Истукан стоял в глубине пещеры, окруженный уродливыми звероподобными идолами, отлитыми из чистого золота.
«Клад Монтесумы», — не только подумал, но даже, как ему показалось, прошептал дон Росендо запекшимися губами. Но больше он не успел ничего сказать; из-за каменного истукана вдруг выдвинулась рослая темная фигура, она взмахнула рукой над распростертым у подножия двойником, раздался короткий истошный вопль, хруст ребер, в лицо дону Росендо широкой струей брызнула кровь, а чья-то рука словно вывернула его наизнанку. Затем глаза молодого человека затопила полная непроницаемая тьма.
Кажется, это была смерть. Во всяком случае потом, через какое-то время после выздоровления, дон Росендо не раз вспоминал этот миг и каждый раз как бы заново переживал страшное погружение во тьму, прекрасно понимая при этом, что настоящая безвозвратная человеческая смерть скорее всего происходит именно таким образом. И все же не этот момент был главным в его воспоминаниях после выздоровления: пещера с золотыми идолами, сверкающая драгоценными камнями, пещера, вход в которую прикрывал занавес водопада, — это видение возникало перед глазами так ярко, словно оно предстало не в горячечном бреду, а в живой действительности, куда каким-то непонятным образом был помещен его принесенный в жертву двойник. А в том, что это было жертвоприношение, дон Росендо не сомневался. Как не сомневался и в том, что видение заваленной драгоценностями пещеры действительно пришло к нему из реальной жизни, а не было плодом лихорадочного бреда. Он даже вспомнил слова «клад Монтесумы», по-видимому, все же произнесенные им перед погружением во тьму.
Но кто мог их слышать? Вернувшись к свету, дон Росендо увидел возле ложа дона Диего и Касильду. Они сидели в ногах по разные стороны постели больного, но взоры их, как успел заметить дон Росендо, были обращены друг на друга, а руки на спинке кровати лежали так близко, что будь это натертые шерстью эбонитовые палочки, между ними наверняка уже проскочила бы не одна электрическая искра. «Слышали они или нет? — думал дон Росендо, стараясь тем самым отвлечься от воспоминаний о весьма недвусмысленном положении, в каком его пробуждающийся из забытья взгляд застал молодую пару. — Но даже если и слышали — что из того? Сестра вряд ли сообразила, о чем идет речь, а дон Диего вполне мог решить, что я просто попал под влияние местной легенды и в предсмертном бреду связал с ней мечты об уже навеки утраченном счастье. Бред, одним словом. Для них, но не для меня. Клад существует, я в этом убежден, более того, он достижим. А раз так, то я просто обязан сделать все возможное, чтобы эти несметные сокровища не попали в нечистые руки!..»
А в том, что эти руки не просто существуют в округе, но и отнюдь не бездействуют, дона Росендо убедили события, произошедшие в округе за время его тяжелой, но, к счастью, непродолжительной болезни. Кто-то вновь добрался до капища и учинил там такое дикое побоище, что от более чем полусотни каменных идолов остались лишь груды щебенки, годной разве что на то, чтобы вымостить ею центральную площадь столицы штата Комалы. «Но где мы тогда будем проводить наши традиционные праздники с непременными корридами и родео? — спрашивал недоумевающий репортер, поместивший свою краткую заметку о погроме на капище прямо под изображением хорошо памятной дону Росендо лесной поляны. Заканчивалась заметка весьма прозрачными намеками на то, что организовать такой погром было бы, наверное, под силу лишь какой-то довольно сплоченной и, мало того, воодушевленной некоей идеей организации. Не догадаться, что под словом „организация“ следует понимать не что иное, как местный монастырь, в стенах которого находили приют неудачники-переселенцы, мог только полный кретин, но дон Росендо отнюдь не принадлежал к этому малопочтенному сословию, и потому, когда падре Иларио явился на ранчо поинтересоваться состоянием выздоравливающего, едва не встретил его коротким лобовым вопросом: ваша работа, святой отец?
Но это было бы, пожалуй, немногим умнее, нежели спрашивать у престарелого Тилькуате, отчего в низовьях реки вынесло на отмель труп оседланной лошади, по стременам и седлу которой трое завсегдатаев площадного бара Бачо, Висенте и Годой с ходу определили, что конь при жизни носил на своей спине их приятеля Роке, бесследно исчезнувшего сразу после того, как коварный старик индеец ослепил их брызгами ядовитого молочая.
