. Я постараюсь.— Юстас теперь сам уверовал, что, когда захочет, может приказать сердцу остановиться, если все эти взрослые красивые и некрасивые женщины станут теперь скопом ломиться в его жизнь.
— Не нужно этого.— Рука старшего врача едва-едва тронула волосы Юстаса.— Лучше я постараюсь поскорее выписать одного из вас домой. Наверное, вас, потому что вы куда здоровее Нины. Ваше сердце почти не затронуто ревматизмом, а у. Вы не знали?
1 Открытая форма (лат.).
— Мы не говорим о болезнях.
— Понятно. Но знать это надо.
Она поднялась, незаметно оправила юбку на бедрах, глянула на две желтые таблетки на тумбочке:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Она стояла и чуть выжидающе глядела на Юстаса, в глазах постепенно гасло оживление, их словно затягивала печаль и, пожалуй, легкая ирония. Казалось, читала его потаенные мысли, потому что вдруг сказала:
— Это очень мило с вашей стороны, но, право, не нужно.
Юстас густо покраснел, достал из внутреннего кармана плаща свой блокнот — «Всякую всячину» — и шариковую ручку.
— Диктуйте телефон.
Дайна произносила цифры медленно, словно все еще сомневаясь.
— Давайте договоримся, в следующий раз будем друг с другом откровеннее. Хорошо? — очень серьезно и даже с какой-то обидой произнес Юстас.
— Давайте. Если он будет, этот другой раз,— улыбаясь, она протянула Юстасу горячую и гибкую ладонь, и он потрясенно подумал, что никогда не доводилось видеть более красивых женских рук.
Развернулся и, широко ступая, зашагал по дорожке, посыпанной гравием, изо всех сил борясь с желанием обернуться назад, чтобы еще раз увидеть ее издали, чтобы понять, что же такое произошло, отчего пылают уши, едва принимается думать, что такие прекрасные, повидавшие немало труда руки ему хотелось бы почему-то осторожно погладить. Хоть раз.
Юстас предполагал, что ребята из его палаты изменят теперь свое к нему отношение будет как в той песенке: «Тили-тили тесто, жених и невеста...» Предполагал, что его станут преследовать и дразнить, с ужасом предчувствуя, что взрослые не остановятся перед тем, чтобы превратить их с Ниной дружбу в забаву для себя.
Всю ночь провел без сна, хотелось украдкой выплакаться, очиститься от всего, но слез не было. С утра почувствовал у себя жар, остался лежать в постели. Завтрак ему принесла медицинская сестра, которая меряла температуру. Спустя некоторое время на пороге опустевшей палаты возникла старший санаторный врач. Это была очень молодая, ярко накрашенная, со спортивной осанкой женщина, Юстас, случалось, видел, как она каталась на лыжах вокруг замерзшего озера. Она любила вязаные вещи ярких расцветок, носила дорогие серьги, а среди белых верхних зубов один весело поблескивал золотом.
Когда она, придвинув табурет, уселась рядом с ним, у Юстаса перехватило дыхание. Старшая выглядела так, будто сошла с обложки цветного журнала, совершенно не походила на других женщин из их санатория, от которых за версту несло домашними заботами, раздраженных, вечно спешащих и никуда не поспевающих. Эта женщина принадлежала к иному, незнакомому миру, который, признаться, не слишком его занимал, разве пугал слегка и тревожил.
— Вам, кажется, тринадцать? — приятным глубоким грудным голосом осведомилась старшая.
— Да, в прошлом году исполнилось, в ноябре месяце...
— Теперь февраль. Следовательно, пошел четырнадцатый. Очень опасный возраст,— весело сверкнул золотой ее зубок.
Юстас промолчал. Ласкающий голос, обращение на «вы», волна духов, отдающих кедром (так пахнет новый карандаш, когда его грызешь), совсем его ошеломили, сковали.
