С машиной пора решать.
Крупняков напоминал владетельного помещика, вальяжный, косая сажень в
плечах, в длинном махровом халате, с усищами и всклокоченной сивой гривой.
Крупняков во всем старался соответствовать своей щедрой фамилии: говорил
раскатисто, движения не скованные, размашистые, удаль в каждом жесте,
смех, будто ложкой по днищу медного таза наяривают, даже хрустальные
подвески дворцовой люстры оживали и мелко подрагивали в тонком перезвоне.
- Наталья! - Кричал Крупняков и при его габаритах умудрялся ужом
виться вокруг жены Шпындро. - Прелесть моя! Вот сюда садись, нет сюда...
или сюда... чтоб я тебя видел во всем твоем великолепии. Царица! Нет, в
кресло не садись, только вчера выудил, буду реставрировать. А, креслище?!
Под королевскую, доложу я тебе, попу! Перетяну набивным бархатом, упадешь!
Это тебе не деревяшка лопарей. Искусство, мать, вечное и нетленное. Не
зацепись колготками, мне тут еще не отшкурили. А диванище?! Абзац! Ну я
его пас, ну умасливал девок. У меня дружок есть, на охоту ездит,
кабанчиков бьет, лосей, птицу, все уверяет, мол, охота такая встряска,
такая... я ему пробовал растолковать, что охота на диван почище, чем на
слона или льва в Африке, не верит. Я, вот говорит, на овсы... на медведя и
невдомек ему, что диван отловить ни с каким медведем не сравниться, опять
же украшение быта плюс вложение...
Аркадьева знала, что тарахтением Крупняков всего лишь маскирует
растерянность: не сподобился выкопать клиента на машину и упускать
верхушку, что в руки плывет, резона нет. Хозяин притащил кофе и вазу с
курабье. Наташа машинально отщипнула кусок, сухой, перележавший свое -
пахнуло мышами и затхлостью погреба. Аркадьева знала - с Крупняковым можно
и не церемониться.
- Курабье в наборе с креслом шло? Восемнадцатый век?
Крупняков загоготал, в попытке исправить оплошность выудил коробку
привозных конфет.
- Прелесть моя! Ты ж знаешь, холостую который год, недогляд вышел с
курабье, извиняй! Для уборщиц придерживаю, попалось под горячую руку.
Миль, как говорится, пардон! Не по злобе, моя прелесть, а вот погляди, -
Крупняков боялся насупленности Аркадьевой, пытался отвлечь, сбить пламя
предстоящего объяснения, - лампу справил, вазон датского фарфора, абажур
золотого шитья, настоящий, не фуфельный, как императорские короны вышиты?
а? Волшебство!..
Крупняков успевал следить за настроением Аркадьевой и видел, что его
тактические маневры проку не приносят.
Аркадьева резко поднялась, ваза с курабье, соприкоснувшись с
развевающимися одеждами гостьи, заскользила к краю столика.
- Ой! - По-детски вспеснул руками Крупняков и бросился спасать вазу.
- Хрусталь ручного гранения! Царица моя! Мамина ваза, фамильная, тут
одного серебра приляпано - мне на старость хватит. - Крупняков захватил в
ладонь три печенья и запихал в рот, прожевал, по-клоунски скорчил гримасу.
- А еще ничего печеньице, ты зря, третьего дня покупал у Елисея...
Наташа подошла к окну: хороша квартира у Крупнякова, вид -
закачаешься, досталась по наследству, отец Крупнякова и впрямь числился до
войны крупняком, а сын в спекуляцию ударился, достиг не малого, имел
общемосковскую репутацию, в кругах посвященных котировался, мог достать
черта в ступе, а мог отдельно черта, отдельно ступу, как пожелает
заказчик. Значит, нахватал дел и до машины ее Игоречка руки не доходят.
- Крупняков, - Аркадьева внезапно обернулась, - не морочь голову, мне
ждать не в жилу.
- Опять едете? - тоскливо вопросил, побито: сам отсидел в молодости и
уж знал, что ни в жизнь не выбраться на лазоревые берега с редчайшей
мануфактурой на каждом - это ж надо! - углу.
- Прекрати клоунаду, - оборвала на полуслове, - соображай, ехали бы,
зачем машину менять на новую?
