Когда доктор уйдет, я отошлю санитара.
Вскрик врача прервал беседу.
Больной сделал легкое движение. Взгляд его оживился, губы что-то прошептали. Доктор наклонился, приблизил ухо к его рту и услышал слово, от которого он подпрыгнул:
— Яд!
— Яд? Это проясняет ситуацию.
Обессиленный минутным напряжением, Железная Рука снова стал неподвижным умирающим.
— Быстро, — приказал врач, — быстро! Рвотного… желудочную трубку… теплой воды.
— В чем дело, доктор? —спросила монахиня, когда санитар отправился искать требуемое.
— Больной сказал, что он отравлен. Надо, чтобы его вырвало. Нужно очистить и промыть желудок, выяснить природу токсического вещества.
После своего недолгого возвращения к жизни Железная Рука опять стал пугающе недвижим. Казалось, он ничего не видел и не слышал. Дыхание было едва уловимо, хотя пульс все время прослушивался. Мадьяна сидела совершенно разбитая. Слезы жгли глаза, рыдания подступали к горлу и душили ее; она смотрела на Поля, беспомощная и отчаявшаяся.
Вернулся санитар с желудочной трубкой и медикаментами. Монахиня и доктор выбивались из сил, чтобы отнять больного у смерти. Тягостно текло время. Лекарство сделало свое дело. Операция, произведенная над больным, удалась. Но он не испытал облегчения.
Врач качал головой и думал:
«Яд уже проник в организм. Во что бы то ни стало нужно вернуть силы этому несчастному, его жизнь держится буквально на волоске».
Медик приказал сделать еще одну инъекцию и произнес:
— Необходимо отправить в аптеку продукты выделения, пусть сделают общий анализ. Мадам, я все время в больнице и буду наведываться к нему. В случае острой необходимости не откажите в любезности поставить меня в известность. А мадемуазель де Сен-Клер лучше, чем кто бы то ни было, станет ухаживать за пострадавшим, со всем старанием и преданностью, в которых он так нуждается. Она будет лучшая из сиделок.
— Ах доктор, вы предупредили мое самое большое желание, — сказала настоятельница.
Мадьяна, услышав эти утешительные слова, встала, схватила руку врача и сказала ему с горячей признательностью:
— Спасибо за вашу человечность и великодушие. От всего сердца благодарю вас!
Давно уже наступила ночь. Несмотря на все усилия доктора, который пытался сотворить чудо воскрешения, Железная Рука находился по-прежнему в тяжелом состоянии. Пульс прослушивался, правда, слабый, но ровный.
В половине одиннадцатого пришла неутомимая монахиня. Едва она вымолвила слово, как влетел старый араб Калдур и выкрикнул:
— Мадам настоятельница, извините! Какой-то молодой человек хочет говорить с вами… Отталкивает санитара, теснит часового, шумит…
— Где он? Ты привел его?
В то же время в коридоре раздался пронзительный, протестующий голос. Монахиня открыла дверь и увидела Мустика, который отбивался от угрожавшей ему пары штыков.
— Мустик! Ты! Дитя мое. Как тебе удалось?..
— Ах, мадам… неслыханные вещи, ужасные. Если б вы только знали!
Женщина ввела мальчика в комнату, тот увидел Железную Руку и Мадьяну. Кинулся к девушке, которая обняла его и сказала, показывая на больного:
— Смотри, что они с ним сделали!
— Да, мадемуазель. Я знаю. О, бандиты! Они отравили его… знаете чем?
— Увы! Нет.
— А я знаю. Хорошо запомнил название отвратительного зелья… Это ядовитый корень пассифлоры.
Девушка вскрикнула, и в ее крике смешались ужас, удивление и, быть может, надежда:
— Ты уверен?
— Да, мадемуазель! И я-знаю также, что рассчитывать на выздоровление не приходится…
— Если удастся его все-таки спасти, это тебе он будет обязан жизнью. Матушка, мне надо на пять минут сбегать к себе в комнату. Вы позволите?..
— Идите, дитя мое.
Когда они остались одни, Мустик спросил:
— Мадам, могу ли я с вами побеседовать?
— Да, дорогой друг, и сейчас же.
Мальчик говорил долго. Вещи, о которых он рассказывал, были настолько страшны, что, несмотря на свое обычное хладнокровие, монахиня ужаснулась.
Она шептала, глядя попеременно то на мальчика, то на больного:
— Возможно ли это? О, Господи!
Тут вернулась Мадьяна, в руке она держала маленький флакон, до половины заполненный коричневой жидкостью, в которой плавали черные зерна.
— Дорогое дитя, — сказала настоятельница, — я должна покинуть вас. Я ухожу с Мустиком по очень важному для вас делу. Нас не будет часа два. Больше пока ничего не могу вам сказать. Минуты сейчас равны часам. Никто, кроме вас и доктора, не должны приближаться к больному. До свидания, моя девочка. Будьте мужественны и не теряйте надежды.
