напиток. Вытер губы накрахмаленной салфеткой и откинулся на спинку кресла.
— Слушаю вас.
Сидякин пожевал тонкими, сморщенными губами. Проводил взглядом вышедшего из комнаты узколобого. Наверно, нелегко дается ему решение откровенно поговорить с частным детективом.
— На фронте я знал вашего деда, но никогда не думал, что судьба сведет меня с его внуком. Дело не в этом, — досадливо поморщился. — Мне стало известно о расследовании, которое затеял старый друг. Поймите меня правильно — не боюсь ни суда, ни приговора, не тот возраст. Просто интересно взглянуть на собранные Николаем документы. Так сказать, вспомнить прожитое и… забытое.
Хитрит старый лис, заметает следы хвостом, брезгливо подумал сыщик.
Если бы не боялся, ни за что не решился бы на откровения.
— Вчера вечером с аналогичной просьбой ко мне обратился другой человек. Я пообещал ксерокопии.
— И зря пообещали! Догадываюсь кому… Грач?
Удивительно подходящая кликуха для черного носатого Валуяна! Но подтверждать знакомство с армянином Романов не стал, ограничился пожатием плечами, которое можно расценить как угодно: и как признание, и как недоумение.
— Видите ли, мы с Николаем, можно сказать, родственники. Нас сроднила война. Поэтому не стоит ковыряться в наших отношениях чужакам, — пояснил Сидякин. — Особенно, таким вредным и злым, как ваш знакомец.
Наметившийся переговорный процесс устраивает частного детектива. И не только из сображений личной безопасности — в доме лесника находится беззащитная девчонка, за судьбу которой Роман в ответе.
— Обещания положено выполнять, — назидательно выдал он приевшийся афоризм. — Вне зависимости от того, кому они даны. Кстати, мне не составит труда и для вас снять копии.
— Дело не в копиях. Хотя, я от них не отказываюсь, наоборот, приму с благодарностью…. Прошу вас не предавать огласке некоторые факты моей биографии. Особенно, связанные с моим сыном и… компаньоном.
— Обещаю.
— Спасибо, — помолчал, бросил в рот одну за другой две таблетки, запил водой. Пожевал сухими губами, будто смакуя выпитое лекарство. — Нынче за любую услугу нужно платить, тем более за такую ценную, как ваша… Оплата будет особая… Ольга!
В комнату вошла женщина с грустными глазами. Села рядом с коляской, положила руку на плечо паралитика. Вопросительно посмотрела на незнакомого мужчину.
— Любой человек грешен. Один согрешил много раз, второй — мало. Я отношусь к первым. К концу жизни приходит раскаяние, желание чем-то искупить противные Богу поступки. Вот я и решил… Оленька, будь добра, исповедуйся перед внуком моего фронтового товарища. И никаких запретных тем, слышишь, никаких! Чтобы не смущать вас, я поеду в спаленку, почитаю, отдохну, — как-то жалко улыбнулся. — Устал — возраст сказывается.
Оставшись с Романовым наедине, Ольга обреченно вздохнула. Наверно, раскрываться перед незнакомым мужиком ей не хотелось, но и не выполнять просьбу-приказания Сидякина либо опасно, либо невежливо.
— Что вас интересует?
— Все, — коротко ответил Роман, извлекая из внутреннего кармана пиджака новый блокнот. — И желательно поподробней.
— А записывать зачем?
— Память ослабела, вот и приходится.
Внучка вечного комбата говорила медленно, разделяя фразы короткими паузами…
Глава 26
«… я с детства любила и уважала отца. К матери относилась прохладно. Рыхлая, ко всему равнодушная женщина — не пример для подражания. Неожидано отец резко изменился… Весть о моем замужестве родители встретили равнодушно…».
Из исповеди Видовой.
Когда Ольга перешла в седьмой класс, произошла трагедия. Во время схватки с преступниками отец получил серьезное ранение — пуля прошла рядом с сердцем.
— Нечто подобное я ожидала, — спокойно проговорила Наталья, когда вместе с дочерью дежурила у закрытой двери реанимации. — Говорила же ему — иди работать юристконсультом, адвокатом, ведущим гражданские дела, преподавателем. Короче, подальше от преступного мира. Так нет, потащила его нелегкая в самое пекло
Девочка молчала. Она не была согласна с матерью, но спорить с ней — зряшный труд. Наталья при всей своей рыхлости на редкость упряма. К тому же, площадка перед реанимацией, где сейчас мучается отец — не самое подходящее место для споров.
После выписки лейтенант Видов уехал из госпиталя, не заезжая домой, в подмосковный санаторий. Долечиваться. В один из теплых осенних дней жена и дочь навестили его.
