Когда вспыхнула война,
всех молодых юнкеров произвели в прапорщики. В список
новопроизведенных гейнбургских юнкеров попал и Конрад
Дауэрлинг. Так он очутился в Девяносто первом полку.
Вольноопределяющийся перевел дух и продолжал:
-- В издании военного министерства вышла книга "Drill oder
Erziehung" /Муштровка или воспитание (нем.)/ из которой
Дауэрлинг вычитал, что на солдат нужно воздействовать террором.
Степень успеха зависит от степени террора. И в этом Дауэрлинг
достиг колоссальных результатов. Солдаты, чтобы не слышать его
криков, целыми отделениями подавали рапорты о болезни, но это
не увенчалось успехом. Тот, кто подавал рапорт о болезни,
попадал на три дня под "verscharft" /Строгий арест (нем.)/.
Кстати, известно ли вам, что такое строгий арест? Целый день
вас гоняют по плацу, а на ночь -- в карцер. Таким образом, в
роте Дауэрлинга больные перевелись. Все больные из его роты
сидели в карцере. На ученье Дауэрлинг всегда сохраняет
непринужденный казарменный тон; он начинает со слова "свинья" и
кончает загадочным зоологическим термином "свинская собака".
Впрочем, он либерален и предоставляет солдатам свободу выбора.
Например, он говорит: "Выбирай, слон: в рыло или три дня
строгого ареста?" Если солдат выбирает три дня строгого ареста,
Дауэрлинг дает ему сверх того два раза в морду и прибавляет в
виде объяснения: "Боишься, трус, за свой хобот, а что будешь
делать, когда заговорит тяжелая артиллерия?" Однажды, выбив
рекруту глаз, он выразился так: "Pah, was fur Geschichten mit
einern Kerl, muss so wie so krepieren" /Подумаешь, экая
важность, ему все равно подыхать (нем.)/. To же самое говорил и
фельдмаршал Конрад фон Гетцендорф: "Die Soldaten mussen so wie
so krepieren" /Солдатам все равно подыхать (нем.)/.
Излюбленным и наиболее действенным средством у Дауэрлинга
служат лекции, на которые он вызывает всех солдат-чехов; он
рассказывает им о военных задачах Австрии, останавливаясь
преимущественно на общих принципах военного обучения, то есть
от шпанглей до расстрела или повешения. В начале зимы, еще до
того, как я попал в госпиталь, нас водили на ученье на плац
около одиннадцатой роты. После команды: "Вольно!" -- Дауэрлинг
держал речь к рекрутам-чехам.
"Я знаю,-- начал он,-- что все вы негодяи и надо выбить
вам дурь из башки. С вашим чешским языком вам и до виселицы не
добраться. Наш верховный главнокомандующий -- тоже немец.
Слышите? Черт побери, nieder!"
Все легли, а Дауэрлинг стал прохаживаться перед ними и
продолжал свои разглагольствования: Сказано "ложись" -- ну и
лежи. Хоть лопни в этой грязи, а лежи. "Ложись" -- такая
команда существовала уже у древних римлян. В те времена
призывались все от семнадцати до шестидесяти лет и целых
тридцать лет военной службы проводили в поле. Не валялись в
казармах, как свиньи. И язык команды был тогда тоже единый для
всего войска. Попробовал бы кто заговорить у них по-этрусски!
Господа римские офицеры показали бы ему кузькину мать! Я тоже
требую, чтобы все вы отвечали мне по-немецки, а не на вашем
шалтай-болтай. Видите, как хорошо вам в грязи. Теперь
представьте себе, что кому-нибудь из вас не захотелось больше
лежать и он встал. Что бы я тогда сделал? Свернул бы сукину
сыну челюсть, так как это является нарушением чинопочитания,
бунтом, неподчинением, неисполнением обязанностей солдата,
нарушением устава и дисциплины, вообще пренебрежением к
служебным предписаниям, из чего следует, что такого негодяя
тоже ждет веревка и Ve-wirkung des Anspruches auf die Achtung
der Standesgenossen" / Лишение права на уважение равных по
положению граждан (нем.)/.
Вольноопределяющийся замолк и, видно, найдя во время паузы
новую тему из казарменной жизни, продолжал:
-- Случилось это при капитане Адамичке. Адамичек был
человек чрезвычайно апатичный. В канцелярии он сидел с видом
тихо помешанного и глядел в пространство, словно говорил:
"Ешьте меня, мухи с комарами". На батальонном рапорте бог весть
о чем думал. Однажды к нему явился на батальонный рапорт солдат
из одиннадцатой роты с жалобой, что прапорщик Дауэрлинг назвал
его вечером на улице чешской свиньей" Солдат этот до войны был
переплетчиком, рабочим, сохранившим чувство национального
достоинства.
