помилуй бог, о таком в их среде давно
забыли, если с имярек случалась служебная неприятность, если человек
оступался, приговор не заставлял себя ждать, проигравший, будто
прокаженный, навсегда исчезал из поля зрения; о помощи и думать не могли,
не то, чтоб ждать ее на деле. Кроме вещей, пустоту души жене Шпындро
заполнить было нечем и все годы в Москве меж отсутствием в далеком далеке
Наташа Аркадьева истово отдавала поиску: себя, успокаивая, считала
собирателем, любителем раритетов, но будучи женщиной не без юмора в минуты
откровения признавалась себе же: скупщица, не более.
Крупняков молол без устали, Аркадьева выжидала: пусть выговорится,
дойдет до изнеможения, тогда без нажима к делу. Кругов - что да как,
попытаться вызнать, какие люди окружают конкурирующую чету, - может
заарканили необычайно весомого покровителя? - Круговы тоже немало
приобретали посредством Крупнякова и числились в постоянных клиентах.
Слова Крупняков ронял все реже, увеличивались паузы, будто последние
песчинки высыпались из узкой горловины песочных часов. Наконец Крупняков
иссяк, обнял Наташу за талию, она не противилась, лениво отщипывала
виноградины в полпальца длиной, душистые, обволакивающие язык пахнущей
солнцем сладостью. Крупняков ел некрасиво, не так, как муж, но тоже
несовершенно, выручала его только медлительность, а так изыск в колдовстве
Крупнякова над столом не просматривался и совсем уж тускнели легенды о
дворянском происхождении.
Аркадьева добила не слишком увесистую гроздь, отрезала пол-персика
безупречной работы серебряным ножом с якобы крупняковской монограммой и
перешла к делу. Безралично выспросила, давно ли видел Крупняков чету
Круговых и чем те живы и отчего жена Кругова вовсе исчезла, а Наташа меж
тем не забывает о ее хлопотах и мечтах, о песцовом жакете и даже раскопала
меховщика, вполне приличного и вовсе недорогого, хотя... Аркадьева
улыбнулась: чего Круговым экономить? Крупняков понимающе кивнул. В их
кругах считалось хорошим тоном многозначительно улыбаться за глаза,
оценивая финансовые возможности многолетних друзей, - все скрытники
великие и все упакованы дай бог.
Крупнякова голыми руками взять удавалось немногим, сейчас барин -
владелец квартиры в центре все больше убеждался, что Аркадьева заявилась
не для цементирования уз и продолжения амуров, хотела выведать и Крупняков
уже знал что: жену Шпындро интересовали Круговы - нехитрая загадка, как
раз преувеличенное безразличие выдавало Аркадьеву. Девочка моя, Крупняков
сжевал оставшуюся половину персика, видно Кругов и твой благоверный
вырвались на финишную прямую: как вы боретесь за выезды, однако, сладкое
видно предприятие - грести, как жулики, а числиться в миру, как
незапятнанные, хрустальные индивиды. Крупняков, как немногие, знал цену
копейке, той, что высекаешь из бесчисленных звонков, сотен контактов с
малоприятными, а подчас темными личностями, только через десяток, а может
и более лет, когда очерчивается, утрясается проверенный рынок и дело более
менее отлаживается, открывается форточка, так про себя определял Крупняков
возможность стабильного выколачивания денег. Сколько ж трудов он вогнал,
потов, страхов в открытие форточки, а Шпындро гоголем подъезжал к
аэропорту, попивал в баре кофе с пирожными и через резиновый рукав
вышагивал достойно с гордостью; а прижми Шпындро, загони в угол,
залопочет, заблеет, что оклады мизерные, в забугорье лишнего стакана
прохладительной себе не позволишь и держится он за свое место скорее по
привычке; сколько ж понаслышался одинаковых песен Крупняков точь-в-точь
эстрадный репертуар - не отличишь одну от другой под страхом смерти.
Крупняков повеселел: его форточка, раз открытая, не зависела от прихотей
начальства, Шпындро или такие, как он, для себя всех таковских Крупняков
считал взаимозаменяемыми, нет разницы какова физиономия поставщиков, лишь
бы подтаскивали, главное - выездные боятся шума больше, чем Крупняков, им
огласка страшнее лютой казни, а раз так, Крупняков, снискав репутацию
дельца, обеспечивающего полнейшую скрытность коммерции, пользовался в мире
выездных немалым почтением.
Значит Кругов, - отметил не без злорадства Крупняков, - сейчас
поиграем, поводим на туго натянутом поводке, не то чтоб хотелось мстить за
безвременную экспроприацию фарфорового пастушка, а наказать за
бесцеремонность казалось справедливым.