Крупняков заломил руки притворно, в душе потеплело: ишь Наталья,
сколько тоски прозвучало в твоем "если б ехали". Крупняков навидался
такого люда, господи сколько же их прошло через его руки, веди он записи,
целый отдел кадров посрамил бы да какой, и каждый проситель с двойным
дном: на работе пламенный борец за счастье народов, а в дому Крупнякова
клиент, кому что, купи-продай, достань то да это и, конечно, на равных
вроде, в друзьях все, но Крупняков понимал, держат дистанцию, он-то не
выездной, с чревоточинкой, а вкладчики - кто во что - с паспортами,
синими, зелеными, черт их знает с какими еще. Тому мебель и чтоб
непременно в сохранности, тому дачу и чтоб не дальше тридцати верст, и
чтоб газ, унитаз и гараж, тому для жены украшения... вон в ушах Натальи
молитвами Крупнякова серьги; уж лет десять, как спроворил, уговорил одну
старушенцию, заплатил божьему одуванчику сущие гроши, а Наталье впарил за
десять тысяч, думал обобрал до нитки, а вышло-то по истечении лет, что
чуть не в подарок отдал. Эх, время! Мало тебе, что к могиле подталкиваешь,
так еще из нажитого воздух выпускаешь, имел гору, а глянь осталось щепотка
- гол, как сокол, будто надувной матрас резанули.
Аркадьева перехватила взгляд Крупнякова, дотронулась до серьги, в
сапфировом кобошоне тлела синяя искра. Аркадьева припомнила те тягостные
торги. Она сидела здесь же у Крупнякова, а Игорь страховал внизу в машине;
в ту пору сам Шпындро еще заявлял: "Я в эти дела лезть не желаю", но
заявлял все реже и голос его звучал все глуше, менее уверенно. Наталья
принесла деньги в сумочке, держала ее, прижав к груди, и в распахнутой
спальне Крупнякова ей чудилось чье-то присутствие, и зная, что в этой
квартире есть черный ход, она ужасалась: вдруг по голове ба-бах! деньги
отберут и деру, уйдут черным ходом, а Игорь так и будет елозить в машине.
Тогда все обошлось без волнений, если не считать самих торгов. Крупняков
бедняга умер бы, узнай что Наташа привезла пятнадцать тысяч, смирившись с
их потерей в уплату за серьги; бились яростно, четыре часа Игорь караулил
внизу, два раза Наталья подходила к входной двери, гневно сбрасывая
цепочку, три раза Крупняков упрятывал серьги в коробочку и в сердцах с
грохотом задвигал ящик комода в бронзовых накладках. Сколько воды
утекло...
Аркадьева подцепила конфету - дорогая, коробка из приличного
магазина, Моцарт-кугель.
- Вот что, моя прелесть! - Вперилась Крупнякову прямо в глаза, зная
что тот не выдерживает прямого взгляда. - Я тебе не дура первого выезда,
нахапал дел - прожевать не можешь! Двигай мою тачку или заберу. -
Аркадьева демонстративно запустила руку в коробку и сыпанула во
вместительный накладной карман пригоршню конфет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
Крупняков напоминал владетельного помещика, вальяжный, косая сажень в
плечах, в длинном махровом халате, с усищами и всклокоченной сивой гривой.
Крупняков во всем старался соответствовать своей щедрой фамилии: говорил
раскатисто, движения не скованные, размашистые, удаль в каждом жесте,
смех, будто ложкой по днищу медного таза наяривают, даже хрустальные
подвески дворцовой люстры оживали и мелко подрагивали в тонком перезвоне.
- Наталья! - Кричал Крупняков и при его габаритах умудрялся ужом
виться вокруг жены Шпындро. - Прелесть моя! Вот сюда садись, нет сюда...
или сюда... чтоб я тебя видел во всем твоем великолепии. Царица! Нет, в
кресло не садись, только вчера выудил, буду реставрировать. А, креслище?!
Под королевскую, доложу я тебе, попу! Перетяну набивным бархатом, упадешь!
Это тебе не деревяшка лопарей. Искусство, мать, вечное и нетленное. Не
зацепись колготками, мне тут еще не отшкурили. А диванище?! Абзац! Ну я
его пас, ну умасливал девок. У меня дружок есть, на охоту ездит,
кабанчиков бьет, лосей, птицу, все уверяет, мол, охота такая встряска,
такая... я ему пробовал растолковать, что охота на диван почище, чем на
слона или льва в Африке, не верит. Я, вот говорит, на овсы... на медведя и
невдомек ему, что диван отловить ни с каким медведем не сравниться, опять
же украшение быта плюс вложение...
Аркадьева знала, что тарахтением Крупняков всего лишь маскирует
растерянность: не сподобился выкопать клиента на машину и упускать
верхушку, что в руки плывет, резона нет. Хозяин притащил кофе и вазу с
курабье. Наташа машинально отщипнула кусок, сухой, перележавший свое -
пахнуло мышами и затхлостью погреба. Аркадьева знала - с Крупняковым можно
и не церемониться.
- Курабье в наборе с креслом шло? Восемнадцатый век?
Крупняков загоготал, в попытке исправить оплошность выудил коробку
привозных конфет.
- Прелесть моя! Ты ж знаешь, холостую который год, недогляд вышел с
курабье, извиняй! Для уборщиц придерживаю, попалось под горячую руку.
