Я же остался цел и невредим. Пассажиры, сидящие сзади, отделываются при авариях намного легче.
Я сделал глубокий вдох: все было в норме. Больше всего болело плечо — от удара ключом.
— Ну как, понравилось, Эрминия? — со смехом спросил я.
Ее глаза расширились от предсмертного ужаса и были слегка затуманены; рот продолжал судорожно раскрываться, хватая воздух, который не мог найти дороги к легким.
— Что, скрючило тебя, сучка? Погоди, скоро подохнешь... Будешь знать, как строить из себя роковую женщину...
Я сунул пистолет в кармоп и ударил ее по щеке — за все прошлое. Согласен, это было не слишком красиво, но я не смог удержаться. Слишком уж я по нее злился. Злился еще и за то, что она умирала так глупо и так быстро. Мне казалось, что она заслуживала худшего.
Я навалился на правую дверцу, которую крепко заклинило, с трудом открыл ее и ухватил посылку, лежавшую на коврике у сиденья.
Эрминия умерла, когда я выходил из машины. Она вся склонилась вперед, как марионетка, которую перестали держать за нитки.,.
Несколько секунд я смотрел на них. Они застыли, смешно повернувшись друг к другу спиной, как благополучные супруги в своей постели.
Однажды я повстречаю их в аду или на небесах, в зависимости от божьей милости, — и мы вместе посмеемся над этими трагическими минутами.
Дорога была сказочно пустынной, но я подозревал, что долго это не продлится.
Первый же водитель обязательно остановится, когда увидит разбитую машину, И если я буду вертеться рядом, это покажется подозрительным, Мне нужно было поскорее исчезнуть.
Я побежал через поле, не разбирая дороги, опьяненный чистым воздухом и своей победой.
Вдали послышался шум мотора. Я остановился и обернулся. К месту аварии приближался здоровенный грузовик.
Я бросился на землю, чтоб меня не заметили, и стал ждать. Но грузовик проехал не останавливаясь. Значит, были еще на свете такие же злыдни, как и я!
Я шипел дальше, и через десять минут меня уже не могли заметить с дороги. Я брел вдоль реки, над которой носились подчища стрекоз.
Я уже изрядно устал и хотел есть, поскольку так и не успел с утра ничего проглотить. Растянувшись на траве и положив под голову коробку с деньгами, я задумался о своей дальнейшей судьбе.
Теперь уж — хватит играть с огнем. После всех этих подвигов нужно было основательно затаиться. По крайней мере, избегать больших городов, портов, не появляться на шоссе.
Я попытался сориентироваться; ближе всего находился Маноск. Это был небольшой городок, словно созданный для того, чтобы спокойно отдыхать в нем после бурных событий. К ночи я непременно найду постоялый двор, где и засну, сожрав яичницу с салом... У меня даже слюнки потекли. Да, яичницу из дюжины яиц, утыканную кусочками сала, поджаристыми снаружи и сочными внутри.,.
Эта чертова яичница и придала мне сил. Я устремился ей навстречу, как араб стремится в Мекку. Я шел и приговаривал:
— Жрать хочу... О, как я хочу жрать!
И это идиотское бормотание помогало мне брести все дальше и дальше по рыжеватым равнинам, пахнущим свежей лавандой.
— Топай, Капут, топай. Скоро пожрешь. Яичницу, желтую, жирную... Неси свои миллионы, парень... А когда поешь, заснешь в деревенском домике, проснешься с петухами... Завтра будет солнце... Яркое, как раз такое, как ты любишь... Через несколько дней доберешься до Парижа. Обменяешь там свои доллары маленькими партиями, чтобы не привлекать внимания.".. Не все — только часть... Остальные спрячешь... Заделаешь себе новые документы — и уедешь из Франции. Она прекрасна, но ты ее утомляешь... Ты неисправим, Капут.., Тебе обязательно нужно кого-нибудь угробить. Поэтому лучше тебе убраться подальше и сидеть тихо...
Воздух становился все свежее, особенно у реки. Вокруг не было ни души.
Я уже не думал об Эрминии и о Бидоне, то есть не думал о них как о живых людях. С ними было покончено. В этот момент вокруг них, наверное, уже суетилась целая толпа, и Эрминию укладывали на высушенную солнцем и обгаженную бродячими собаками придорожную траву.
Я больше не думал об останках Рапена, гнивших на итальянском кладбище. Не думал о том несчастном страже порядка, который на несколько минут возомнил себя комиссаром Мегрэ. Не думал о почтальонше...
Я победно шагал по полю, мягкому, как пушистый ковер.
Не знаю, сколько километров я прошагал так, закутавшись в свои мысли. Километры придуманы только для дорог. А на природе идешь от забора до одуванчика, от кустика чабреца до черешни... Идешь от реки до горизонта, от солнца до счастливого изнеможения...
Идешь... Километры удел лруих, пунктуальных людей. Они — для путеводителей, для автомобиль-ных счетчиков...
Свобода была прекрасна. Никогда еще я не осязал ее с такой силой и с такой радостью.
Наконец я доплелся до маленькой деревушки с бледными крышами, присосавшейся к толстой сиське холма. Казалось, здесь никогда не видели ни газет, ни телевизора, и я решил остаться...
Первой, кого я увидел, была девочка, игравшая с листом каштана. Она вырывала его жилки через одну, превращая этот обыкновенный лист в какой-то экзотический.
— Красиво у тебя получается...
Она боязливо посмотрела на меня, держа в руке свой кружевной листок.
— Тут есть постоялый двор?
На вид ей было около десяти лет. Ее черные волосы разделялись на две косички с красными заколками. Девочка была красивая, но какая-то нескладная.
— Есть, кафе "Майансон".
— А где оно?
— Напротив церкви.
Я потащился туда. Последние метры оказались самыми трудными. Я вошел в прохладный зал, оклеенный старыми вздутыми обоями с картинами охоты. Навстречу мне вышла толстая хозяйка. Она явно не ожидала увидеть такого посетителя, как я, и остановилась с немного обеспокоенным лицом. "Геностран-цы", похоже, заглядывали сюда раз в сто лет.
Я на ходу сочинил незамысловатую историю: мол, доктор посоветовал мне больше ходить пешком, мне нужно где-нибудь переночевать и как следует поужинать, и все такое. Мой костюм и вежливые манеры успокоили ее.
— Можно яичницу с салом?
— А чего ж нельзя? Я уселся за стол.
Пока она готовила эту чудесную яичницу, чанахи которой щекотали мне нос, я распаковывал коробку с деньгами. Я уже долго таскал с собой эти амернкап
ские картинки, и пора было их пощупать. Коробка
банкнот — это стоило шкуры какой-то девки.
Я резким рывком разорвал бечевку. Потом развернул бумагу. Как я и предполагал, внутри оказалась коробка из-под обуви...
Рапен потрудился на совесть: наверное, боялся, что при транспортировке упаковочная бумага порвется. Я посмотрел на застекленную дверь кухни: толстуха колдовала над моей яичницей. Я быстро приподнял крышку белой коробки, взволнованно заглянул внутрь — и отбросил крышку прочь. В коробке лежала кукла. Очень милая куколка, одетая в эльзасский национальный костюм.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113