гусениц, землегрыза не увидишь.
И на работе совсем другим взглядом смотрят на жену, которая одной
ногой уже там, никто с тебя не спросит, ты уже вне пределов досягаемости,
портить с тобой отношения отважится разве только совсем несведущий,
которому невдомек, что так просто не посылают в дальние страны и супруга,
вознамерившаяся туда отбыть еще до Нового года или еще до какой обозримой
даты, не так проста и клевать ее не след, потому что там, в далеке, у них
контакты о-го-го! делегации так и шастают, не то что здесь, а уж о
презентных выкручиваниях рук вообще нечего говорить. Аркадьева и так себя
госслужбой не утруждала, но если Игорь скомандует товсь! тогда и вообще
работу изображать перестанет, останется как развлечение - скопище людей,
немо искрящихся изнутри вечным вопрошением и тоскливо прикидывающих за что
одним все, а другим ничего? И кому это все?! Необыкновенному дарованию,
таланту, мозгу, компьютерной мощности?.. Нет, нет и нет! Иные тут законы,
потаенная наука. Наташа и сама не постигла все тонкости, только знает -
выездной, как у блатных вор в законе, фигура, вызывающая уважение и страх;
а еще напоминает шарик рулетки, почти никогда не выпадающий из
предназначенного круга, уж если попал туда, будет кататься, то на черное -
похуже, то на красное - получше, но кататься до конца дней своих.
Аркадьева вытянула из пакета дары, что муж таскал на работу. Жалость
заволокла глаза, гладила вещи, как кочевник в безводной пустыне последнюю
флягу воды: удачно, если роман с Крупняковым завяжется не надолго, до
отъезда, чтоб уложиться, разрыв покажется естественным, амуры не затянутся
и по возращении ее вроде будут ожидать.
Настурция маялась зубом, и Колодец сострадал ей неподдельно, желая
припомнить призрачное соображение, нет-нет мелькавшее перед его мысленным
взором, будто в ночи тенью шмыгала летучая мышь. Цоп! Вот оно. Бабка!
Надобно сейчас тащить Настурцию к бабке, проверить ее чудодейственную
силу, а не то прибудет Шпын, а бабкин дар потускнел или вовсе испарился.
Неудобно - Шпын с дарами, сродственника приволок, а тут волшебство не ко
времени истаяло.
Настурция меж уколами боли, переворачивающими, искажающими лицо до
неузнаваемости в мгновения недолгого облегчения, скорее напоминающего
дурнотный сон, исподлобья поглядывала на Мордасова. Безразличен к ее
страданиям, глаза под затемненными очками едва видны, будто рыбки на дне
давно нечищенного аквариума. Весь в подсчетах и прикидках на будущее,
как-то он ощутит себя с пол-лимоном, а может Колодец на большее нацелился;
в нем мелкости нет, в его тщедушной жилистой фигурке запрятана мощь,
недаром пьянчуги из тех, что мозг уж растеряли, а силы сохранили благодаря
Мордасову, звериным нюхом выучивали немалую беду, ожидающую каждого, кто с
ним свяжется.
Попили рыжухиного кваса. Настурция сдернула с полки кофту, отложенную
падшей дочери Рыжухи:
- Может себе оставить? - и не выпуская тряпки, - у-у-х! ой! мама
родная! ой!
Колодец решительно тронул россыпь выручающих дощечек на дне нижнего
ящика стола, откопал "Санитарный день", вывесил рядом с входной дверью на
гвозде меж окон, набросил крюк, переложил бумажник во внутренний карман.
- Вот что, цветик зубострадательный. Пошли, - кивок на заднюю дверь.
- Куда? - Настурция дернулась, вцепилась зубами в запястье и завопила
по-кошачьи.
Колодец рванул женщину на себя.
- К бабке пошли! Помирит тебя с болью, хоть на полсуток, а завтра к
врачу пошлепаешь.
Охая и причитая, Настурция выбралась на улицу, слезы размыли тушь на
ресницах, по щекам бежали черные струйки, - родные сестры побитых дождем
пыльных окон комиссионного.
Стручок привалился хозяйски к багажнику машины Колодца, кепчонка
поражала числом изгибом козырька и засаленностью, хоть масло жми. Карманы
потертого пиджака с чужого плеча распирали невысокие флаконы. Приятельницы
Настурции из парфюмерного отдела своей выгоды не упускали: на одних диорах
не уедешь, нужен массовый потребитель! Стручок, как раз и слыл цветом
массового потребителя. Мордасова Стручок узрел в последний миг, размахивая
серо-черными в мозолях ладонями перед носами дружков, руки Стручка
застыли, как кукольные, будто кукловоды натянули нити и замерли. Поза
лжевладельца машины взбесила Мордасова.
- Пшел на...! - Колодец взревел, как маневровик на путях.
- При даме... - Стручок по-гусиному крутанул шеей, взглянул на
заплаканное лицо Настурции и потащил дружков на щелястую скамью под
деревом, смертельно обгрызенным годами и грязью, не рассчитав звучности
своего голоса, поделился соображениями насчет слез Притыки. - Небось
сажают?!
Просвечивающие розовым с желтоватыми мочками уши Мордасова, будто
встали торчком - расслышал.
- Поговори у меня еще, пьянь забубенная, - мгновенно вспомнив Туза
треф, исправно исполняющего роль старосты запойного кружка, пригрозил, -
велю Тузу вычеркнуть тебя из списка слушателей, будешь валяться, разинув
хлебало, под вагонами в тупиках, ждать, пока смазка тормозная в пасть
капнет.
Стручок натянул кепку почти до подбородка и будто укрылся за каменной
крепостной стеной.
Мордасов усадил Настурцию, пристегнул ремень, случайно коснувшись
упругой, вздымавшейся груди женщины, криво усмехнулся и шваркнул дверью -
аж стойки пискнули, через секунду вздохнул, пожалев о нерачительном
отношении к добру. Машина в облаке пыли двинула, похоже на воздушной
подушке, колес и вовсе не видно, плывет себе на серой пелене кастрюльного
цвета голубая коробка.
На рынке, ютившемся на задворках станции, Мордасов тормознул и, не
взирая на стоны Настурции, откупил бабке кураги - для сердца, узнав в лицо
куражиного купца из ресторана; тот тоже признал Мордасова и хотя брал со
всех по восемь за кило, ему подмигнул и скинул до шести.
Поднимает коммерцию, отметил Колодец, выходит точно, прибудут
торговать гармонь двухкассетную, определенно, уж Мордасов спуску не даст,
тут кураги не водится, тут север суровый, репа да свекла, а жить хочется,
будто родился в краю вечного солнца, а может еще больше, как раз из-за
господствующей погодной тусклости.
В машине Колодец протянул пакет с оранжевокруглыми в меру высушенными
плодами Настурции, мол, пожуй, та мотнула головой, застонала, сдерживаясь,
будто понимая, что в замкнутом пространстве жестяного короба ее вой
нестерпим.
К дому Мордасов подрулил по грунтовой, в ямах и застывших грязевых
колеях дороге, объезжая малых детей, чудом управляющих взрослыми
изъеденными ржавчиной велосипедами, извлеченными с чердаков, из сараев и
подвалов на сверхсрочную службу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78