Миль, как говорится, пардон! Не по злобе, моя прелесть, а вот погляди, -
Крупняков боялся насупленности Аркадьевой, пытался отвлечь, сбить пламя
предстоящего объяснения, - лампу справил, вазон датского фарфора, абажур
золотого шитья, настоящий, не фуфельный, как императорские короны вышиты?
а? Волшебство!..
Крупняков успевал следить за настроением Аркадьевой и видел, что его
тактические маневры проку не приносят.
Аркадьева резко поднялась, ваза с курабье, соприкоснувшись с
развевающимися одеждами гостьи, заскользила к краю столика.
- Ой! - По-детски вспеснул руками Крупняков и бросился спасать вазу.
- Хрусталь ручного гранения! Царица моя! Мамина ваза, фамильная, тут
одного серебра приляпано - мне на старость хватит. - Крупняков захватил в
ладонь три печенья и запихал в рот, прожевал, по-клоунски скорчил гримасу.
- А еще ничего печеньице, ты зря, третьего дня покупал у Елисея...
Наташа подошла к окну: хороша квартира у Крупнякова, вид -
закачаешься, досталась по наследству, отец Крупнякова и впрямь числился до
войны крупняком, а сын в спекуляцию ударился, достиг не малого, имел
общемосковскую репутацию, в кругах посвященных котировался, мог достать
черта в ступе, а мог отдельно черта, отдельно ступу, как пожелает
заказчик. Значит, нахватал дел и до машины ее Игоречка руки не доходят.
- Крупняков, - Аркадьева внезапно обернулась, - не морочь голову, мне
ждать не в жилу.
- Опять едете? - тоскливо вопросил, побито: сам отсидел в молодости и
уж знал, что ни в жизнь не выбраться на лазоревые берега с редчайшей
мануфактурой на каждом - это ж надо! - углу.
- Прекрати клоунаду, - оборвала на полуслове, - соображай, ехали бы,
зачем машину менять на новую?
Крупняков заломил руки притворно, в душе потеплело: ишь Наталья,
сколько тоски прозвучало в твоем "если б ехали". Крупняков навидался
такого люда, господи сколько же их прошло через его руки, веди он записи,
целый отдел кадров посрамил бы да какой, и каждый проситель с двойным
дном: на работе пламенный борец за счастье народов, а в дому Крупнякова
клиент, кому что, купи-продай, достань то да это и, конечно, на равных
вроде, в друзьях все, но Крупняков понимал, держат дистанцию, он-то не
выездной, с чревоточинкой, а вкладчики - кто во что - с паспортами,
синими, зелеными, черт их знает с какими еще. Тому мебель и чтоб
непременно в сохранности, тому дачу и чтоб не дальше тридцати верст, и
чтоб газ, унитаз и гараж, тому для жены украшения... вон в ушах Натальи
молитвами Крупнякова серьги; уж лет десять, как спроворил, уговорил одну
старушенцию, заплатил божьему одуванчику сущие гроши, а Наталье впарил за
десять тысяч, думал обобрал до нитки, а вышло-то по истечении лет, что
чуть не в подарок отдал. Эх, время! Мало тебе, что к могиле подталкиваешь,
так еще из нажитого воздух выпускаешь, имел гору, а глянь осталось щепотка
- гол, как сокол, будто надувной матрас резанули.
Аркадьева перехватила взгляд Крупнякова, дотронулась до серьги, в
сапфировом кобошоне тлела синяя искра. Аркадьева припомнила те тягостные
торги. Она сидела здесь же у Крупнякова, а Игорь страховал внизу в машине;
в ту пору сам Шпындро еще заявлял: "Я в эти дела лезть не желаю", но
заявлял все реже и голос его звучал все глуше, менее уверенно. Наталья
принесла деньги в сумочке, держала ее, прижав к груди, и в распахнутой
спальне Крупнякова ей чудилось чье-то присутствие, и зная, что в этой
квартире есть черный ход, она ужасалась: вдруг по голове ба-бах! деньги
отберут и деру, уйдут черным ходом, а Игорь так и будет елозить в машине.
Тогда все обошлось без волнений, если не считать самих торгов. Крупняков
бедняга умер бы, узнай что Наташа привезла пятнадцать тысяч, смирившись с
их потерей в уплату за серьги; бились яростно, четыре часа Игорь караулил
внизу, два раза Наталья подходила к входной двери, гневно сбрасывая
цепочку, три раза Крупняков упрятывал серьги в коробочку и в сердцах с
грохотом задвигал ящик комода в бронзовых накладках. Сколько воды
утекло...
Аркадьева подцепила конфету - дорогая, коробка из приличного
магазина, Моцарт-кугель.
- Вот что, моя прелесть! - Вперилась Крупнякову прямо в глаза, зная
что тот не выдерживает прямого взгляда. - Я тебе не дура первого выезда,
нахапал дел - прожевать не можешь! Двигай мою тачку или заберу. -
Аркадьева демонстративно запустила руку в коробку и сыпанула во
вместительный накладной карман пригоршню конфет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78