— А я, дорогая матушка, попробую сделать невозможное и дам смерти последний бой.
Спустя пять минут настоятельница и Мустик покинули больницу, их сопровождал надзиратель, несший фонарь. Вскоре они прибыли в особняк коменданта и остановились в большом холле, заставленном удобными креольскими табуретками.
Дневальный поднялся, поприветствовав вошедших.
— Будьте любезны, прошу вас, скажите месье коменданту, что я желаю немедленно говорить с ним по чрезвычайно важному делу, не терпящему отлагательств.
Комендант еще не ложился, он работал в своем кабинете. Чиновник! Ночью! Работает для государства! Чудеса! Это уж слишком! Однако критическая обстановка в крае требовала того. Настоятельница вошла. Прошло несколько минут, и дневальный отправился за Мустиком…
Состоялась беседа, быстрая, таинственная и решившая дело. Охранники полетели пулей, а настоятельница, комендант и Мустик остались ждать в холле. Мустик, красный как рак, сиял; здоровый глаз блестел, а повязка по-прежнему пересекала лоб.
Комендант, несмотря на свое обычное хладнокровие, казался удрученным. Все трое хранили молчание. Оно длилось бесконечно! Наконец, не выдержав, комендант прошептал:
— Они не придут! Следовательно, это страшное сообщение, ставящее меня в ужасное положение…
Прошло еще несколько минут. Послышались скорые шаги.
— Нет, они все-таки будут здесь, — оживился комендант со вздохом облегчения.
— Они идут! Вот они! Победа!
И их взору предстали двое прилично одетых мужчин, в сопровождении надзирателя, объявившего:
— Месье Поль Жермон… Месье Анатоль Бодю.
Чувствуя себя превосходно и непринужденно, инженер почтительно поклонился коменданту. Поприветствовав таким образом высокое начальство, он сказал:
— Мы с большим удовольствием прибыли по вашему любезному приглашению. Прошу вас соблаговолить сказать, чем мы можем быть полезны?
— Дорогой месье, это дело одновременно и очень простое, и очень сложное… Даже и не знаю, как к нему приступить.
Мустик, до сих пор сидевший в кресле-качалке, вдруг выпрыгнул из него, словно черт из коробочки. И хотя его никто не приглашал к разговору, внезапно прервал беседу и выкрикнул звенящим голосом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Вскрик врача прервал беседу.
Больной сделал легкое движение. Взгляд его оживился, губы что-то прошептали. Доктор наклонился, приблизил ухо к его рту и услышал слово, от которого он подпрыгнул:
— Яд!
— Яд? Это проясняет ситуацию.
Обессиленный минутным напряжением, Железная Рука снова стал неподвижным умирающим.
— Быстро, — приказал врач, — быстро! Рвотного… желудочную трубку… теплой воды.
— В чем дело, доктор? —спросила монахиня, когда санитар отправился искать требуемое.
— Больной сказал, что он отравлен. Надо, чтобы его вырвало. Нужно очистить и промыть желудок, выяснить природу токсического вещества.
После своего недолгого возвращения к жизни Железная Рука опять стал пугающе недвижим. Казалось, он ничего не видел и не слышал. Дыхание было едва уловимо, хотя пульс все время прослушивался. Мадьяна сидела совершенно разбитая. Слезы жгли глаза, рыдания подступали к горлу и душили ее; она смотрела на Поля, беспомощная и отчаявшаяся.
Вернулся санитар с желудочной трубкой и медикаментами. Монахиня и доктор выбивались из сил, чтобы отнять больного у смерти. Тягостно текло время. Лекарство сделало свое дело. Операция, произведенная над больным, удалась. Но он не испытал облегчения.
Врач качал головой и думал:
«Яд уже проник в организм. Во что бы то ни стало нужно вернуть силы этому несчастному, его жизнь держится буквально на волоске».
Медик приказал сделать еще одну инъекцию и произнес:
— Необходимо отправить в аптеку продукты выделения, пусть сделают общий анализ. Мадам, я все время в больнице и буду наведываться к нему. В случае острой необходимости не откажите в любезности поставить меня в известность. А мадемуазель де Сен-Клер лучше, чем кто бы то ни было, станет ухаживать за пострадавшим, со всем старанием и преданностью, в которых он так нуждается. Она будет лучшая из сиделок.
— Ах доктор, вы предупредили мое самое большое желание, — сказала настоятельница.
Мадьяна, услышав эти утешительные слова, встала, схватила руку врача и сказала ему с горячей признательностью:
— Спасибо за вашу человечность и великодушие. От всего сердца благодарю вас!
Давно уже наступила ночь. Несмотря на все усилия доктора, который пытался сотворить чудо воскрешения, Железная Рука находился по-прежнему в тяжелом состоянии. Пульс прослушивался, правда, слабый, но ровный.