Увидела Ольга совсем другого человека — опустившегося, рыхлого, нервного, с испуганными глазами. Он вздрагивал при появлении рядом с ним другого отдыхающего, шарахался от неожиданно подощедшей медсестры.
Ну, ладно, набрякшие под глазами мешки, землистый цвет лица, подрагивание пальцев рук — понятно и объяснимо. Серьезное ранение, сложная операция, нелегкий послеоперационный период — все это не могло не сказаться на психику. А вот непонятный страх…
Сразу же после возвращения из отпуска сыщик подал рапорт с просьбой об увольнении. По болезни.
— Ну, ежели по болезни, — понимающе поглядев на помощника, пробурчал Кашлов. — Кажется, я малость ошибся — слаб ты, Карпуша, в коленках. Ладушки, полны кадушки, — невесело пошутил он. — Наверно, уголовка тебе не по зубам.
Карп испуганно переступил с ноги на ногу. Казалось бы, чего ему бояться в уголовном розыске, а он откровенно трусил. И не мог скрыть этого.
Кашлов несколько минут не сводил взгляда с лейтенанта. Наверно, ожидал, что тот передумает, заберет свой рапорт.
— Может быть, перевести тебя из оперативников в аналитики?
— Спасибо… Не надо…
— Понятно, — разочаровано промолвил капитан. — Вот тебе и ладушки, полны кадушки!
Под рапортом полявилась витиеватая, с добрым десятком черточек и загогулин, согласовательная подпись. Карп взял бумагу и направился к выходу из кабинета, но Кашлов неожиданно остановил его.
— Кстати, ты помнишь, как шмонали подвальное общежитие нищих?
— Какое «общежитие»? — равнодушно спросил Видов. Сейчас его не интересовали прежние уголовные дела, он старался забыть о них. — Не помню.
— Ну, даешь, бывший лейтенант! Тогда повязали Желтка и Хмыря. Потом вышли на Доходягу. Состоялся у меня с ним душещипательный разговор… Вспомнил?
— Да.
— Так вот, этого самого Доходягу еще раньше отпустили с зоны с последней стадией туберкулеза. Умирать. Живуч оказался зек, снова взялся за старое. Попался на грабеже, осудили. Вчера был суд. Такие вот делишки, ладушки, полны кадушки, — снова выдал капитан дурацкое присловье.
— Да?
Конечно, Ольга не знала о рапорте и разговоре, состоявшимся у отца с Кашловым. Но догадывалась. По тоскливым взглядам, исчезнувшей с письменного стола фотокарточки бравого лейтенанта милиции, по безвольно сгорбившейся отцовской спине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126
— Слушаю вас.
Сидякин пожевал тонкими, сморщенными губами. Проводил взглядом вышедшего из комнаты узколобого. Наверно, нелегко дается ему решение откровенно поговорить с частным детективом.
— На фронте я знал вашего деда, но никогда не думал, что судьба сведет меня с его внуком. Дело не в этом, — досадливо поморщился. — Мне стало известно о расследовании, которое затеял старый друг. Поймите меня правильно — не боюсь ни суда, ни приговора, не тот возраст. Просто интересно взглянуть на собранные Николаем документы. Так сказать, вспомнить прожитое и… забытое.
Хитрит старый лис, заметает следы хвостом, брезгливо подумал сыщик.
Если бы не боялся, ни за что не решился бы на откровения.
— Вчера вечером с аналогичной просьбой ко мне обратился другой человек. Я пообещал ксерокопии.
— И зря пообещали! Догадываюсь кому… Грач?
Удивительно подходящая кликуха для черного носатого Валуяна! Но подтверждать знакомство с армянином Романов не стал, ограничился пожатием плечами, которое можно расценить как угодно: и как признание, и как недоумение.
— Видите ли, мы с Николаем, можно сказать, родственники. Нас сроднила война. Поэтому не стоит ковыряться в наших отношениях чужакам, — пояснил Сидякин. — Особенно, таким вредным и злым, как ваш знакомец.
Наметившийся переговорный процесс устраивает частного детектива. И не только из сображений личной безопасности — в доме лесника находится беззащитная девчонка, за судьбу которой Роман в ответе.
— Обещания положено выполнять, — назидательно выдал он приевшийся афоризм. — Вне зависимости от того, кому они даны. Кстати, мне не составит труда и для вас снять копии.
— Дело не в копиях. Хотя, я от них не отказываюсь, наоборот, приму с благодарностью…. Прошу вас не предавать огласке некоторые факты моей биографии. Особенно, связанные с моим сыном и… компаньоном.
— Обещаю.
— Спасибо, — помолчал, бросил в рот одну за другой две таблетки, запил водой. Пожевал сухими губами, будто смакуя выпитое лекарство. — Нынче за любую услугу нужно платить, тем более за такую ценную, как ваша… Оплата будет особая… Ольга!
