– снова начал Пех.
– А?
– Не сердитесь…
Крыленко не спеша отложил свой тулуп в сторону и посмотрел на Пеха:
– Послушай, сынок, ежели у тебя есть что сказать, скажи. А когда скажешь, не забудь уйти.
У Пеха нервно заходил кадык, и он начал:
– Ваш сын, Савелий Львович…
– Сволочь! – тут же оборвал его старый украинец.
Но Пеху все же показалось, что в его взгляде мелькнул огонек заинтересованности. Он быстро продолжал:
– Вчера Болек Зборовский слушал новости из Москвы. Ваш сын, Дмитрий Крыленко, получил звание Героя Советского Союза за участие в освобождении Сталинграда.
Лицо старика стало белее его усов.
– Не сердитесь! – быстро сказал Пех.
– Ты уверен? – спросил Крыленко.
– Уверен, Савелий Львович, Болек Зборовский сам слышал, в Вильно…
– Где он?
– На улице… Он сам не осмелился вам сказать, но если вы хотите…
– Приведи его.
Пех выскочил наружу, как заяц, и тотчас вернулся с младшим Зборовским. У последнего вид был очень напуганный.
– Говори! – закричал Крыленко. – Чего ждешь?
– …Герой Советского Союза! – выпалил Болек. – За участие в освобождении Сталинграда.
– Ты уверен?
– Уверен, Савелий Львович! Так и сказали: «генерал Дмитрий Крыленко».
– Да я не об этом спрашиваю, олух! Так и сказали: «освобождение Сталинграда»? Так и сказали: «освобождение»?
– Освобождение, Савелий Львович! И добавили: «генерал Дми…»
– Сволочь! – холодно оборвал его старик Крыленко. – Остальное меня не интересует.
– Как это не интересует? – возмутился в конце концов Пех. – Разрешите удивиться, товарищ! Разрешите мне удивиться!
– Что ж, – сказал Крыленко ободряюще, – валяй, дружище, удивляйся на всю катушку!
Он отступил на шаг и склонил голову набок, словно бы для того, чтобы лучше видеть, как Пех будет удивляться.
– Савелий Львович! – закричал Пех. – Ведь ваш сын освободил Сталинград.
– Н-нет. Это не мой сын. Народ освободил Сталинград. Народ, понимаешь? Народ надо благодарить! Мой сын отступал месяц за месяцем. Он чертил на карте стрелочки да кружки: это все, чем он занимался. Потом он сказал себе: «Этот кружок будет последним». «Понятно?» – спросил он у народа. И народ ответил: «Понятно». Так кого же нужно благодарить? Того, кто нарисовал на карте маленький значок, или того, кто оросил землю своей кровью? А?
Воцарилось молчание. Потом Пех шумно выдохнул.
– Как бы то ни было, я пришел сюда не для того, чтобы дискутировать, а чтобы вас поздравить. А товарищ Добранский сегодня вечером приглашает вас к нам. Мы будем отмечать освобождение Сталинграда. У нас будет картошка!
– Поесть приду, – холодно пообещал старик.
Выйдя из землянки, младший Зборовский мрачно заявил:
– Какой стыд… Что толку от этих родителей? Даже благодарности от них не дождешься.
И с отвращением сплюнул.
31
На углях раздувалась и весело потрескивала картошка, люди сбросили овчины и расстегнули гимнастерки: было жарко. Но не столько от тепла огня, сколько от скромного, братского тепла толпы, столь желанного для несчастных, но от которого с брезгливостью отворачиваются счастливые люди. Подсев поближе к огню – его штаны уже начинали дымиться, – старик Крыленко не чувствительной к ожогам рукой вытаскивал картошку из золы. Сидя перед чайником с кипятком, Янек заваривал «чай»: Пех передал ему свой знаменитый рецепт… Заседание открыл сам Пех.
– Товарищ Добранский! – торжественно объявил он.
Раздались аплодисменты. Пех решил, что настал подходящий момент для «гальванизирования» публики, как на митингах в старое доброе время. Он поднял кулак, глубоко вдохнул и прокричал:
– Да здравствует единение и братство между народами! Да здравствует освободительная армия! Да здрав…
– Помолчи, Пех, – вежливо осадили его. – Сядь.
Добранский раскрыл свою тетрадь.
– Идея рассказа, который я собираюсь вам прочесть, возникла у меня, когда я перечитывал знаменитую балладу Пушкина: «Ворон к ворону летит, ворон ворону кричит».
– «Руслан и Людмила», – уточнил Пех, – два первых стиха! – Он вскочил и загорланил: – Да здравствует бессмертный гений народного русского поэта Александра Сергеевича Пушкина!
– Ложись, ложись! – попросили его. – Пех, марш в конуру!
Добранский сказал:
– Называется «На подступах к Сталинграду».
И стал читать:
Рассвет. Мало-помалу умолкают ночные лягушки, разлетаются в беспорядке последние летучие мыши, а из камышей медленно выходит цапля и проглатывает первую рыбешку. Над рекой появляются два старинных волжских приятеля – столетние вороны Илья Осипович и Акакий Акакиевич. Они медленно кружатся в утреннем воздухе и озабоченно изучают поверхность воды.
