27
В начале января Махорка вернулся из экспедиции в город с ценными сведениями: неподалеку от Антокольского лесного кладбища уже сутки стоит колонна грузовиков – знаменитые гусеничные «опели», специально предназначенные для езды по снегу. Колонна строго охранялась: Махорка насчитал по одному часовому у каждого грузовика и два пулемета. Почуяв крупную добычу, трое братьев Зборовских рыскали по ночам вокруг машин, словно неприкаянные души у врат рая. Однако их сообщения были скудны: жители Антокола ничего не знали помимо того, что им запретили подходить к грузовикам, и единственный вывод, который братья сделали из своих наблюдений, заключался в том, что колонна, видимо, гружена взрывчаткой или бензином: солдаты никогда не курили рядом с грузовиками и вынимали табак из карманов только по ту сторону дороги. Старший Зборовский провел бессонную ночь, обгрызши себе все ногти, а наутро разыскал Зосю. Девушка пришла к партизанам, чтобы постирать им одежду.
– Зоська…
– Чего?
С другими мужчинами Зося говорила вызывающе и агрессивно.
– Ты мне нужна.
Она взглянула на него.
– Нет, – сказала она, – с этим покончено.
– Послушай меня, Зося. Это важно.
– Нет. Я больше этим не занимаюсь.
Старший Зборовский схватил ее за руку.
– Последний раз. Клянусь тебе, Зоська, последний разочек. У тебя же так хорошо получалось.
– Я не ведала, что творю. Я ничего не чувствовала. Мне было все равно. Я не давала себе отчет. Но сейчас… – Она холодно посмотрела в его мужские глаза. – А сейчас я чувствую. Я не хочу заниматься этим ни с кем другим, кроме Янека. Нет, никогда!
– Ты ничего и не почувствуешь с другими, Зося…
Она покачала головой и склонилась над стиркой, по локоть опустив руки в теплую воду. Старший Зборовский хотел было сказать: «Никто ведь ничего не узнает», но вовремя одумался. Он знал, что все его аргументы и все доводы ложны и ему нет оправдания. Но в нем кипел гнев. Гнев и безграничное презрение ко всем, кто может придавать значение чему-либо, помимо борьбы. Он проворчал:
– Возможно, эти грузовики начинены взрывчаткой. Тонны и тонны взрывчатки… Завтра или послезавтра они отправятся на фронт. Они уедут в Сталинград, и тогда… – Он подыскивал нужные слова. – Тогда будет слишком поздно!
Он почувствовал чью-то руку у себя на плече. Зося тихо сказала своим девичьим голоском:
– Я схожу. Я согласна. Молчи, Казик, я согласна.
Она расплакалась. Старший Зборовский отвернулся от нее и убежал. Он бросился на свое убогое ложе, закрыв лицо ладонями и стиснув челюсти. В висках у него стучала кровь, щеки горели от стыда. На соседнем ложе его брат чистил винтовку.
– Что с тобой, Казик?
– Заткнись. Ничего.
– Зубы болят?
– Замолчи, блядский… – Внезапно он повернул к брату свое бледное искаженное лицо. – Я тебе морду набью. Замолчи. Заткни свою грязную глотку, набитую…
Его брат подождал минуту и спросил:
– Ты все-таки послал ее?
– Я – собака. Слышишь, Стефек? Грязный пес, вот кто я такой…
– Не изводи себя. Одним грязным псом больше, одним меньше, что это меняет?
Зося шла больше двух часов. Она держалась середины дороги – маленький черный муравей на снегу. Часового она заметила издали. Зажав винтовку между коленями, солдат бил себя руками в грудь, чтобы согреться. Метрах в пятидесяти от дороги Зося увидела грузовик: перед ним стоял пулемет с двумя солдатами, лица которых закрывали шерстяные шлемы. Часовой прервал свои упражнения и схватил винтовку.
– Здесь запрещено ходить. Марш назад! – Он попытался объясниться по-польски: – Wzbronione… Poszla, poszla !
– Не затрудняй себя, Liebling . Я говорю по-немецки.
Она угодливо улыбнулась.
– Я уже три года общаюсь с немецкими солдатами… Можно было кое-чему научиться!
Солдат рассмеялся. Он развернулся к грузовикам и прокричал:
– Слышите, я нашел девицу, которая нас согреет.
Подошел второй часовой. Это был пожилой человек с угрюмым лицом и шелушащимся от мороза носом. Он осмотрел Зосю с ног до головы и сплюнул:
– Они тут все сифилитички.
– Эта вроде бы здоровая, – заметил первый солдат. – И молодая.
– Еще ни о чем не говорит. В Бельгии я заразился от пятнадцатилетней шлюхи, а недавно Колюшке загремел в госпиталь из-за одной потаскухи, которой не исполнилось и четырнадцати. Карточка есть?
– Да.
– Покажи!
Зося вынула карточку из кармана.
– Вроде бы в порядке, – не глядя, сказал первый солдат.
– М-да, – сказал старший. – Но я сомневаюсь. В этой грязной стране… – Он харкнул. – Эх, была не была! Какая, в конце концов, разница? Подхватишь заразу – пошлют обратно в тыл. А мне ничего другого и не нужно. Так не хочется ехать на фронт.
– Мне тоже. Сколько ты хочешь за один Stoss?
– Мне не нужно денег. На них ничего не купишь. Вот если бы у вас были консервы…
Младший солдат рассмеялся.
– А у нее губа не дура. Такая нигде не пропадет!
– Мы дадим тебе одну банку консервов за двоих.
– Этого мало.
– И спросим друзей, может, они тоже захотят. Мы скажем им цену: по банке с носа.
– Ладно.
– Надо бы спросить сержанта, может, он тоже не прочь, – сказал старший. – Он очень любит это дело, и потом, если будет заодно с нами, то, в случае чего, покроет.
– Я не хочу после сержанта. Это опасно. В Бельгии…
– Мы будем первыми.
Он повернулся к Зосе.
– Подожди там, в кустах. Мы через час сменяемся. Мы сами тебя найдем. Потом станем между грузовиками, там не так дует.
– Ладно.
…Она ждала. Ждала, сидя на пеньке. Она думала о том, что сказал ей старший Зборовский: «Последний раз». Но она в это не верила. Не бывает «последнего раза» для страданий, а надежда – всего лишь уловка Господа, помогающая людям выносить все новые и новые страдания. Она ждала. Время текло медленно, воздух был жестким и холодным, как лед, каркали вороны, и небо было серым. Ей хотелось малого: любить, есть досыта и находиться в тепле, и она спрашивала себя, почему так трудно любить и не умирать от голода или холода? Намного важнее найти ответ на этот вопрос, думала она, чем знать все то, чему ее ровесниц учат в школе: что земля круглая, что она вертится и как правильно пишется: Chrzeszczy chrzaszcz wtrzcinie. Она ждала. Она смотрела на деревья и завидовала их жесткой коре; подумала о матери и поняла, что забыла ее лицо, подумала о Янеке, и у нее в ушах зазвучал его голос. «В Сталинграде люди сражаются за то, чтобы войны больше не было». Но она уже знала, что это неправда: люди сражаются не за идею, а просто против других людей, сила солдата не в гневе, а в безразличии, и после всех цивилизаций остаются только руины…
– Вот она! – сказал чей-то голос.
Солдаты с любопытством рассматривали ее.
– Чур я первый!
– Сифилитичка? Вот бы она оказалась сифилитичкой! Моя Фрида предпочла бы, чтобы я жил с сифилисом, чем умер с Железным крестом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47