Поминки миновали стадию соблюдения приличий: хватали со стола суетно,
бесстыдно, пили без повода, не прикрываяся словами участия, толкались,
орали, шумно, не пытаясь понизить голос, сыпали анекдотами, никто не
замечал фото старушки, обрамленное живыми цветами.
Свиньи, истинный бог, Мордасов мрачнел не из-за открывающейся картины
- другого и не предполагалось, а все же непотребство поражало. Настурция
жмется к Шпындре совсем уж внаглую, Боржомчик подщипывает на ходу чужую
жену, Рыжуха сметает жратву подчистую, едва не вылизывая блюда и
производительность ее челюстей посрамила бы снегоуборочную машину. И
только дочь Рыжухи вела себя пристойно, вот те и проститутка, господи, как
все перепуталось, как разобраться, где кто и чего стоит. Шпын держится,
сказывается тренаж многочисленных приемов и послепереговорных убаюкиваний
души и тела, но жрет, подлец, и пьет, не стесняясь, частит с подливанием,
будто с каждым глотком прикидывает выгоду: вот еще рюмаш на халяву
проскочил, вот другой, вот третий... Скверно, бабуля! Мордасов покосился
на портрет, одно утешало: половина поминальщиков смылась, еще четверо
собирались, а Рыжуху с ее греховодным побегом да Шпына с Настурцией он
выставит без церемоний. Усталость охватила Мордасова, знал до тонкостей,
какой оборот примут события, но... надо, положено, не поймут, если зажать
поминки, да и завернул посмертное веселье от сердца в память бабки и чтоб
еще один вечер без ее пригляда скоротать, не рвать душу.
Дочь Рыжухи поднялась, окинула питейножрачное поле брани насмешливым
взором и, чуть отступив, потянула мать. А чё? Мордасов выцелил через очки
пепельноволосую, не худший представитель державы, вести себя умеет, не
мельтешит, видно, силушка за ней числится и Мордасов без труда догадался
какая. Рыжуха оглядела с недоумением непомерный живот, будто увеличившийся
еще вдвое и поддержала его снизу руками, похоже опасаясь, что стоит ей
подняться, брюхо оторвется и шмякнется оземь, не выдержав собственной
тяжести.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
забыли, если с имярек случалась служебная неприятность, если человек
оступался, приговор не заставлял себя ждать, проигравший, будто
прокаженный, навсегда исчезал из поля зрения; о помощи и думать не могли,
не то, чтоб ждать ее на деле. Кроме вещей, пустоту души жене Шпындро
заполнить было нечем и все годы в Москве меж отсутствием в далеком далеке
Наташа Аркадьева истово отдавала поиску: себя, успокаивая, считала
собирателем, любителем раритетов, но будучи женщиной не без юмора в минуты
откровения признавалась себе же: скупщица, не более.
Крупняков молол без устали, Аркадьева выжидала: пусть выговорится,
дойдет до изнеможения, тогда без нажима к делу. Кругов - что да как,
попытаться вызнать, какие люди окружают конкурирующую чету, - может
заарканили необычайно весомого покровителя? - Круговы тоже немало
приобретали посредством Крупнякова и числились в постоянных клиентах.
Слова Крупняков ронял все реже, увеличивались паузы, будто последние
песчинки высыпались из узкой горловины песочных часов. Наконец Крупняков
иссяк, обнял Наташу за талию, она не противилась, лениво отщипывала
виноградины в полпальца длиной, душистые, обволакивающие язык пахнущей
солнцем сладостью. Крупняков ел некрасиво, не так, как муж, но тоже
несовершенно, выручала его только медлительность, а так изыск в колдовстве
Крупнякова над столом не просматривался и совсем уж тускнели легенды о
дворянском происхождении.
Аркадьева добила не слишком увесистую гроздь, отрезала пол-персика
безупречной работы серебряным ножом с якобы крупняковской монограммой и
перешла к делу. Безралично выспросила, давно ли видел Крупняков чету
Круговых и чем те живы и отчего жена Кругова вовсе исчезла, а Наташа меж
тем не забывает о ее хлопотах и мечтах, о песцовом жакете и даже раскопала
меховщика, вполне приличного и вовсе недорогого, хотя... Аркадьева
улыбнулась: чего Круговым экономить? Крупняков понимающе кивнул. В их
кругах считалось хорошим тоном многозначительно улыбаться за глаза,
оценивая финансовые возможности многолетних друзей, - все скрытники
великие и все упакованы дай бог.