– Опять ничего, Акакий Акакиевич?
– Опять, Илья Осипович. Наверно, вы чего-то недослышали.
– Да нет же, окно было широко открыто, и громкий голос сказал по-немецки: «Официальное сообщение Восточной армии. Вчера наши войска под командованием генерала барона фон Ратвица, покорителя Гааги и одного из самых блестящих наших военачальников, достигли Волги!»
– Клянусь отчим гнездом! – забожился Акакий Акакиевич, сглатывая слюну. – У меня аж слюнки потекли.
На воде показались двое неряшливого вида субъектов, сидящих верхом на двух стволах засохших деревьев. Оба ствола кружатся в опасных водоворотах.
– Питц! – отчаянно вопит первый всадник. – Нам непременно нужно пристать к берегу!
– Zu Befehl ! – отвечает второй всадник, стараясь не шевелиться.
Мимо проплывает труп бывшего немецкого солдата Шванке из красивого балтийского городка Сассница. У него праздный, беззаботный вид, в зубах торчит соломинка, он лежит на спине с застывшим взором, очевидно, целиком поглощенный созерцанием неба. Однако от этого отрешенного взгляда не ускользают проплывающие мимо жертвы кораблекрушения. От удивления бывший солдат Шванке переворачивается и крепко цепляется за первый ствол.
– Эй! Карл Редер из Гамбурга! – кричит он на языке мертвых в сторону камышей. – Посмотри, кого я поймал!
– Чем посмотри? Задницей? – ворчит на том же языке бывший каменщик Карл Редер из Гамбурга.
Он отделяется от камышей и плывет вслепую, не разбирая дороги.
– Мне бы только добраться до тех двух гнусных куриц, сыгравших надо мной эту злую шутку!
Илья Осипович и Акакий Акакиевич смотрят на него с невиннейшим видом.
– Сюда! – милосердно руководит им его коллега, бывший солдат Шванке.
– Что там? – с интересом спрашивает каменщик Редер.
– Эй! Принцель из Маннгейма! – кричит Шванке. – Каннинхен из Любека, идите сюда! Угадайте, кого я поймал!
– Пусть меня повесят, – громко говорит совершенно голый субъект, неожиданно вынырнувший из воды, словно поплавок, – пусть меня повесят, если это не генерал барон фон Ратвиц собственной персоной, один из самых блестящих наших военачальников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
– А?
– Не сердитесь…
Крыленко не спеша отложил свой тулуп в сторону и посмотрел на Пеха:
– Послушай, сынок, ежели у тебя есть что сказать, скажи. А когда скажешь, не забудь уйти.
У Пеха нервно заходил кадык, и он начал:
– Ваш сын, Савелий Львович…
– Сволочь! – тут же оборвал его старый украинец.
Но Пеху все же показалось, что в его взгляде мелькнул огонек заинтересованности. Он быстро продолжал:
– Вчера Болек Зборовский слушал новости из Москвы. Ваш сын, Дмитрий Крыленко, получил звание Героя Советского Союза за участие в освобождении Сталинграда.
Лицо старика стало белее его усов.
– Не сердитесь! – быстро сказал Пех.
– Ты уверен? – спросил Крыленко.
– Уверен, Савелий Львович, Болек Зборовский сам слышал, в Вильно…
– Где он?
– На улице… Он сам не осмелился вам сказать, но если вы хотите…
– Приведи его.
Пех выскочил наружу, как заяц, и тотчас вернулся с младшим Зборовским. У последнего вид был очень напуганный.
– Говори! – закричал Крыленко. – Чего ждешь?
– …Герой Советского Союза! – выпалил Болек. – За участие в освобождении Сталинграда.
– Ты уверен?
– Уверен, Савелий Львович! Так и сказали: «генерал Дмитрий Крыленко».
– Да я не об этом спрашиваю, олух! Так и сказали: «освобождение Сталинграда»? Так и сказали: «освобождение»?
– Освобождение, Савелий Львович! И добавили: «генерал Дми…»
– Сволочь! – холодно оборвал его старик Крыленко. – Остальное меня не интересует.
– Как это не интересует? – возмутился в конце концов Пех. – Разрешите удивиться, товарищ! Разрешите мне удивиться!
– Что ж, – сказал Крыленко ободряюще, – валяй, дружище, удивляйся на всю катушку!
Он отступил на шаг и склонил голову набок, словно бы для того, чтобы лучше видеть, как Пех будет удивляться.
– Савелий Львович! – закричал Пех. – Ведь ваш сын освободил Сталинград.
– Н-нет. Это не мой сын. Народ освободил Сталинград. Народ, понимаешь? Народ надо благодарить! Мой сын отступал месяц за месяцем. Он чертил на карте стрелочки да кружки: это все, чем он занимался. Потом он сказал себе: «Этот кружок будет последним». «Понятно?» – спросил он у народа. И народ ответил: «Понятно». Так кого же нужно благодарить? Того, кто нарисовал на карте маленький значок, или того, кто оросил землю своей кровью? А?
