Голову-то Люцка подняла, может, решила убедиться в правильности предложенной суммы, но снова уронила ее на подушки. Наконец она села, сгребла деньги в кучку и уж теперь-то окончательно улеглась, уставившись в потолок.
— А подпись? — заворчала Реза на Рудольфа, вспомнив про расписку, и сама же достала ее из бумажника хозяина. Сестра Марта подложила для удобства деревянный поднос, на котором Люцина обычно обедала, и та, не колеблясь, расписалась вечным пером пана директора.
Таким образом, финал разыгрался быстро, без лишних эмоций, и отчего-то казалось, что белоснежная постель Люцки забрызгана пятнами новеньких, хрустящих банковских билетов.
Напоследок, когда все уже собрались уходить, доктор Бур подтолкнул молодого Могизла в спину:
— Вы ей хоть руку подайте на прощанье, голубчик! Рудольф послушно протянул Люции руку.
— Мое почтение, барышня, премного вам благодарен!
Эти слова он произнес как бы в придачу к деньгам, и они вовсе не казались ему столь уж обязательными. Люцка, отвернувшись, нехотя сунула ему в ладонь растопыренные пальчики, давая понять, что не принимает от него благодарности. Однако, когда Рудольф вместе с главным врачом выходил из палаты, она проводила его долгим взглядом.
Достопочтенная монашка вновь опустилась перед окном на колени и — теперь уже в одиночестве — погрузилась в таинство своего молитвословия.
Реза стояла как вкопанная, равниво наблюдая за Люциной.
У Люцки же из глаз фонтаном брызнули слезы, непохожие на обычные, человеческие, которых за сегодняшний день было пролито в избытке. Плакала она то громко, неукротимо, захлебываясь от гнева, то по-детски жалобно, словно бы сетуя на свою судьбу.
Реза будто того и ждала. Повернувшись, она направилась к выходу, но у самых дверей остановилась, чтобы сказать Люцине то, о чем никак не могла умолчать:
— Поплачь, поплачь, голубушка! Авось поможет, и не будешь так вы...
Старая карга произнесла последнее, грубое слово очень и очень тихо, но достопочтенная сестра Марта не оставила его без внимания и, заткнув уши, громко и протяжно закончила молитву:
— ...Молись за нас, грешных, всегда, ныне и в час нашей смерти. Аминь!
Кухарка не обращала на нее никакого внимания:
— Ты просто спятила, голубушка! Я ведь тебя знаю вдоль и поперек и насквозь вижу, о чем ты думаешь. Слыханное ли дело! Выкинь дурацкие мысли из головы и в монастырь ступай! Привыкнешь помаленьку, зато ни себя, ни других не осрамишь! А не пойдешь — как пить дать, каждый пальцем тыкать станет: гляди, гляди, это та самая дура, что булочнику Могизлу кусок собственной задницы продала! — И, хлопнув себя кулаком пониже спины, Реза оттопыренным большим пальцем описала в воздухе полукруг. Жест был достаточно красноречив, и, хоть стояла она уже у двери, но, чтобы не осталось никаких сомнений, Реза еще раз обернулась и презрительно сплюнула:
— Тьфу!
К счастью, на самом пороге она вдруг вспомнила, что принадлежит к третьему монашескому ордену, а сестра Марта — к ордену сестер милосердия, и потому попрощалась как можно любезнее:
— Целую вам ручки, достопочтенная сестра! Искусственный розовый бутон на ее шляпке уморительно — будто сам по себе — наклонился.
Едва она вышла, необразованная и, по Резиным словам, невыносимо глупая особа, пластом лежавшая на кровати, вдвойне дала волю своим горестным чувствам — Реза, не раздумывая, назвала бы их ревом быка и не преминула бы добавить, какого именно.
Совсем иное дело — чуткая сестра Марта.
Она подошла к Люции и, нежно взяв ее за подбородок, принялась успокаивать:
— Не плачь, милая ты наша овечка! Теперь, я думаю, ты сама убедилась, чего стоит жизнь мирская... Единственное наше пристанище и надежда — глубокая вера в Бога, а единственное чувство, которое мы можем испытывать за нанесенные нам обиды, страдания и несправедливость этого мира, должно проявляться в искренней любви к тем, кто нас обидел. Стоит хоть однажды отказаться от тщетной суеты этого мира, и никогда больше печали и обиды не посетят нас. А уж на том свете наградой за добровольную нищету, чистоту и безграничное послушание матери-настоятельнице будет нам сладостное спокойствие.
Схватив монашку за руку, Люция стала осыпать ее поцелуями:
— Достопочтенная сестра Марта, ради всего Святого, почему так долго не идет ее преподобие мать-настоятельница? Мне больше ничего не надо, мне бы только скорее попасть к вам в монастырь!
— Придет, придет, обязательно придет, и, по нашей обоюдной с достопочтенной сестрой Лидмилой просьбе, охотно исполнит ваше горячее желание. Но поскольку искреннее обращение к Богу — самая надежная помощь во всех благих намерениях, давайте продолжим наши молитвы. Прежде, чем мы сосредоточим внимание на святых таинствах, мы должны очиститься от земных и преходящих мыслей или соблазнов. А таковыми являются, милая наша овечка, вот эти самые деньги! — и белые руки достопочтенной сестры Марты, как две бабочки-капустницы над кочаном, затрепетали над кучкой кредиток.
Но не успели они опуститься, как Люцка, придвинув деньги к себе, заявила:
— Глаза б мои их не видели! — После чего достала спрятанный на груди кожаный мешочек на засаленном шнурке, быстро запихнула в него деньги и снова спрятала.
— Вот и правильно! Ничто не должно пропасть, ведь это твое приданое — приданое невесты Христовой! — кисло заметила сестра Марта.
— Знаю, знаю... Если б не эти деньги...— и она зевнула.
Сестра Марта испытующе посмотрела на нее, но зевок был таким неподдельно-искренним, что в словах Люцки вряд ли стоило искать скрытый смысл, который монашка было заподозрила.
— Богородице Дево, радуйся, благодатная Марие, Господь с Тобою...— завела Марта, на этот раз опустившись на колени возле койки и резко притиснув Люцкину руку к четкам.
Люцина повторила за ней эту, потом еще две других молитвы, снова сладко зевнула и, прежде чем монашка закончила первый десяток, заснула как убитая.
Достопочтенная сестра тихонько молилась возле нее до удара монастырского колокола, оповещавшего об
обеде. Взяв деревянный поднос, на котором Люцка подписала роковой документ, она вышла из палаты.
А Люцина, выждав некоторое время, подняла голову и прислушалась.
В коридоре ни звука...
Тогда, дважды или трижды бестолково дернувшись туда-сюда, точно кролик перед тем, как вылезти из норки, она соскочила с постели и стала лихорадочно собираться. Достав из тумбочки чулки, поспешно натянула их; вынула туфли на высоких каблуках и так же быстро обулась; вытащив из шкафа вязаную кофту, надела ее и тут же сбросила, чтобы снять с себя казенную рубашку, ибо идти в ней Люцка не хотела, дабы не обвинили в воровстве. Правда, собственная, уже довольно ветхая, оставалась в клинике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58