Это потрясающее воспоминание отнимало у нее последнюю отраду, отравляя несчастной даже любовь к Ориону, кумиру ее материнского сердца. Нефорис беспрестанно терзалась мыслью о том, что на нем тяготеет позорное пятно; справедливейший из людей осудил виновного сына, и мать не смела смягчить этого удара, она могла только пожалеть своего любимца. Когда Орион приходил к ней в комнату, бедная женщина только гладила рукой его шелковистые кудри и молчала, глубоко вздыхая. Она привыкла изливать всю нежность своего сердца только на немногих, а теперь у нее был отнят главный предмет ее попечений.
Прежде матрона любила слышать в доме детские голоса, когда больной муж не особенно страдал; теперь и они замолкли. Вдова мукаукаса не допускала к себе даже внучку, обвиняя маленькую Марию в ссоре, произошедшей между Орионом и его отцом в роковую минуту. Болезненно возбужденный мозг Нефорис представлял ей бедного ребенка злым демоном семьи и орудием дьявола. Третьего дня она отыскала средство против своих мучений. Во время бессонницы ей случайно попалась под руку только что начатая коробочка пилюль опиума. Нефорис знала, что долгое и частое употребление этого лекарства было вредно для организма, и приступила к первому приему с невольным страхом, но почувствовала большое облегчение. Пилюли не только избавили ее от бессонницы, но так подействовали на воображение больной, что на третий день она могла совершенно ясно представить себе покойного мужа уже не в страшном виде на одре смерти, а молодым и цветущим.
Никто из домашних не догадывался, в чем она искала забвения. Врач Филипп и Орион только порадовались ее бодрому виду. Возвращаясь из Фостата после переговоров с Салехом, юноша заметил у ворот несметную толпу, обширный двор был также полон народу. Стража и прислуга были в волнении: дом наместника посетил сам патриарх и беседовал в настоящую минуту с хозяйкой. По словам домоправителя Себека, он осведомился о молодом хозяине, и госпожа Нефорис велела сыну немедленно по возвращении пройти прямо в ее комнату, чтобы приветствовать святейшего отца.
- Матушка так сказала? - спросил юноша и, бросив одному из невольников дорожную шляпу, остановился в нерешительности.
Воспитанный в уважении к церкви и духовенству, он считал посещение Вениамина высокой честью. Однако сын Георгия не мог забыть оскорбление, нанесенное памяти отца, и советы Амру опасаться вражды патриарха. Ему хотелось избежать встречи с могущественным владыкой, но это было невозможно. Вениамин как раз выходил в ту минуту из комнаты с фонтаном в виридариум; его высокая старческая фигура держалась прямо, белоснежные волосы обрамляли мягкой волной гордую голову, седая борода ниспадала на грудь. Проницательный взгляд патриарха остановился на молодом человеке, в котором он сразу узнал хозяина дома, хотя видел его в последний раз еще мальчиком. Пока Орион низко кланялся, посетитель воскликнул веселым, ласковым тоном:
- Рад видеть тебя, сын моего незабвенного друга! Из ребенка ты сделался великолепным юношей. Сейчас я беседовал с твоей матерью, а теперь мне надо поговорить о делах и с тобой!
- Отвори кабинет отца! - приказал Орион домоправителю, показывая дорогу патриарху церемониальным жестом, достойным опытного царедворца.
Вениамин велел своим провожатым дожидаться в виридариуме. Оставшись наедине с Орионом, он подошел к нему и воскликнул:
- Приветствую тебя еще раз! Так вот каков внук доблестного Менаса, сын мукаукаса Георгия, кумир мемфитов, вращавшийся в обществе золотой молодежи Константинополя! Необычная карьера для египетского христианина! Но прежде всего дай мне руку, дитя!
Орион нерешительно прикоснулся к протянутой руке патриарха, в словах которого звучала нескрываемая ирония. Что хотел выразить Вениамин этим словом «дитя»? Молодой человек не мог отказать высокому гостю в рукопожатии, однако нашел в себе достаточно мужества, чтобы возразить:
- Я должен исполнить твое желание, святой отец, но вместе с тем сомневаюсь, прилично ли мне коснуться руки врага, который оскорбил память моего отца и меня самого на месте последнего успокоения, близ раскрытой могилы. Даже смерть не примирила тебя с отцом!
