Правда, никто из них в тоннелях не воевал, до сих пор в
метро еще не случалось боя, не было ни пальбы, ни нападений - тишь,
покой... Вот только страх окутывал Москву, как густое радиоактивное
облако, ядовитый страх, который пропитал каждый камень, проник в каждую
щель и травил людей.
Казалось, они готовы к любой неожиданности. И все же первая
неожиданность застала разведку врасплох: внезапно что-то переменилось,
разведчики не сразу поняли, что стряслось.
В тоннеле стало вдруг тихо, неестественно тихо, тишина ударила в уши,
и стало легко, каждый почувствовал облегчение, словно с головы сдернули
тугую повязку.
Спустя несколько секунд увял дующий в лица ветер, и до всех разом
дошло: кто-то отключил вентиляцию. Все невольно остановились и мгновенно
изготовили оружие, Першин даже команду не успел подать.
...полная луна отражалась в плоской чаше бассейна, отрытого на месте
взорванного храма. Яркое отражение было как горящий зрачок в глазнице:
гигантское немигающее око, взирающее посреди города вверх.
В этот час тяжелая туча наползала на Москву с Воробьевых гор. По мере
ее движения мерк лунный свет, точно кто-то затягивал над городом плотную
штору - Москву наполнял мрак: ни один фонарь не горел на улицах и
площадях.
Непроглядная темень разлилась по набережным и бульварам, окутала
Боровицкий и ближние холмы - Тверской, Сретенский, Таганский, повисла над
Остожьем, Китай-городом и Зарядьем, накрыла Замоскворечье, Старые Сады и
Воронцово поле; мрак навалился на Белый город и Разгуляй, заволок
Ивановскую и Швивую горки, Гончары и вдоль Яузы потянулся в Немецкую
слободу. Необъятная туча затягивала луну, и мгла, разрастаясь, обложила
весь Скородом или Земляной город, текла к заставам и дальше, за
Камер-Коллежский вал.
Вместе с мраком невероятная тишина упала на Москву в тот же час и
улеглась повсеместно, как тяжелый гнет.
Вся Москва утопала в тиши и во тьме, лишь над Волхонкой в туче
образовалась брешь, сквозь которую сияла, отражаясь в бассейне, луна.
Окажись там кто-то - случайный прохожий, к примеру, ему стало бы не по
себе. Среди разлитого повсюду непроницаемого мрака желто-зеленое свечение
воды в бассейне могло любого встревожить: место было отмечено грехом и
подвержено влиянию темных сил и луны.
3
Церковь Успения Богоматери на Городке была заметна еще от станции.
Издали открывались заливные луга, речные отмели, крыши и палисадники
Посада и холмы на излете взгляда, поросшие высокими корабельными соснами,
над которыми высился светлый шлем Успенского собора, и горел в ясной
солнечной высоте золотой крест.
Каждую неделю Ключников приезжал домой на побывку. Темный деревянный
родительский дом стоял над глубоким оврагом, внизу с кротким плеском бежал
застенчивый безымянный ручей. В изрезах увалов ручей умолкал и стоял
неслышно в мелких прозрачных заводях, где стеблистая подводная трава
плавно колыхалась в невидимом течении воды.
За домами лежала маленькая горная страна, по склонам холмов и оврагов
живо петляли вверх-вниз бойкие тропинки, длинные тягучие изволоки сонно
тащились в глубину леса.
Сергей любил шастать по округе, время от времени ему взбредало в
голову сбегать без дела в затерянное среди лесной глуши Дютьково или в
раскинувшуюся привольно в долине Саввинскую Слободу. Чтобы попасть туда,
нужно было покружить по холмам и оврагам, перейти узкие бревенчатые мостки
над ледяной незамерзающей речкой Сторожкой, которую старожилы называли
Разводней. Поговаривали, что в ее верховьях водятся бобры; зайцев
Ключников встречал не раз.
Он любил бродить по валам древних княжеских укреплений, где на склоне
стоял колодец со студеной водой, от которой в знойный день ныли зубы. С
высоты Городка распахивалась неоглядная даль, над деревьями поднимались
монастырские купола, и река плавно кружила среди лесов и лугов, как
широкое светлое полотно, брошенное в траву.
Странное дело: уж казалось бы, давно все исхожено, с рождения
знакомо, но всякий раз мнилась здесь некая загадка и тянуло, тянуло
неудержимо, а уедешь, так и вовсе невмоготу.
