— Капитулирую,— говорю ему и рву на четыре части объяснительную.— Только мне кажется, что красавицы твои не слишком загружены работой. Одни шастают по цеху, другие выясняют, их это работа или не их. Надо, чтобы они трудились полный рабочий день, и, коли ты не глуп, обязан найти для них работу.
— Вы идеалист, начальник,— опять хмыкает Аутукас.— Хотите, чтобы они сами просили для себя работу. Так не бывает.
— Надо, чтобы было.
— Надо,— соглашается Аутукас.
— Ну, так и делай, чтобы все это было! Почему не делаешь?
— Постараемся,— бросает на прощание Аутукас.
Этот умеет защитить свои кадры. На вид — настоящий комедиант, с не улыбающимся никогда лицом, будто удивлен, даже обижен, оттого что другие не хотят его понять.
Неудачно ты начинаешь день, Каткус.
Отправляюсь в цех к электрикам Науджюнаса, которые все никак не могут привести в порядок освещение. Скоро пробежит лето, дни станут короче, а люди должны будут портить глаза. Увидев меня, Науджюнас быстрым шагом спешит навстречу и частит:
— Все хорошо, начальник, только вот не получаем новых светильников. Может, вы их прижмете?
Парень молодой, после армии, а столько времени топчется на месте.
— Нет,— говорю.— Хоть разорвись — а выбей сам. Даю еще четыре дня.
Оглядываюсь и замечаю, что один юнец из его команды подремывает, навалившись на рабочий стол.
— Ты его привяжи,— советует Науджюнасу.— А то упадет и разобьется.
Науджюнас подскакивает и тычет соню в бок, тот, подхватившись, озирается ничего не понимающими глазами. Мужики хохочут, пытается улыбнуться и Науджюнас. Больше не говорю ни слова, однако с Науджюнасом придется побеседовать отдельно, раз подчиненный у него спит в присутствии начальника.
Возвращаюсь в кабинет и встречаю возле дверей поджидающего меня бригадира слесарей Григониса. Вижу, чем-то не на шутку встревожен.
— Что случилось, Владас? — спрашиваю, отпирая дверь кабинета.
— Мастер хочет принять на работу нового слесаря! — почти задыхаясь от обиды, выкрикивает Григонис.
— Ну и что?
— А то, что нам не нужны люди!
— По твоему разумению, бригадная система — это закрытые и неприкосновенные группы?
— Я так не думаю. Но мои мужики работают теперь более интенсивно и, понятно, хотят больше получать.
— Спасибо за откровенность,— говорю.— Следовательно, вы не заинтересованы в повышении выпуска продукции?
Григонис молчит, косится, уперся, точно козел.
— Вникни и другим поясни,— продолжаю как можно спокойнее,— что ваши интересы прежде всего должны совпадать с интересами завода. И никакой групповщины. Бригада обязана быть динамичным и подвижным организмом.
— Но мы уже распределили производственное задание до конца месяца!
— Подкорректируете. Можешь идти, Владас.
После его ухода никак не могу избавиться от неприятного чувства, какого-то беспокойства оттого, что деньги начинают уже забивать людям головы: они лезут теперь в ту сферу, которая раньше находилась в ведении мастера. Может, из-за этого станет труднее, но — ура! — пусть шевелятся люди.
Пока никто не ломится в дверь, раскладываю бумаги с показателями соцсоревнования. Надо распределять премии. Это дело щепетильное, поскольку убедился, при Гризицкасе премировали как попало, и людям до сих пор кажется, что справедливости нет и не будет. Особенно задевали всех большие премии начальникам. Поэтому я стал систематически урезать себе премию, иногда больше чем вполовину. Делал это тайком, и высокое начальство не замечало. Приказ вывешивал в цехе, чтобы все видели. Эффект был велик: люди видели, что их начальник получает меньшую премию, нежели большинство его подчиненных. Кое- кто поговаривал: «Товарищ начальник, теперь видим, с вами можно говорить как с человеком. Другие на вашем месте сдирали бы раз в пять больше».— «Хватает еще воров, которые живут припеваючи и в тюрьме не сидят, только разве из-за этого и я должен воровать?»—
таков бывал мой ответ. На этот раз срезал себе премию вполовину. Чего тут скрывать, это мой самый веский аргумент для всех недовольных слишком строгими требованиями. Неопровержимый аргумент.
Перед самым обеденным перерывом заходит ко мне парторг Монтримас. Некоторое время сидит напротив меня молча, перебирает пальцами свой седой ежик и задумчиво улыбается. Я терпеливо выжидаю.
— В сентябре отчетно-выборное,— наконец произносит.— Я хотел бы уступить место...
Я даже откинулся назад от удивления. Уже три года, как он у нас парторгом, выдержанный, умный, интеллигентный, бывший фронтовик... А как поддерживал меня в самом начале!
— Нет, не отпустим,— отвечаю,— не может быть и речи.
Но он словно не слушает меня.
— Сколько мне тут осталось до пенсии, а вот — уже третий год везу... Не мешает и молодой крови влить.
Наблюдаю за его утомленным лицом с глубоким шрамом на лбу, да, в такие годы можно и устать. Только мелькает вдруг одна недостойная мыслишка: а не убоялся ли Монтримас возможных осложнений в связи с новой системой?
— И кого вы предлагаете вместо себя? — осведомляюсь с сожалением.
— Хотя бы и мастера с участка пресс-форм Бриедиса.
Я возражаю:
— Только болтает, только поучает, только критикует, а сам топчется на месте. Для рабочих он всего лишь болтун, а не серьезный спец. Многих задевает и его высокомерие, тоже шляхтич выискался.
— Так, может, мастера станочников Галвяле,— с заметным сомнением предлагает Монтримас.— Работящий, добросовестный, высококвалифицированный и принципиальный. Был в цехе профоргом...
— Все это правда, только слишком уж жаждет пробиться. Вы это тоже прекрасно знаете,— криво усмехаюсь.
Припоминаю, как переживал Галвяле, когда я перевел его из мастеров в рабочие! Так и не понял, почему я это сделал. Объяснял ему, объяснял, что, будучи профоргом, он привык оценивать труд людей не по
результатам, а в соответствии с затраченными усилиями. Бедный, просиживал по двенадцать часов, а так и не научился определять, какие проблемы на производстве требуют незамедлительного решения. Я ему растолковывал, направлял его внимание на одно дело, на другое, все напрасно. Совесть его была чиста, он трудился.
— А если старшего мастера Каролиса Мачиса с термического участка?
Монтримас облегченно вздыхает:
— Серьезный мужик. И энергии через край. Стоит предложить.
Да, Мачис один из тех, на кого полагаюсь всегда и везде. И ни разу не промахнулся.
Монтримас уходит, а я спохватываюсь, что забыл ему сказать, мужики Мачиса решили обойтись без диспетчера. Могу и на собрании, пусть все послушают.
Возле дверей столовой лоб в лоб сталкиваюсь с Эдмундасом, и церемонно сгибаемся один перед другим, уступая дорогу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54