Патриарх снисходительно улыбнулся, покачал головой и положил руку на плечо юноши. Орион вздрогнул при этом прикосновении, а старик продолжал прежним ласковым тоном:
- Христианину нетрудно простить нарушителю закона, противнику и врагу. И он охотно прощает также сыну, обиженному в лице отца, хотя его гнев несправедлив и безрассуден. Твое неудовольствие настолько же мало оскорбляет меня, как и Всевышнего на небе; оно не было бы даже предосудительным, если бы не проистекало от недостатка смирения, необходимого истинному христианину, а еще более человеку, поставленному так высоко в стране, порабощенной неверными.
Церковный владыка снял руку с плеча юноши, посмотрел ему в глаза испытующим взглядом и, повысив голос, продолжал:
- Да, именно тебе недостает смирения и набожности, мой друг! Что я такое? А между тем как посредник между моим словесным стадом и Господом, перед которым мы все ничтожны, как черви, я должен требовать, чтобы всякий, кто называет себя христианином и якобитом, беспрекословно подчинялся мне как будто от этого зависит его жизнь и смерть. Что с ними будет, если каждый в отдельности захочет идти своей дорогой, наперекор моим приказаниям? Пройдет несколько лет, старое поколение вымрет, и христианская вера исчезнет с берегов Нила. Полумесяц повсюду вытеснит крест, а на небе будет плач великий о многих погибших душах. Вот что произойдет, если христиане перестанут повиноваться своему пастырю и владыке. Научись склоняться перед волей Всевышнего и Его наместника на Земле, непокорный мальчик! Я сейчас покажу тебе, до чего незрелы твои суждения. Ты считаешь меня врагом своего отца?
- Да, - твердо отвечал Орион.
- А между тем я любил его, как брата, - возразил святейший мягким тоном. - Я охотно усыпал бы гроб Георгия пальмовыми ветвями, символом мира, и облил слезами.
- Однако ты лишил моего отца последнего благословения церкви, в чем не отказывают даже ворам и разбойникам, если они покаются. Мой отец также раскаивался…
- Очень рад за него, - перебил старик. - Может быть, Всевышний сподобит возлюбленного Георгия вечного блаженства; но все-таки я запретил духовенству отдать ему последнюю почесть при погребении. А знаешь ли ты, какие причины заставили меня поступить таким образом?
- Знаю; ты хотел заклеймить его перед целым светом, как сообщника неверных.
- Однако ты прекрасно умеешь читать в моем сердце! - воскликнул владыка тоном насмешливого одобрения с примесью легкой досады. - Ну хорошо! Предположим, что я хотел показать мемфисским христианам, какой конец ожидает того, кто предает свою родину неверным и действует с ними заодно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167
Прежде матрона любила слышать в доме детские голоса, когда больной муж не особенно страдал; теперь и они замолкли. Вдова мукаукаса не допускала к себе даже внучку, обвиняя маленькую Марию в ссоре, произошедшей между Орионом и его отцом в роковую минуту. Болезненно возбужденный мозг Нефорис представлял ей бедного ребенка злым демоном семьи и орудием дьявола. Третьего дня она отыскала средство против своих мучений. Во время бессонницы ей случайно попалась под руку только что начатая коробочка пилюль опиума. Нефорис знала, что долгое и частое употребление этого лекарства было вредно для организма, и приступила к первому приему с невольным страхом, но почувствовала большое облегчение. Пилюли не только избавили ее от бессонницы, но так подействовали на воображение больной, что на третий день она могла совершенно ясно представить себе покойного мужа уже не в страшном виде на одре смерти, а молодым и цветущим.
Никто из домашних не догадывался, в чем она искала забвения. Врач Филипп и Орион только порадовались ее бодрому виду. Возвращаясь из Фостата после переговоров с Салехом, юноша заметил у ворот несметную толпу, обширный двор был также полон народу. Стража и прислуга были в волнении: дом наместника посетил сам патриарх и беседовал в настоящую минуту с хозяйкой. По словам домоправителя Себека, он осведомился о молодом хозяине, и госпожа Нефорис велела сыну немедленно по возвращении пройти прямо в ее комнату, чтобы приветствовать святейшего отца.
- Матушка так сказала? - спросил юноша и, бросив одному из невольников дорожную шляпу, остановился в нерешительности.