Особенно остро Звенигород вспоминался в Афганистане, когда Ключников
сидел в засаде. Группу посылали в горы на перехват каравана, день-два-три,
а то и неделю они таились в укрытии над горной тропой и ни куревом, ни
звуком, ни лишним движением нельзя было выдать своего присутствия.
Караван обычно сопровождали самые искусные стрелки, в темноте они
стреляли на звук с обеих рук без промаха. Моджахеды знали все горные
тропы, уступы, карнизы, пещеры, а там, где не было троп, они устраивали на
отвесной стене овринги - плетенные висячие тропы из лозы, подвешенные на
вколоченных в трещины кольях.
Выдать себя в горах ничего не стоило. Моджахеды обладали острым
слухом и зрением, хорошо видели в темноте, а некоторые имели нюх сродни
собачьему, и бывало, подует встречный ветерок, они тотчас учуют запах
неверных.
Даже добраться до места стоило огромного труда, без особой выучки
никому не под силу. Марш-бросок по горам с полной выкладкой в темноте -
ночь напролет без привалов, беглый шаг, а командир поторапливает -
быстрей, быстрей! - кровь из носа надо успеть затемно, иначе операция
сорвана и самим головы не сносить. И вот уже нечем дышать, пот заливает
глаза, груз давит к земле - оружие, харч, гранаты, запасные магазины - все
на себе, в группе два ручника [ручные пулеметы], медицинская сумка,
альпинистское снаряжение - неподъемная ноша, все на себе, не видно ни зги,
а дорога такая, что одно неверное движение, и тебя никто не найдет, кроме
шакалов и орлов-стервятников, поэтому кое-где идут в связке, темень
кромешная, глаз выколи, но идешь, идешь из последних сил, чтобы успеть до
рассвета.
И если повезло, доберешься без приключений и ждешь, ждешь, весь
внимание, нервы напряжены, днем нет спасения от жары, солнце припекает,
мозги плавятся, ночью замерзаешь - горы, мороз, но ждешь, потому что
другого не дано.
В такие минуты он вспоминал Звенигород, знакомые с детства места, и
тугая смертельная тоска неизлечимо саднила в груди, будто сунули туда штык
и забыли.
На перехвате каравана в горах пленных, как правило, не брали, если на
то не было особого приказа. Ударяли разом по каравану из всех стволов и
били без остановки, пока не замирало все, и даже малого движения было не
заметить.
И как же гнусно, как отвратно было на душе потом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
метро еще не случалось боя, не было ни пальбы, ни нападений - тишь,
покой... Вот только страх окутывал Москву, как густое радиоактивное
облако, ядовитый страх, который пропитал каждый камень, проник в каждую
щель и травил людей.
Казалось, они готовы к любой неожиданности. И все же первая
неожиданность застала разведку врасплох: внезапно что-то переменилось,
разведчики не сразу поняли, что стряслось.
В тоннеле стало вдруг тихо, неестественно тихо, тишина ударила в уши,
и стало легко, каждый почувствовал облегчение, словно с головы сдернули
тугую повязку.
Спустя несколько секунд увял дующий в лица ветер, и до всех разом
дошло: кто-то отключил вентиляцию. Все невольно остановились и мгновенно
изготовили оружие, Першин даже команду не успел подать.
...полная луна отражалась в плоской чаше бассейна, отрытого на месте
взорванного храма. Яркое отражение было как горящий зрачок в глазнице:
гигантское немигающее око, взирающее посреди города вверх.
В этот час тяжелая туча наползала на Москву с Воробьевых гор. По мере
ее движения мерк лунный свет, точно кто-то затягивал над городом плотную
штору - Москву наполнял мрак: ни один фонарь не горел на улицах и
площадях.
Непроглядная темень разлилась по набережным и бульварам, окутала
Боровицкий и ближние холмы - Тверской, Сретенский, Таганский, повисла над
Остожьем, Китай-городом и Зарядьем, накрыла Замоскворечье, Старые Сады и
Воронцово поле; мрак навалился на Белый город и Разгуляй, заволок
Ивановскую и Швивую горки, Гончары и вдоль Яузы потянулся в Немецкую
слободу. Необъятная туча затягивала луну, и мгла, разрастаясь, обложила
весь Скородом или Земляной город, текла к заставам и дальше, за
Камер-Коллежский вал.
Вместе с мраком невероятная тишина упала на Москву в тот же час и
улеглась повсеместно, как тяжелый гнет.
Вся Москва утопала в тиши и во тьме, лишь над Волхонкой в туче
образовалась брешь, сквозь которую сияла, отражаясь в бассейне, луна.
