Они приехали медленным, торжественным шагом, а удалились прочь стремительно, как буря. С кладбища эта блестящая кавалькада повернула на набережную Нила и с грохотом помчалась через плавучий мост, звеня оружием. Доспехи арабов ослепительно сверкали под лучами солнца в облаке пыли. Таким воинам, из которых каждый походил на владетельного князя, было, конечно, нетрудно уничтожить самые могущественные государства.
Мужчины и женщины с удивлением и робостью смотрели на церемониальное шествие, но больше всего привлекала их взоры статная фигура и красивое лицо Амру. По его распоряжению, рядом с ним на горячем вороном коне ехал сын покойного в траурных одеждах. Красивый юноша и статный араб были великолепной парой, пылкие мемфитки не могли налюбоваться ими, как тот, так и другой отличались благородной осанкой, высоким ростом и ловко правили породистыми, резвыми лошадьми, оба были рождены для власти. Однако величественная наружность знаменитого воина, его резко очерченное лицо с орлиным носом и черными глазами гораздо больше действовали на толпу, чем нежная красота темнокудрого Ориона, последнего потомка самого древнего и самого знатного рода во всем Египте.
Повелительно и грозно смотрел перед собой араб. Взгляд молодого человека был также устремлен вперед, но по временам красивый всадник поворачивался в седле, окидывая взором людей, шедших за гробом. Когда он увидел наконец в группе женщин дамаскинку, его бледное лицо на минуту просветлело и на щеках выступил легкий румянец, однако минуту спустя Орион снова нахмурился, и в его чертах отразилась такая угроза, что многие жители города стали многозначительно перешептываться между собой: «Из этого веселого, приветливого юноши выйдет строгий повелитель», - говорили они.
То, что возмущало сына Георгия, не укрылось от полководца Амру и собравшейся толпы.
Хотя ему одному было известно, что патриарх запретил перевезти прах Георгия в Александрию, но всем бросилось в глаза отсутствие большой части мемфитского духовенства на погребении. Только епископ Плотин и священник Иоанн, известный своей ученостью и независимым образом мыслей, шли впереди гроба с клиром маленьких певчих, несших распятие. За ними следовала траурная колесница, запряженная по старому обычаю шестеркой великолепных вороных лошадей. Тело наместника покоилось в драгоценном саркофаге.
У кладбища все сошли с коней, и босоногие скороходы, слуги арабов, подхватили лошадей под уздцы.
У могилы епископ сказал прочувствованную речь, указывая на высокие доблести покойного. Вслед за тем раздалось жалкое пение мальчиков, плохо соответствовавшее торжественной минуте, и едва только хор смолк, как тысячная толпа, сотрясая воздух, грянула похоронные молитвы. Остальные церемонии погребального обряда были совершены кое-как за отсутствием других духовных лиц.
Это не укрылось от проницательного Амру, и он, не стесняясь, громко заметил Ориону:
- Покойнику мстят за то, что он совершил при жизни для блага родины с помощью мусульман.
- Это делается по приказанию патриарха, - сказал юноша дрожащим от гнева голосом. - Но, клянусь душой моего отца, если есть на небе правосудный Бог, Вениамину не удастся затворить двери рая перед лучшим из людей!
И он поднял руку в угрожающем жесте.
- У нас по крайней мере такого не бывает, - продолжал араб, - мы носим ключ к собственному раю при себе за поясом, - прибавил он с самоуверенной улыбкой, хлопнув ладонью по широкой груди и ласково поглядывая на юношу. - Приходи ко мне в субботу, молодой друг, я хочу поговорить с тобой! Приходи к закату солнца ко мне в дом. Если я не вернусь до сумерек, подожди меня.
С этими словами Амру сжал могучей рукой холку своего скакуна и ловко прыгнул в седло. Орион даже не успел помочь ему. Свита полководца последовала его примеру, и блестящая кавалькада арабских всадников вихрем помчалась с кладбища.
Паула, стоявшая рядом с Нефорис у самого входа в фамильный склеп, не пропустила ни одного слова из разговора между мужчинами. Бледное лицо Ориона, одетого в дорогое траурное платье без всяких украшений, носило такие следы глубокого горя, что нельзя было усомниться в разительной нравственной перемене, происшедшей с ним после смерти отца.
Измученная, убитая потерей мужа вдова наместника не проронила ни одной слезы. Проводив ее до экипажа, Паула пошла с Перпетуей домой. Образ разгневанного юноши, потрясавшего в воздухе рукой, когда он посылал проклятие врагам отца, неотступно стоял перед ней.