В половине одиннадцатого пришла неутомимая монахиня. Едва она вымолвила слово, как влетел старый араб Калдур и выкрикнул:
— Мадам настоятельница, извините! Какой-то молодой человек хочет говорить с вами… Отталкивает санитара, теснит часового, шумит…
— Где он? Ты привел его?
В то же время в коридоре раздался пронзительный, протестующий голос. Монахиня открыла дверь и увидела Мустика, который отбивался от угрожавшей ему пары штыков.
— Мустик! Ты! Дитя мое. Как тебе удалось?..
— Ах, мадам… неслыханные вещи, ужасные. Если б вы только знали!
Женщина ввела мальчика в комнату, тот увидел Железную Руку и Мадьяну. Кинулся к девушке, которая обняла его и сказала, показывая на больного:
— Смотри, что они с ним сделали!
— Да, мадемуазель. Я знаю. О, бандиты! Они отравили его… знаете чем?
— Увы! Нет.
— А я знаю. Хорошо запомнил название отвратительного зелья… Это ядовитый корень пассифлоры.
Девушка вскрикнула, и в ее крике смешались ужас, удивление и, быть может, надежда:
— Ты уверен?
— Да, мадемуазель! И я-знаю также, что рассчитывать на выздоровление не приходится…
— Если удастся его все-таки спасти, это тебе он будет обязан жизнью. Матушка, мне надо на пять минут сбегать к себе в комнату. Вы позволите?..
— Идите, дитя мое.
Когда они остались одни, Мустик спросил:
— Мадам, могу ли я с вами побеседовать?
— Да, дорогой друг, и сейчас же.
Мальчик говорил долго. Вещи, о которых он рассказывал, были настолько страшны, что, несмотря на свое обычное хладнокровие, монахиня ужаснулась.
Она шептала, глядя попеременно то на мальчика, то на больного:
— Возможно ли это? О, Господи!
Тут вернулась Мадьяна, в руке она держала маленький флакон, до половины заполненный коричневой жидкостью, в которой плавали черные зерна.
— Дорогое дитя, — сказала настоятельница, — я должна покинуть вас. Я ухожу с Мустиком по очень важному для вас делу. Нас не будет часа два. Больше пока ничего не могу вам сказать. Минуты сейчас равны часам. Никто, кроме вас и доктора, не должны приближаться к больному. До свидания, моя девочка. Будьте мужественны и не теряйте надежды.
— А я, дорогая матушка, попробую сделать невозможное и дам смерти последний бой.
Спустя пять минут настоятельница и Мустик покинули больницу, их сопровождал надзиратель, несший фонарь. Вскоре они прибыли в особняк коменданта и остановились в большом холле, заставленном удобными креольскими табуретками.
Дневальный поднялся, поприветствовав вошедших.
— Будьте любезны, прошу вас, скажите месье коменданту, что я желаю немедленно говорить с ним по чрезвычайно важному делу, не терпящему отлагательств.
Комендант еще не ложился, он работал в своем кабинете. Чиновник! Ночью! Работает для государства! Чудеса! Это уж слишком! Однако критическая обстановка в крае требовала того. Настоятельница вошла. Прошло несколько минут, и дневальный отправился за Мустиком…
Состоялась беседа, быстрая, таинственная и решившая дело. Охранники полетели пулей, а настоятельница, комендант и Мустик остались ждать в холле. Мустик, красный как рак, сиял; здоровый глаз блестел, а повязка по-прежнему пересекала лоб.
Комендант, несмотря на свое обычное хладнокровие, казался удрученным. Все трое хранили молчание. Оно длилось бесконечно! Наконец, не выдержав, комендант прошептал:
— Они не придут! Следовательно, это страшное сообщение, ставящее меня в ужасное положение…
Прошло еще несколько минут. Послышались скорые шаги.
— Нет, они все-таки будут здесь, — оживился комендант со вздохом облегчения.
— Они идут! Вот они! Победа!
И их взору предстали двое прилично одетых мужчин, в сопровождении надзирателя, объявившего:
— Месье Поль Жермон… Месье Анатоль Бодю.
Чувствуя себя превосходно и непринужденно, инженер почтительно поклонился коменданту. Поприветствовав таким образом высокое начальство, он сказал:
— Мы с большим удовольствием прибыли по вашему любезному приглашению. Прошу вас соблаговолить сказать, чем мы можем быть полезны?
— Дорогой месье, это дело одновременно и очень простое, и очень сложное… Даже и не знаю, как к нему приступить.
Мустик, до сих пор сидевший в кресле-качалке, вдруг выпрыгнул из него, словно черт из коробочки. И хотя его никто не приглашал к разговору, внезапно прервал беседу и выкрикнул звенящим голосом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60