"Н-да-с, такие-то дела...-- тихо проговорил капитан
Адамичек (он всегда говорил очень тихо).-- Он сказал это
вечером на улице? Следует справиться, было ли вам разрешено
уйти из казармы? Abtreten!" /Марш! (нем.)/
Через некоторое время капитан Адамичек вызвал к себе
подателя жалобы. "Выяснено,-- сказал он тихо,-- что в этот день
вам было разрешено уйти из казармы до десяти часов вечера.
Следовательно, наказания вы не понесете... Abtreten!"
С тех пор, дорогой мой, за капитаном Адамичком
установилась репутация справедливого человека. Так вот, послали
его на фронт, а на его место к нам назначили майора Венцеля.
Это был просто дьявол, что касается национальной травли, и он
наконец прищемил хвост прапорщику Дауэрлингу.
Майор был женат на чешке и страшно боялся всяких трений,
связанных с национальным вопросом. Несколько лет назад, будучи
еще капитаном в Кутной горе, он в пьяном виде обругал кельнера
в ресторане чешской сволочью. (Необходимо заметить, что майор в
обществе и дома говорил исключительно по-чешски и сыновья его
дальнейший путь к казармам совершался в полном молчании. Только
поймаешь",-- эпизод этот попал в газеты, а какой-то депутат
подал запрос в венский парламент о поведении майора Венцеля в
ресторане. Венцель попал в неприятную историю, потому что как
раз в это время парламент должен был утвердить законопроект о
воинской повинности, а тут -- пожалуйте! -- эта история с
пьяным капитаном Венцелем из Кутной горы.
Позднее капитан узнал, что вся история -- дело рук некоего
зауряд-прапорщика из вольноопределяющихся Зитко. Это Зитко
послал заметку в газету. У него с капитаном Венцелем были свои
счеты еще с той поры когда Зитко в присутствии самого капитана
Венцеля пустился в рассуждение о том, что "достаточно взглянуть
на божий свет, увидеть тучки на горизонте и громоздящиеся вдали
горы, услышать рев лесного водопада и пение птиц, как невольно
на ум приходит мысль: что представляет собой капитан по
сравнению с великолепием природы? Такой же нуль, как и любой
зауряд-прапорщик".
Так как офицеры в это время порядочно нализались, капитан
Венцель хотел избить бедного философа Зитко, как собаку.
Неприязнь их росла, и капитан Венцель мстил Зитко где только
мог, тем более что изречение прапорщика стало притчей во
языцех.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212
всех молодых юнкеров произвели в прапорщики. В список
новопроизведенных гейнбургских юнкеров попал и Конрад
Дауэрлинг. Так он очутился в Девяносто первом полку.
Вольноопределяющийся перевел дух и продолжал:
-- В издании военного министерства вышла книга "Drill oder
Erziehung" /Муштровка или воспитание (нем.)/ из которой
Дауэрлинг вычитал, что на солдат нужно воздействовать террором.
Степень успеха зависит от степени террора. И в этом Дауэрлинг
достиг колоссальных результатов. Солдаты, чтобы не слышать его
криков, целыми отделениями подавали рапорты о болезни, но это
не увенчалось успехом. Тот, кто подавал рапорт о болезни,
попадал на три дня под "verscharft" /Строгий арест (нем.)/.
Кстати, известно ли вам, что такое строгий арест? Целый день
вас гоняют по плацу, а на ночь -- в карцер. Таким образом, в
роте Дауэрлинга больные перевелись. Все больные из его роты
сидели в карцере. На ученье Дауэрлинг всегда сохраняет
непринужденный казарменный тон; он начинает со слова "свинья" и
кончает загадочным зоологическим термином "свинская собака".
Впрочем, он либерален и предоставляет солдатам свободу выбора.
Например, он говорит: "Выбирай, слон: в рыло или три дня
строгого ареста?" Если солдат выбирает три дня строгого ареста,
Дауэрлинг дает ему сверх того два раза в морду и прибавляет в
виде объяснения: "Боишься, трус, за свой хобот, а что будешь
делать, когда заговорит тяжелая артиллерия?" Однажды, выбив
рекруту глаз, он выразился так: "Pah, was fur Geschichten mit
einern Kerl, muss so wie so krepieren" /Подумаешь, экая
важность, ему все равно подыхать (нем.)/. To же самое говорил и
фельдмаршал Конрад фон Гетцендорф: "Die Soldaten mussen so wie
so krepieren" /Солдатам все равно подыхать (нем.)/.
Излюбленным и наиболее действенным средством у Дауэрлинга
служат лекции, на которые он вызывает всех солдат-чехов; он
рассказывает им о военных задачах Австрии, останавливаясь
преимущественно на общих принципах военного обучения, то есть
от шпанглей до расстрела или повешения. В начале зимы, еще до
того, как я попал в госпиталь, нас водили на ученье на плац
около одиннадцатой роты. После команды: "Вольно!" -- Дауэрлинг
держал речь к рекрутам-чехам.