Воспитанный в уважении к церкви и духовенству, он считал посещение Вениамина высокой честью. Однако сын Георгия не мог забыть оскорбление, нанесенное памяти отца, и советы Амру опасаться вражды патриарха. Ему хотелось избежать встречи с могущественным владыкой, но это было невозможно. Вениамин как раз выходил в ту минуту из комнаты с фонтаном в виридариум; его высокая старческая фигура держалась прямо, белоснежные волосы обрамляли мягкой волной гордую голову, седая борода ниспадала на грудь. Проницательный взгляд патриарха остановился на молодом человеке, в котором он сразу узнал хозяина дома, хотя видел его в последний раз еще мальчиком. Пока Орион низко кланялся, посетитель воскликнул веселым, ласковым тоном:
- Рад видеть тебя, сын моего незабвенного друга! Из ребенка ты сделался великолепным юношей. Сейчас я беседовал с твоей матерью, а теперь мне надо поговорить о делах и с тобой!
- Отвори кабинет отца! - приказал Орион домоправителю, показывая дорогу патриарху церемониальным жестом, достойным опытного царедворца.
Вениамин велел своим провожатым дожидаться в виридариуме. Оставшись наедине с Орионом, он подошел к нему и воскликнул:
- Приветствую тебя еще раз! Так вот каков внук доблестного Менаса, сын мукаукаса Георгия, кумир мемфитов, вращавшийся в обществе золотой молодежи Константинополя! Необычная карьера для египетского христианина! Но прежде всего дай мне руку, дитя!
Орион нерешительно прикоснулся к протянутой руке патриарха, в словах которого звучала нескрываемая ирония. Что хотел выразить Вениамин этим словом «дитя»? Молодой человек не мог отказать высокому гостю в рукопожатии, однако нашел в себе достаточно мужества, чтобы возразить:
- Я должен исполнить твое желание, святой отец, но вместе с тем сомневаюсь, прилично ли мне коснуться руки врага, который оскорбил память моего отца и меня самого на месте последнего успокоения, близ раскрытой могилы. Даже смерть не примирила тебя с отцом!
Патриарх снисходительно улыбнулся, покачал головой и положил руку на плечо юноши. Орион вздрогнул при этом прикосновении, а старик продолжал прежним ласковым тоном:
- Христианину нетрудно простить нарушителю закона, противнику и врагу. И он охотно прощает также сыну, обиженному в лице отца, хотя его гнев несправедлив и безрассуден. Твое неудовольствие настолько же мало оскорбляет меня, как и Всевышнего на небе; оно не было бы даже предосудительным, если бы не проистекало от недостатка смирения, необходимого истинному христианину, а еще более человеку, поставленному так высоко в стране, порабощенной неверными.
Церковный владыка снял руку с плеча юноши, посмотрел ему в глаза испытующим взглядом и, повысив голос, продолжал:
- Да, именно тебе недостает смирения и набожности, мой друг! Что я такое? А между тем как посредник между моим словесным стадом и Господом, перед которым мы все ничтожны, как черви, я должен требовать, чтобы всякий, кто называет себя христианином и якобитом, беспрекословно подчинялся мне как будто от этого зависит его жизнь и смерть. Что с ними будет, если каждый в отдельности захочет идти своей дорогой, наперекор моим приказаниям? Пройдет несколько лет, старое поколение вымрет, и христианская вера исчезнет с берегов Нила. Полумесяц повсюду вытеснит крест, а на небе будет плач великий о многих погибших душах. Вот что произойдет, если христиане перестанут повиноваться своему пастырю и владыке. Научись склоняться перед волей Всевышнего и Его наместника на Земле, непокорный мальчик! Я сейчас покажу тебе, до чего незрелы твои суждения. Ты считаешь меня врагом своего отца?
- Да, - твердо отвечал Орион.
- А между тем я любил его, как брата, - возразил святейший мягким тоном. - Я охотно усыпал бы гроб Георгия пальмовыми ветвями, символом мира, и облил слезами.
- Однако ты лишил моего отца последнего благословения церкви, в чем не отказывают даже ворам и разбойникам, если они покаются. Мой отец также раскаивался…
- Очень рад за него, - перебил старик. - Может быть, Всевышний сподобит возлюбленного Георгия вечного блаженства; но все-таки я запретил духовенству отдать ему последнюю почесть при погребении. А знаешь ли ты, какие причины заставили меня поступить таким образом?
- Знаю; ты хотел заклеймить его перед целым светом, как сообщника неверных.
- Однако ты прекрасно умеешь читать в моем сердце! - воскликнул владыка тоном насмешливого одобрения с примесью легкой досады. - Ну хорошо! Предположим, что я хотел показать мемфисским христианам, какой конец ожидает того, кто предает свою родину неверным и действует с ними заодно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167