— Вы не спрашиваете — почему? Потому что взрослеете, хотя на самом деле еще таким не являетесь.— Она вдруг понизила голос.— Надеюсь, мы понимаем друг друга?
Юстас несколько раз взмахнул ресницами. Да, он понимает.
— В таком возрасте из желания сохранить мужское достоинство делают много ошибок. Я не говорю — глупостей. Просто запутываются. Не забывайте, что вы все-таки больной, болезнь ваша связана с повышенной раздражимостью, поэтому, насколько возможно, следует избегать отрицательных эмоций. Вот теперь у вас жар, а я даже не знаю, как вас лечить. Конечно, это нервное, Вилунене меня информировала.
— Завтра я буду здоров,— Юстас зашевелился, услышав эту фамилию.
— Еще не будете,— она произносила слова, почти не двигая похотливо оттопыренной нижней губой.— Поговорим откровенно.
— Хорошо,— охотно согласился Юстас.— Поверьте, я действительно не собирался ссориться с воспитательницей. Даже хотел извиниться. А она...— он с горечью сомкнул губы.
— У Вилунене своих забот хватает дома,— вздохнула старшая.— А Нина и впрямь красивая девочка,— добавила с улыбкой.— Ваша дружба у одних вызывает интерес, у других — нездоровое любопытство. Ведь это нехорошо, не так ли?
— А что здесь плохого?!—Юстас вдруг приподнялся на локте.— Разве дружить плохо?
— Не волнуйтесь, не волнуйтесь,— ласково успокоила старшая.— Разумеется, тут ничего плохого нет. Плохо только то, что это лечебное заведение, каждый из вас здесь как на ладони, здесь иные условия, нежели... нежели...
— ...дома,— закончил ее мысль Юстас.
— Да. Похвально, что не боитесь правды. Нина вернется к своим, вы тоже, оба возвратитесь поправившимися, и я не сомневаюсь, что, очутившись опять среди старых друзей, все тут же позабудете.
— Это невозможно,— Юстас уставил взгляд в потолок и замер.
— Ах, вот как...— Нотка разочарования ясно прозвучала в голосе красивой женщины.— Так глубоки ваши чувства?
Юстас секунду помедлил.
— Мне незачем врать, притворяться,— выпалил смело.— Это на всю жизнь.
Старшая принялась незаметно покачивать ногой, сидела она нога на ногу, о чем-то напряженно раздумывая.
— Господи милосердный...— наконец приглушенно воскликнула, почти простонала она.— Боже ты мой... Я бы не начала этот разговор, если бы рядом с вами не было других детей, /младше вас, которые видят каждое ваше движение, взгляд, слышат каждое слово. Видят и принимают к сведению.
— Скажите прямо, что я должен делать.— Юстас изо всех сил старался не поддаться неприязни, которая поднималась в нем против этой красивой женщины. Уже второй человек грозится отнять у него то, чем живет целых две недели, а может, и больше,— дней он не считал из боязни сократить отпущенное ему время для счастья. Отнять у него саму жизнь, только- только обретенные крылья. Поэтому метнул слова, будто тяжелый камень: — Если вам так уж нужно, постараюсь умереть.
Старшая перестала качать ногой, прикусила неподвижную нижнюю губу.
— Думала, вы умнее.
— Я совершенно серьезно. Я постараюсь.— Юстас теперь сам уверовал, что, когда захочет, может приказать сердцу остановиться, если все эти взрослые красивые и некрасивые женщины станут теперь скопом ломиться в его жизнь.
— Не нужно этого.— Рука старшего врача едва-едва тронула волосы Юстаса.— Лучше я постараюсь поскорее выписать одного из вас домой. Наверное, вас, потому что вы куда здоровее Нины. Ваше сердце почти не затронуто ревматизмом, а у. Вы не знали?
1 Открытая форма (лат.).
— Мы не говорим о болезнях.
— Понятно. Но знать это надо.
Она поднялась, незаметно оправила юбку на бедрах, глянула на две желтые таблетки на тумбочке:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54