Впрочем, в коротенькой заметке о злосчастной находке имя Тилькуате даже не упоминалось; по-видимому, все трое еще до опознания лошади договорились о том, чтобы как можно меньше болтать о своем ночном приключении, включавшем не только ослепление, но и чудесное избавление от слепоты руками проезжавшего по дороге кабальеро. Все трое, разумеется, знали дона Диего в лицо, но до прямого столкновения у троицы просто не было случая представиться; сам же кабальеро, по-видимому, не считал нужным снисходить до такого рода знакомства.
Об этом поведал дону Росендо уже сам дон Диего, незаметно ставший на ранчо своим человеком. Он, кстати, позаботился о том, чтобы выложить на ночной столик в изголовье выздоравливающего дона Росендо несколько последних номеров местной газеты, справедливо полагая, что одним из первых признаков возвращения больного к нормальной жизни будет пробуждение интереса к тому, что произошло в мире за время его болезни.
И дон Диего не ошибся; как только кризис миновал, дон Росендо протянул руку к стопке газет и в первом же номере наткнулся на заметку о дохлой лошади, вынесенной течением на песчаную отмель. Привлекла внимание и броская «шапка»: «Тайна исчезнувшего всадника» — набранная столь крупным шрифтом, словно речь шла по меньшей мере о похищении губернатора штата. «Мало ли бродяг пропадает в этих диких местах, — размышлял дон Росендо, пробегая глазами текст под заголовком, — а уж про дохлую лошадь и говорить нечего: падаль — и больше ничего!»
Но едва он поделился своими недоумениями с вошедшим в спальню доном Диего, как тот вместо обычной в подобных случаях усмешки изобразил на своем красивом лице чрезвычайную озабоченность.
— Н-да, что-то за этим кроется, — пробормотал он, пробежав глазами столбец и дойдя до того места, где Бачо, Висенте и Годой признали в падали лошадь исчезнувшего Роке.
— Не вижу ничего из ряда вон выходящего, — продолжал недоумевать дон Росендо, — поехал пьяный, свалился с моста — экое кукареку!
— Если все было так, как вы говорите, то конечно, — кивнул дон Диего. — Но у меня есть и кое-какие иные соображения на этот счет…
— Какие? — быстро спросил дон Росендо. — Вы подозреваете убийство?
— Больше чем убийство, — загадочно ответил дон Диего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
«Клад Монтесумы», — не только подумал, но даже, как ему показалось, прошептал дон Росендо запекшимися губами. Но больше он не успел ничего сказать; из-за каменного истукана вдруг выдвинулась рослая темная фигура, она взмахнула рукой над распростертым у подножия двойником, раздался короткий истошный вопль, хруст ребер, в лицо дону Росендо широкой струей брызнула кровь, а чья-то рука словно вывернула его наизнанку. Затем глаза молодого человека затопила полная непроницаемая тьма.
Кажется, это была смерть. Во всяком случае потом, через какое-то время после выздоровления, дон Росендо не раз вспоминал этот миг и каждый раз как бы заново переживал страшное погружение во тьму, прекрасно понимая при этом, что настоящая безвозвратная человеческая смерть скорее всего происходит именно таким образом. И все же не этот момент был главным в его воспоминаниях после выздоровления: пещера с золотыми идолами, сверкающая драгоценными камнями, пещера, вход в которую прикрывал занавес водопада, — это видение возникало перед глазами так ярко, словно оно предстало не в горячечном бреду, а в живой действительности, куда каким-то непонятным образом был помещен его принесенный в жертву двойник. А в том, что это было жертвоприношение, дон Росендо не сомневался. Как не сомневался и в том, что видение заваленной драгоценностями пещеры действительно пришло к нему из реальной жизни, а не было плодом лихорадочного бреда. Он даже вспомнил слова «клад Монтесумы», по-видимому, все же произнесенные им перед погружением во тьму.
Но кто мог их слышать? Вернувшись к свету, дон Росендо увидел возле ложа дона Диего и Касильду. Они сидели в ногах по разные стороны постели больного, но взоры их, как успел заметить дон Росендо, были обращены друг на друга, а руки на спинке кровати лежали так близко, что будь это натертые шерстью эбонитовые палочки, между ними наверняка уже проскочила бы не одна электрическая искра. «Слышали они или нет? — думал дон Росендо, стараясь тем самым отвлечься от воспоминаний о весьма недвусмысленном положении, в каком его пробуждающийся из забытья взгляд застал молодую пару. — Но даже если и слышали — что из того? Сестра вряд ли сообразила, о чем идет речь, а дон Диего вполне мог решить, что я просто попал под влияние местной легенды и в предсмертном бреду связал с ней мечты об уже навеки утраченном счастье. Бред, одним словом. Для них, но не для меня. Клад существует, я в этом убежден, более того, он достижим. А раз так, то я просто обязан сделать все возможное, чтобы эти несметные сокровища не попали в нечистые руки!..»