Крупнякова голыми руками взять удавалось немногим, сейчас барин -
владелец квартиры в центре все больше убеждался, что Аркадьева заявилась
не для цементирования уз и продолжения амуров, хотела выведать и Крупняков
уже знал что: жену Шпындро интересовали Круговы - нехитрая загадка, как
раз преувеличенное безразличие выдавало Аркадьеву. Девочка моя, Крупняков
сжевал оставшуюся половину персика, видно Кругов и твой благоверный
вырвались на финишную прямую: как вы боретесь за выезды, однако, сладкое
видно предприятие - грести, как жулики, а числиться в миру, как
незапятнанные, хрустальные индивиды. Крупняков, как немногие, знал цену
копейке, той, что высекаешь из бесчисленных звонков, сотен контактов с
малоприятными, а подчас темными личностями, только через десяток, а может
и более лет, когда очерчивается, утрясается проверенный рынок и дело более
менее отлаживается, открывается форточка, так про себя определял Крупняков
возможность стабильного выколачивания денег. Сколько ж трудов он вогнал,
потов, страхов в открытие форточки, а Шпындро гоголем подъезжал к
аэропорту, попивал в баре кофе с пирожными и через резиновый рукав
вышагивал достойно с гордостью; а прижми Шпындро, загони в угол,
залопочет, заблеет, что оклады мизерные, в забугорье лишнего стакана
прохладительной себе не позволишь и держится он за свое место скорее по
привычке; сколько ж понаслышался одинаковых песен Крупняков точь-в-точь
эстрадный репертуар - не отличишь одну от другой под страхом смерти.
Крупняков повеселел: его форточка, раз открытая, не зависела от прихотей
начальства, Шпындро или такие, как он, для себя всех таковских Крупняков
считал взаимозаменяемыми, нет разницы какова физиономия поставщиков, лишь
бы подтаскивали, главное - выездные боятся шума больше, чем Крупняков, им
огласка страшнее лютой казни, а раз так, Крупняков, снискав репутацию
дельца, обеспечивающего полнейшую скрытность коммерции, пользовался в мире
выездных немалым почтением.
Значит Кругов, - отметил не без злорадства Крупняков, - сейчас
поиграем, поводим на туго натянутом поводке, не то чтоб хотелось мстить за
безвременную экспроприацию фарфорового пастушка, а наказать за
бесцеремонность казалось справедливым.
Поминки миновали стадию соблюдения приличий: хватали со стола суетно,
бесстыдно, пили без повода, не прикрываяся словами участия, толкались,
орали, шумно, не пытаясь понизить голос, сыпали анекдотами, никто не
замечал фото старушки, обрамленное живыми цветами.
Свиньи, истинный бог, Мордасов мрачнел не из-за открывающейся картины
- другого и не предполагалось, а все же непотребство поражало. Настурция
жмется к Шпындре совсем уж внаглую, Боржомчик подщипывает на ходу чужую
жену, Рыжуха сметает жратву подчистую, едва не вылизывая блюда и
производительность ее челюстей посрамила бы снегоуборочную машину. И
только дочь Рыжухи вела себя пристойно, вот те и проститутка, господи, как
все перепуталось, как разобраться, где кто и чего стоит. Шпын держится,
сказывается тренаж многочисленных приемов и послепереговорных убаюкиваний
души и тела, но жрет, подлец, и пьет, не стесняясь, частит с подливанием,
будто с каждым глотком прикидывает выгоду: вот еще рюмаш на халяву
проскочил, вот другой, вот третий... Скверно, бабуля! Мордасов покосился
на портрет, одно утешало: половина поминальщиков смылась, еще четверо
собирались, а Рыжуху с ее греховодным побегом да Шпына с Настурцией он
выставит без церемоний. Усталость охватила Мордасова, знал до тонкостей,
какой оборот примут события, но... надо, положено, не поймут, если зажать
поминки, да и завернул посмертное веселье от сердца в память бабки и чтоб
еще один вечер без ее пригляда скоротать, не рвать душу.
Дочь Рыжухи поднялась, окинула питейножрачное поле брани насмешливым
взором и, чуть отступив, потянула мать. А чё? Мордасов выцелил через очки
пепельноволосую, не худший представитель державы, вести себя умеет, не
мельтешит, видно, силушка за ней числится и Мордасов без труда догадался
какая. Рыжуха оглядела с недоумением непомерный живот, будто увеличившийся
еще вдвое и поддержала его снизу руками, похоже опасаясь, что стоит ей
подняться, брюхо оторвется и шмякнется оземь, не выдержав собственной
тяжести.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78