Воцарилось молчание. Потом Пех шумно выдохнул.
– Как бы то ни было, я пришел сюда не для того, чтобы дискутировать, а чтобы вас поздравить. А товарищ Добранский сегодня вечером приглашает вас к нам. Мы будем отмечать освобождение Сталинграда. У нас будет картошка!
– Поесть приду, – холодно пообещал старик.
Выйдя из землянки, младший Зборовский мрачно заявил:
– Какой стыд… Что толку от этих родителей? Даже благодарности от них не дождешься.
И с отвращением сплюнул.
31
На углях раздувалась и весело потрескивала картошка, люди сбросили овчины и расстегнули гимнастерки: было жарко. Но не столько от тепла огня, сколько от скромного, братского тепла толпы, столь желанного для несчастных, но от которого с брезгливостью отворачиваются счастливые люди. Подсев поближе к огню – его штаны уже начинали дымиться, – старик Крыленко не чувствительной к ожогам рукой вытаскивал картошку из золы. Сидя перед чайником с кипятком, Янек заваривал «чай»: Пех передал ему свой знаменитый рецепт… Заседание открыл сам Пех.
– Товарищ Добранский! – торжественно объявил он.
Раздались аплодисменты. Пех решил, что настал подходящий момент для «гальванизирования» публики, как на митингах в старое доброе время. Он поднял кулак, глубоко вдохнул и прокричал:
– Да здравствует единение и братство между народами! Да здравствует освободительная армия! Да здрав…
– Помолчи, Пех, – вежливо осадили его. – Сядь.
Добранский раскрыл свою тетрадь.
– Идея рассказа, который я собираюсь вам прочесть, возникла у меня, когда я перечитывал знаменитую балладу Пушкина: «Ворон к ворону летит, ворон ворону кричит».
– «Руслан и Людмила», – уточнил Пех, – два первых стиха! – Он вскочил и загорланил: – Да здравствует бессмертный гений народного русского поэта Александра Сергеевича Пушкина!
– Ложись, ложись! – попросили его. – Пех, марш в конуру!
Добранский сказал:
– Называется «На подступах к Сталинграду».
И стал читать:
Рассвет. Мало-помалу умолкают ночные лягушки, разлетаются в беспорядке последние летучие мыши, а из камышей медленно выходит цапля и проглатывает первую рыбешку. Над рекой появляются два старинных волжских приятеля – столетние вороны Илья Осипович и Акакий Акакиевич. Они медленно кружатся в утреннем воздухе и озабоченно изучают поверхность воды.
– Опять ничего, Акакий Акакиевич?
– Опять, Илья Осипович. Наверно, вы чего-то недослышали.
– Да нет же, окно было широко открыто, и громкий голос сказал по-немецки: «Официальное сообщение Восточной армии. Вчера наши войска под командованием генерала барона фон Ратвица, покорителя Гааги и одного из самых блестящих наших военачальников, достигли Волги!»
– Клянусь отчим гнездом! – забожился Акакий Акакиевич, сглатывая слюну. – У меня аж слюнки потекли.
На воде показались двое неряшливого вида субъектов, сидящих верхом на двух стволах засохших деревьев. Оба ствола кружатся в опасных водоворотах.
– Питц! – отчаянно вопит первый всадник. – Нам непременно нужно пристать к берегу!
– Zu Befehl ! – отвечает второй всадник, стараясь не шевелиться.
Мимо проплывает труп бывшего немецкого солдата Шванке из красивого балтийского городка Сассница. У него праздный, беззаботный вид, в зубах торчит соломинка, он лежит на спине с застывшим взором, очевидно, целиком поглощенный созерцанием неба. Однако от этого отрешенного взгляда не ускользают проплывающие мимо жертвы кораблекрушения. От удивления бывший солдат Шванке переворачивается и крепко цепляется за первый ствол.
– Эй! Карл Редер из Гамбурга! – кричит он на языке мертвых в сторону камышей. – Посмотри, кого я поймал!
– Чем посмотри? Задницей? – ворчит на том же языке бывший каменщик Карл Редер из Гамбурга.
Он отделяется от камышей и плывет вслепую, не разбирая дороги.
– Мне бы только добраться до тех двух гнусных куриц, сыгравших надо мной эту злую шутку!
Илья Осипович и Акакий Акакиевич смотрят на него с невиннейшим видом.
– Сюда! – милосердно руководит им его коллега, бывший солдат Шванке.
– Что там? – с интересом спрашивает каменщик Редер.
– Эй! Принцель из Маннгейма! – кричит Шванке. – Каннинхен из Любека, идите сюда! Угадайте, кого я поймал!
– Пусть меня повесят, – громко говорит совершенно голый субъект, неожиданно вынырнувший из воды, словно поплавок, – пусть меня повесят, если это не генерал барон фон Ратвиц собственной персоной, один из самых блестящих наших военачальников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47