А в том, что эти руки не просто существуют в округе, но и отнюдь не бездействуют, дона Росендо убедили события, произошедшие в округе за время его тяжелой, но, к счастью, непродолжительной болезни. Кто-то вновь добрался до капища и учинил там такое дикое побоище, что от более чем полусотни каменных идолов остались лишь груды щебенки, годной разве что на то, чтобы вымостить ею центральную площадь столицы штата Комалы. «Но где мы тогда будем проводить наши традиционные праздники с непременными корридами и родео? — спрашивал недоумевающий репортер, поместивший свою краткую заметку о погроме на капище прямо под изображением хорошо памятной дону Росендо лесной поляны. Заканчивалась заметка весьма прозрачными намеками на то, что организовать такой погром было бы, наверное, под силу лишь какой-то довольно сплоченной и, мало того, воодушевленной некоей идеей организации. Не догадаться, что под словом „организация“ следует понимать не что иное, как местный монастырь, в стенах которого находили приют неудачники-переселенцы, мог только полный кретин, но дон Росендо отнюдь не принадлежал к этому малопочтенному сословию, и потому, когда падре Иларио явился на ранчо поинтересоваться состоянием выздоравливающего, едва не встретил его коротким лобовым вопросом: ваша работа, святой отец?
Но это было бы, пожалуй, немногим умнее, нежели спрашивать у престарелого Тилькуате, отчего в низовьях реки вынесло на отмель труп оседланной лошади, по стременам и седлу которой трое завсегдатаев площадного бара Бачо, Висенте и Годой с ходу определили, что конь при жизни носил на своей спине их приятеля Роке, бесследно исчезнувшего сразу после того, как коварный старик индеец ослепил их брызгами ядовитого молочая.
Впрочем, в коротенькой заметке о злосчастной находке имя Тилькуате даже не упоминалось; по-видимому, все трое еще до опознания лошади договорились о том, чтобы как можно меньше болтать о своем ночном приключении, включавшем не только ослепление, но и чудесное избавление от слепоты руками проезжавшего по дороге кабальеро. Все трое, разумеется, знали дона Диего в лицо, но до прямого столкновения у троицы просто не было случая представиться; сам же кабальеро, по-видимому, не считал нужным снисходить до такого рода знакомства.
Об этом поведал дону Росендо уже сам дон Диего, незаметно ставший на ранчо своим человеком. Он, кстати, позаботился о том, чтобы выложить на ночной столик в изголовье выздоравливающего дона Росендо несколько последних номеров местной газеты, справедливо полагая, что одним из первых признаков возвращения больного к нормальной жизни будет пробуждение интереса к тому, что произошло в мире за время его болезни.
И дон Диего не ошибся; как только кризис миновал, дон Росендо протянул руку к стопке газет и в первом же номере наткнулся на заметку о дохлой лошади, вынесенной течением на песчаную отмель. Привлекла внимание и броская «шапка»: «Тайна исчезнувшего всадника» — набранная столь крупным шрифтом, словно речь шла по меньшей мере о похищении губернатора штата. «Мало ли бродяг пропадает в этих диких местах, — размышлял дон Росендо, пробегая глазами текст под заголовком, — а уж про дохлую лошадь и говорить нечего: падаль — и больше ничего!»
Но едва он поделился своими недоумениями с вошедшим в спальню доном Диего, как тот вместо обычной в подобных случаях усмешки изобразил на своем красивом лице чрезвычайную озабоченность.
— Н-да, что-то за этим кроется, — пробормотал он, пробежав глазами столбец и дойдя до того места, где Бачо, Висенте и Годой признали в падали лошадь исчезнувшего Роке.
— Не вижу ничего из ряда вон выходящего, — продолжал недоумевать дон Росендо, — поехал пьяный, свалился с моста — экое кукареку!
— Если все было так, как вы говорите, то конечно, — кивнул дон Диего. — Но у меня есть и кое-какие иные соображения на этот счет…
— Какие? — быстро спросил дон Росендо. — Вы подозреваете убийство?
— Больше чем убийство, — загадочно ответил дон Диего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89