Он заметил ее. Паула видела это очень хорошо, ей удалось избежать его взгляда, но зато непокорное сердце забило тревогу, и девушка не могла сосредоточиться на молитве о дорогом усопшем. До сих пор Орион не тревожил двоюродную сестру в ее мирном убежище и не посылал к ней никого с обещанными деньгами, но после похорон он, вероятно, постарается повидаться с ней.
Паула решила не принимать его, но теперь ей пришло в голову, что она должна отнестись с большим участием к осиротевшему двоюродному брату в память об его отце. Великодушная дочь Фомы хотела образумить его дружескими увещаниями, забыв свои личные счеты, и посоветовать Ориону исправиться. Если он послушает ее, тогда… Но нет, между ними все должно кончиться. Прошлое невозвратимо!
Разве сын Георгия примет ее советы? Кто дал ей право читать ему нравоучения? Он слишком самостоятелен, чтобы поддаться чьему бы то ни было влиянию… Сердце девушки стремилось к Ориону, она жаждала услышать его голос, увидеть его перед собой, но истолковывала это страстное влечение по-своему, объясняя его чувством благодарности к умершему дяде.
Погруженная в свои мысли, Паула почти не слыхала болтовни словоохотливой Перпетуи, шедшей возле нее.
Похоронный обряд при таких исключительных обстоятельствах необычайно взволновал старуху. Прежде погребения в Мемфисе происходили совершенно иначе. Как можно обойтись без духовенства в полном составе и ехать за гробом верхом! Даже единственный сын покойного сидел на лошади, тогда как повсеместный обычай требовал, чтобы родственники провожали тело до кладбища непременно пешком. Потом эта жалкая пискотня детского хора, а за ним - оглушительное пение несметной толпы! Перпетуя опасалась оглохнуть от такого гама. Впрочем, спасибо мемфитам и за то! Они по крайней мере отдали последний долг покойному, как умели. Сириянка прослезилась, и вместе с тем в ней снова вспыхнуло справедливое негодование. Людей, гораздо менее знатных, хоронили с большей торжественностью, чем великого, милостивого мукаукаса Георгия, который перед самой смертью пожертвовал церкви богатый дар. Ох уж эти якобиты! Только они одни способны на такую неблагодарность, только еретический патриарх мог надругаться над прахом достойного человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167
Мужчины и женщины с удивлением и робостью смотрели на церемониальное шествие, но больше всего привлекала их взоры статная фигура и красивое лицо Амру. По его распоряжению, рядом с ним на горячем вороном коне ехал сын покойного в траурных одеждах. Красивый юноша и статный араб были великолепной парой, пылкие мемфитки не могли налюбоваться ими, как тот, так и другой отличались благородной осанкой, высоким ростом и ловко правили породистыми, резвыми лошадьми, оба были рождены для власти. Однако величественная наружность знаменитого воина, его резко очерченное лицо с орлиным носом и черными глазами гораздо больше действовали на толпу, чем нежная красота темнокудрого Ориона, последнего потомка самого древнего и самого знатного рода во всем Египте.
Повелительно и грозно смотрел перед собой араб. Взгляд молодого человека был также устремлен вперед, но по временам красивый всадник поворачивался в седле, окидывая взором людей, шедших за гробом. Когда он увидел наконец в группе женщин дамаскинку, его бледное лицо на минуту просветлело и на щеках выступил легкий румянец, однако минуту спустя Орион снова нахмурился, и в его чертах отразилась такая угроза, что многие жители города стали многозначительно перешептываться между собой: «Из этого веселого, приветливого юноши выйдет строгий повелитель», - говорили они.
То, что возмущало сына Георгия, не укрылось от полководца Амру и собравшейся толпы.
Хотя ему одному было известно, что патриарх запретил перевезти прах Георгия в Александрию, но всем бросилось в глаза отсутствие большой части мемфитского духовенства на погребении. Только епископ Плотин и священник Иоанн, известный своей ученостью и независимым образом мыслей, шли впереди гроба с клиром маленьких певчих, несших распятие. За ними следовала траурная колесница, запряженная по старому обычаю шестеркой великолепных вороных лошадей. Тело наместника покоилось в драгоценном саркофаге.
У кладбища все сошли с коней, и босоногие скороходы, слуги арабов, подхватили лошадей под уздцы.
