Бувар и Пекюше умолили его потерпеть ещё две недели, чтобы сделать слепок.
— Чем скорее, тем лучше, — сказал аббат.
И заговорил о другом.
Пекюше, отлучившись на минуту, сунул ему в руку двадцать франков.
Священник отшатнулся.
— Берите! Это для ваших бедняков!
Жефруа, покраснев, спрятал золотую монету в карман сутаны.
Вернуть чашу, чашу для жертвоприношений? Ни за что на свете! Они собирались даже изучить древнееврейский, который был праязыком кельтских языков, а может быть, напротив, сам от них произошёл. Они мечтали объездить всю Бретань, начиная с Ренна, где должны были встретиться с Ларсонером и совместно исследовать урну, упоминаемую в трудах Кельтской академии, урну, как полагают, с прахом царицы Артемизии… Но тут к ним бесцеремонно ввалился мэр, даже не снимая шляпы, и объявил со своей обычной грубостью:
— Ну, голубчики, так не годится. Давайте её сюда!
— О чем вы? Что такое?
— Не прикидывайтесь дурачками! Я-то знаю, где она у вас спрятана.
Кто-то их предал.
Бувар и Пекюше стали уверять, что купель хранится у них с разрешения священника.
— Это мы ещё проверим.
Фуро ушёл.
Через час он вернулся.
— Священник ничего вам не разрешал. Я требую объяснений.
Приятели заупрямились.
Во-первых, эта купель никому не нужна; во-вторых, это вовсе и не купель. Они могут это доказать множеством научных доводов. Наконец, они обязуются написать в завещании, что чаша принадлежит общине.
Затем они предложили её купить.
— К тому же это моя собственность! — твердил Пекюше.
Ведь Жефруа принял от него двадцать франков — вот и доказательство! И если их вызовут к мировому судье, — тем хуже для священника: он принесёт ложную присягу!
Пока решалось дело, Пекюше несколько раз ходил смотреть на суповую миску, и в нём всё сильнее разгоралось желание завладеть ею. Если ему отдадут миску, он согласен вернуть купель. Если нет — пусть пеняют на себя.
Устав от споров или из боязни скандала, Жефруа уступил.
Суповая миска заняла достойное место в их коллекции рядом с кошуазским чепцом. Купель украсила церковную паперть; отдав её, друзья утешались мыслью, что жители Шавиньоля даже не подозревают, какая это ценность.
Заполучив супницу, они увлеклись собиранием фаянса: новый предмет для изучения, новый повод рыскать по окрестностям.
В те годы было в моде собирать старую руанскую посуду. Нотариус подобрал недурную коллекцию, что создало ему репутацию художественной натуры, не подходящую для его профессии, но он искупал это серьёзностью и рассудительностью.
Проведав, что Бувар и Пекюше присвоили суповую миску, нотариус предложил обменять её на что-нибудь другое.
Пекюше отказал наотрез.
— Не хотите — не надо.
Мареско обследовал их керамику.
По стенам были развешаны фаянсовые блюда с синими узорами на грязно-белом фоне, рога изобилия зеленоватых и красноватых оттенков, бритвенные тазики, тарелки и блюдца — предметы, за которыми они долго охотились и приносили к себе под полой сюртука, прижимая к сердцу.
Мареско кое-что похвалил, заговорил о других сортах фаянса, испано-арабском, голландском, английском, итальянском, ослепив их своей эрудицией.
— Кстати, дайте взглянуть ещё разок на вашу миску!
Постучав по ней пальцем, нотариус стал рассматривать буквы на расписной крышке.
— Это руанская марка! — пояснил Пекюше.
— Что вы! У руанского завода, собственно говоря, не было марки. Пока не прославился Мутье, весь французский фаянс делали в Невере. Так же обстоит дело и с Руаном. К тому же в Эльбефе его превосходно имитируют.
— Быть не может!
— Майолики очень легко подделать! Ваша супница не имеет никакой цены. Хорошо, что я не свалял дурака!
Когда нотариус ушёл, Пекюше в изнеможении повалился в кресло.
— Незачем было возвращать купель, — упрекнул его Бувар, — вечно ты увлекаешься, вечно ты решаешь сгоряча.
— О да, я слишком увлекаюсь.
Схватив суповую миску, Пекюше швырнул её подальше от себя, за саркофаг.
Бувар спокойно подобрал осколки; через некоторое время у него блеснула догадка:
— А ведь Мареско, может быть, всё наврал из зависти!
— Не может быть!
— Кто мне докажет, что суповая миска не подлинная? А те вещи, какие он нарочно расхваливал, они-то как раз и поддельные.
Весь вечер прошёл у них в спорах и горьких сожалениях.
Всё же не стоило из-за этого отменять путешествие по Бретани. Они даже решили взять с собой Горжю, чтобы тот помогал им при раскопках.
С некоторых пор Горжю ночевал у них в доме, якобы для того, чтобы поскорее закончить починку ларя. Уезжать ему вовсе не хотелось; послушав их разговоры о менгирах и погребениях в Бретани, он вмешался.
— Я знаю места получше, — заявил он. — В Алжире, на юге, возле источников Бу-Мурзуг, таких погребений сколько угодно.
Он рассказал, как при нём случайно вскрыли гробницу, в которой скелет сидел на корточках, точно обезьяна, обхватив руками колени.
Ларсонер, которому они написали об этом, не поверил ни единому слову.
Бувар, развивая ту же тему, забросал археолога вопросами.
Как могло случиться, что памятники галлов столь примитивны, между тем как сами галлы в эпоху Юлия Цезаря были цивилизованным народом? По-видимому, памятники остались от более древних племён.
Подобная гипотеза, по словам Ларсонера, указывала на недостаток патриотизма.
Пусть так! И все же ничто не доказывает, что эти памятники созданы галлами. «Укажите нам источники!»
Учёный муж рассердился и перестал отвечать; Бувар и Пекюше были даже довольны: им до смерти надоели друиды.
Должно быть, они потому запутались в керамике и в кельтских древностях, что не знали истории, в частности — истории Франции.
В их библиотеке нашлось сочинение аббата Анкетиля. Но вереница «ленивых» меровингских королей не заинтересовала их, а гнусные козни их мажордомов ничуть не возмущали. Наскучив нелепыми рассуждениями Анкетиля, они отбросили книгу.
Они запросили Дюмушеля: «Какую историю Франции лучше всего прочесть».
Дюмушель записался от их имени на абонемент в библиотеке и прислал им письма Огюстена Тьерри и два тома сочинений Женуда.
По мнению этого автора, основные принципы, на коих зиждется история Франции — королевская власть, религия, национальные собрания, — восходят к эпохе Меровингов; Каролинги отступили от этих принципов, Капетинги, в согласии с народом, старались их восстановить. При Людовике XIII была установлена абсолютная власть, чтобы победить протестантизм, последний оплот феодализма, а 89?й год снова возвращает нас к государственному строю наших предков.
Пекюше эти идеи привели в восторг.
Бувар, прочитав Огюстена Тьерри, отнёсся к ним с пренебрежением.
— Что ты порешь чепуху! Какая там французская нация, раз не было ещё ни Франции, ни национальных собраний!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79