Окажись там кто-то - случайный прохожий, к примеру, ему стало бы не по
себе. Среди разлитого повсюду непроницаемого мрака желто-зеленое свечение
воды в бассейне могло любого встревожить: место было отмечено грехом и
подвержено влиянию темных сил и луны.
3
Церковь Успения Богоматери на Городке была заметна еще от станции.
Издали открывались заливные луга, речные отмели, крыши и палисадники
Посада и холмы на излете взгляда, поросшие высокими корабельными соснами,
над которыми высился светлый шлем Успенского собора, и горел в ясной
солнечной высоте золотой крест.
Каждую неделю Ключников приезжал домой на побывку. Темный деревянный
родительский дом стоял над глубоким оврагом, внизу с кротким плеском бежал
застенчивый безымянный ручей. В изрезах увалов ручей умолкал и стоял
неслышно в мелких прозрачных заводях, где стеблистая подводная трава
плавно колыхалась в невидимом течении воды.
За домами лежала маленькая горная страна, по склонам холмов и оврагов
живо петляли вверх-вниз бойкие тропинки, длинные тягучие изволоки сонно
тащились в глубину леса.
Сергей любил шастать по округе, время от времени ему взбредало в
голову сбегать без дела в затерянное среди лесной глуши Дютьково или в
раскинувшуюся привольно в долине Саввинскую Слободу. Чтобы попасть туда,
нужно было покружить по холмам и оврагам, перейти узкие бревенчатые мостки
над ледяной незамерзающей речкой Сторожкой, которую старожилы называли
Разводней. Поговаривали, что в ее верховьях водятся бобры; зайцев
Ключников встречал не раз.
Он любил бродить по валам древних княжеских укреплений, где на склоне
стоял колодец со студеной водой, от которой в знойный день ныли зубы. С
высоты Городка распахивалась неоглядная даль, над деревьями поднимались
монастырские купола, и река плавно кружила среди лесов и лугов, как
широкое светлое полотно, брошенное в траву.
Странное дело: уж казалось бы, давно все исхожено, с рождения
знакомо, но всякий раз мнилась здесь некая загадка и тянуло, тянуло
неудержимо, а уедешь, так и вовсе невмоготу.
Особенно остро Звенигород вспоминался в Афганистане, когда Ключников
сидел в засаде. Группу посылали в горы на перехват каравана, день-два-три,
а то и неделю они таились в укрытии над горной тропой и ни куревом, ни
звуком, ни лишним движением нельзя было выдать своего присутствия.
Караван обычно сопровождали самые искусные стрелки, в темноте они
стреляли на звук с обеих рук без промаха. Моджахеды знали все горные
тропы, уступы, карнизы, пещеры, а там, где не было троп, они устраивали на
отвесной стене овринги - плетенные висячие тропы из лозы, подвешенные на
вколоченных в трещины кольях.
Выдать себя в горах ничего не стоило. Моджахеды обладали острым
слухом и зрением, хорошо видели в темноте, а некоторые имели нюх сродни
собачьему, и бывало, подует встречный ветерок, они тотчас учуют запах
неверных.
Даже добраться до места стоило огромного труда, без особой выучки
никому не под силу. Марш-бросок по горам с полной выкладкой в темноте -
ночь напролет без привалов, беглый шаг, а командир поторапливает -
быстрей, быстрей! - кровь из носа надо успеть затемно, иначе операция
сорвана и самим головы не сносить. И вот уже нечем дышать, пот заливает
глаза, груз давит к земле - оружие, харч, гранаты, запасные магазины - все
на себе, в группе два ручника [ручные пулеметы], медицинская сумка,
альпинистское снаряжение - неподъемная ноша, все на себе, не видно ни зги,
а дорога такая, что одно неверное движение, и тебя никто не найдет, кроме
шакалов и орлов-стервятников, поэтому кое-где идут в связке, темень
кромешная, глаз выколи, но идешь, идешь из последних сил, чтобы успеть до
рассвета.
И если повезло, доберешься без приключений и ждешь, ждешь, весь
внимание, нервы напряжены, днем нет спасения от жары, солнце припекает,
мозги плавятся, ночью замерзаешь - горы, мороз, но ждешь, потому что
другого не дано.
В такие минуты он вспоминал Звенигород, знакомые с детства места, и
тугая смертельная тоска неизлечимо саднила в груди, будто сунули туда штык
и забыли.
На перехвате каравана в горах пленных, как правило, не брали, если на
то не было особого приказа. Ударяли разом по каравану из всех стволов и
били без остановки, пока не замирало все, и даже малого движения было не
заметить.
И как же гнусно, как отвратно было на душе потом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98