У могилы епископ сказал прочувствованную речь, указывая на высокие доблести покойного. Вслед за тем раздалось жалкое пение мальчиков, плохо соответствовавшее торжественной минуте, и едва только хор смолк, как тысячная толпа, сотрясая воздух, грянула похоронные молитвы. Остальные церемонии погребального обряда были совершены кое-как за отсутствием других духовных лиц.
Это не укрылось от проницательного Амру, и он, не стесняясь, громко заметил Ориону:
- Покойнику мстят за то, что он совершил при жизни для блага родины с помощью мусульман.
- Это делается по приказанию патриарха, - сказал юноша дрожащим от гнева голосом. - Но, клянусь душой моего отца, если есть на небе правосудный Бог, Вениамину не удастся затворить двери рая перед лучшим из людей!
И он поднял руку в угрожающем жесте.
- У нас по крайней мере такого не бывает, - продолжал араб, - мы носим ключ к собственному раю при себе за поясом, - прибавил он с самоуверенной улыбкой, хлопнув ладонью по широкой груди и ласково поглядывая на юношу. - Приходи ко мне в субботу, молодой друг, я хочу поговорить с тобой! Приходи к закату солнца ко мне в дом. Если я не вернусь до сумерек, подожди меня.
С этими словами Амру сжал могучей рукой холку своего скакуна и ловко прыгнул в седло. Орион даже не успел помочь ему. Свита полководца последовала его примеру, и блестящая кавалькада арабских всадников вихрем помчалась с кладбища.
Паула, стоявшая рядом с Нефорис у самого входа в фамильный склеп, не пропустила ни одного слова из разговора между мужчинами. Бледное лицо Ориона, одетого в дорогое траурное платье без всяких украшений, носило такие следы глубокого горя, что нельзя было усомниться в разительной нравственной перемене, происшедшей с ним после смерти отца.
Измученная, убитая потерей мужа вдова наместника не проронила ни одной слезы. Проводив ее до экипажа, Паула пошла с Перпетуей домой. Образ разгневанного юноши, потрясавшего в воздухе рукой, когда он посылал проклятие врагам отца, неотступно стоял перед ней.
Он заметил ее. Паула видела это очень хорошо, ей удалось избежать его взгляда, но зато непокорное сердце забило тревогу, и девушка не могла сосредоточиться на молитве о дорогом усопшем. До сих пор Орион не тревожил двоюродную сестру в ее мирном убежище и не посылал к ней никого с обещанными деньгами, но после похорон он, вероятно, постарается повидаться с ней.
Паула решила не принимать его, но теперь ей пришло в голову, что она должна отнестись с большим участием к осиротевшему двоюродному брату в память об его отце. Великодушная дочь Фомы хотела образумить его дружескими увещаниями, забыв свои личные счеты, и посоветовать Ориону исправиться. Если он послушает ее, тогда… Но нет, между ними все должно кончиться. Прошлое невозвратимо!
Разве сын Георгия примет ее советы? Кто дал ей право читать ему нравоучения? Он слишком самостоятелен, чтобы поддаться чьему бы то ни было влиянию… Сердце девушки стремилось к Ориону, она жаждала услышать его голос, увидеть его перед собой, но истолковывала это страстное влечение по-своему, объясняя его чувством благодарности к умершему дяде.
Погруженная в свои мысли, Паула почти не слыхала болтовни словоохотливой Перпетуи, шедшей возле нее.
Похоронный обряд при таких исключительных обстоятельствах необычайно взволновал старуху. Прежде погребения в Мемфисе происходили совершенно иначе. Как можно обойтись без духовенства в полном составе и ехать за гробом верхом! Даже единственный сын покойного сидел на лошади, тогда как повсеместный обычай требовал, чтобы родственники провожали тело до кладбища непременно пешком. Потом эта жалкая пискотня детского хора, а за ним - оглушительное пение несметной толпы! Перпетуя опасалась оглохнуть от такого гама. Впрочем, спасибо мемфитам и за то! Они по крайней мере отдали последний долг покойному, как умели. Сириянка прослезилась, и вместе с тем в ней снова вспыхнуло справедливое негодование. Людей, гораздо менее знатных, хоронили с большей торжественностью, чем великого, милостивого мукаукаса Георгия, который перед самой смертью пожертвовал церкви богатый дар. Ох уж эти якобиты! Только они одни способны на такую неблагодарность, только еретический патриарх мог надругаться над прахом достойного человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167