"Я знаю,-- начал он,-- что все вы негодяи и надо выбить
вам дурь из башки. С вашим чешским языком вам и до виселицы не
добраться. Наш верховный главнокомандующий -- тоже немец.
Слышите? Черт побери, nieder!"
Все легли, а Дауэрлинг стал прохаживаться перед ними и
продолжал свои разглагольствования: Сказано "ложись" -- ну и
лежи. Хоть лопни в этой грязи, а лежи. "Ложись" -- такая
команда существовала уже у древних римлян. В те времена
призывались все от семнадцати до шестидесяти лет и целых
тридцать лет военной службы проводили в поле. Не валялись в
казармах, как свиньи. И язык команды был тогда тоже единый для
всего войска. Попробовал бы кто заговорить у них по-этрусски!
Господа римские офицеры показали бы ему кузькину мать! Я тоже
требую, чтобы все вы отвечали мне по-немецки, а не на вашем
шалтай-болтай. Видите, как хорошо вам в грязи. Теперь
представьте себе, что кому-нибудь из вас не захотелось больше
лежать и он встал. Что бы я тогда сделал? Свернул бы сукину
сыну челюсть, так как это является нарушением чинопочитания,
бунтом, неподчинением, неисполнением обязанностей солдата,
нарушением устава и дисциплины, вообще пренебрежением к
служебным предписаниям, из чего следует, что такого негодяя
тоже ждет веревка и Ve-wirkung des Anspruches auf die Achtung
der Standesgenossen" / Лишение права на уважение равных по
положению граждан (нем.)/.
Вольноопределяющийся замолк и, видно, найдя во время паузы
новую тему из казарменной жизни, продолжал:
-- Случилось это при капитане Адамичке. Адамичек был
человек чрезвычайно апатичный. В канцелярии он сидел с видом
тихо помешанного и глядел в пространство, словно говорил:
"Ешьте меня, мухи с комарами". На батальонном рапорте бог весть
о чем думал. Однажды к нему явился на батальонный рапорт солдат
из одиннадцатой роты с жалобой, что прапорщик Дауэрлинг назвал
его вечером на улице чешской свиньей" Солдат этот до войны был
переплетчиком, рабочим, сохранившим чувство национального
достоинства.
"Н-да-с, такие-то дела...-- тихо проговорил капитан
Адамичек (он всегда говорил очень тихо).-- Он сказал это
вечером на улице? Следует справиться, было ли вам разрешено
уйти из казармы? Abtreten!" /Марш! (нем.)/
Через некоторое время капитан Адамичек вызвал к себе
подателя жалобы. "Выяснено,-- сказал он тихо,-- что в этот день
вам было разрешено уйти из казармы до десяти часов вечера.
Следовательно, наказания вы не понесете... Abtreten!"
С тех пор, дорогой мой, за капитаном Адамичком
установилась репутация справедливого человека. Так вот, послали
его на фронт, а на его место к нам назначили майора Венцеля.
Это был просто дьявол, что касается национальной травли, и он
наконец прищемил хвост прапорщику Дауэрлингу.
Майор был женат на чешке и страшно боялся всяких трений,
связанных с национальным вопросом. Несколько лет назад, будучи
еще капитаном в Кутной горе, он в пьяном виде обругал кельнера
в ресторане чешской сволочью. (Необходимо заметить, что майор в
обществе и дома говорил исключительно по-чешски и сыновья его
дальнейший путь к казармам совершался в полном молчании. Только
поймаешь",-- эпизод этот попал в газеты, а какой-то депутат
подал запрос в венский парламент о поведении майора Венцеля в
ресторане. Венцель попал в неприятную историю, потому что как
раз в это время парламент должен был утвердить законопроект о
воинской повинности, а тут -- пожалуйте! -- эта история с
пьяным капитаном Венцелем из Кутной горы.
Позднее капитан узнал, что вся история -- дело рук некоего
зауряд-прапорщика из вольноопределяющихся Зитко. Это Зитко
послал заметку в газету. У него с капитаном Венцелем были свои
счеты еще с той поры когда Зитко в присутствии самого капитана
Венцеля пустился в рассуждение о том, что "достаточно взглянуть
на божий свет, увидеть тучки на горизонте и громоздящиеся вдали
горы, услышать рев лесного водопада и пение птиц, как невольно
на ум приходит мысль: что представляет собой капитан по
сравнению с великолепием природы? Такой же нуль, как и любой
зауряд-прапорщик".
Так как офицеры в это время порядочно нализались, капитан
Венцель хотел избить бедного философа Зитко, как собаку.
Неприязнь их росла, и капитан Венцель мстил Зитко где только
мог, тем более что изречение прапорщика стало притчей во
языцех.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212