В комнату вошла женщина с грустными глазами. Села рядом с коляской, положила руку на плечо паралитика. Вопросительно посмотрела на незнакомого мужчину.
— Любой человек грешен. Один согрешил много раз, второй — мало. Я отношусь к первым. К концу жизни приходит раскаяние, желание чем-то искупить противные Богу поступки. Вот я и решил… Оленька, будь добра, исповедуйся перед внуком моего фронтового товарища. И никаких запретных тем, слышишь, никаких! Чтобы не смущать вас, я поеду в спаленку, почитаю, отдохну, — как-то жалко улыбнулся. — Устал — возраст сказывается.
Оставшись с Романовым наедине, Ольга обреченно вздохнула. Наверно, раскрываться перед незнакомым мужиком ей не хотелось, но и не выполнять просьбу-приказания Сидякина либо опасно, либо невежливо.
— Что вас интересует?
— Все, — коротко ответил Роман, извлекая из внутреннего кармана пиджака новый блокнот. — И желательно поподробней.
— А записывать зачем?
— Память ослабела, вот и приходится.
Внучка вечного комбата говорила медленно, разделяя фразы короткими паузами…
Глава 26
«… я с детства любила и уважала отца. К матери относилась прохладно. Рыхлая, ко всему равнодушная женщина — не пример для подражания. Неожидано отец резко изменился… Весть о моем замужестве родители встретили равнодушно…».
Из исповеди Видовой.
Когда Ольга перешла в седьмой класс, произошла трагедия. Во время схватки с преступниками отец получил серьезное ранение — пуля прошла рядом с сердцем.
— Нечто подобное я ожидала, — спокойно проговорила Наталья, когда вместе с дочерью дежурила у закрытой двери реанимации. — Говорила же ему — иди работать юристконсультом, адвокатом, ведущим гражданские дела, преподавателем. Короче, подальше от преступного мира. Так нет, потащила его нелегкая в самое пекло
Девочка молчала. Она не была согласна с матерью, но спорить с ней — зряшный труд. Наталья при всей своей рыхлости на редкость упряма. К тому же, площадка перед реанимацией, где сейчас мучается отец — не самое подходящее место для споров.
После выписки лейтенант Видов уехал из госпиталя, не заезжая домой, в подмосковный санаторий. Долечиваться. В один из теплых осенних дней жена и дочь навестили его.
Увидела Ольга совсем другого человека — опустившегося, рыхлого, нервного, с испуганными глазами. Он вздрагивал при появлении рядом с ним другого отдыхающего, шарахался от неожиданно подощедшей медсестры.
Ну, ладно, набрякшие под глазами мешки, землистый цвет лица, подрагивание пальцев рук — понятно и объяснимо. Серьезное ранение, сложная операция, нелегкий послеоперационный период — все это не могло не сказаться на психику. А вот непонятный страх…
Сразу же после возвращения из отпуска сыщик подал рапорт с просьбой об увольнении. По болезни.
— Ну, ежели по болезни, — понимающе поглядев на помощника, пробурчал Кашлов. — Кажется, я малость ошибся — слаб ты, Карпуша, в коленках. Ладушки, полны кадушки, — невесело пошутил он. — Наверно, уголовка тебе не по зубам.
Карп испуганно переступил с ноги на ногу. Казалось бы, чего ему бояться в уголовном розыске, а он откровенно трусил. И не мог скрыть этого.
Кашлов несколько минут не сводил взгляда с лейтенанта. Наверно, ожидал, что тот передумает, заберет свой рапорт.
— Может быть, перевести тебя из оперативников в аналитики?
— Спасибо… Не надо…
— Понятно, — разочаровано промолвил капитан. — Вот тебе и ладушки, полны кадушки!
Под рапортом полявилась витиеватая, с добрым десятком черточек и загогулин, согласовательная подпись. Карп взял бумагу и направился к выходу из кабинета, но Кашлов неожиданно остановил его.
— Кстати, ты помнишь, как шмонали подвальное общежитие нищих?
— Какое «общежитие»? — равнодушно спросил Видов. Сейчас его не интересовали прежние уголовные дела, он старался забыть о них. — Не помню.
— Ну, даешь, бывший лейтенант! Тогда повязали Желтка и Хмыря. Потом вышли на Доходягу. Состоялся у меня с ним душещипательный разговор… Вспомнил?
— Да.
— Так вот, этого самого Доходягу еще раньше отпустили с зоны с последней стадией туберкулеза. Умирать. Живуч оказался зек, снова взялся за старое. Попался на грабеже, осудили. Вчера был суд. Такие вот делишки, ладушки, полны кадушки, — снова выдал капитан дурацкое присловье.
— Да?
Конечно, Ольга не знала о рапорте и разговоре, состоявшимся у отца с Кашловым. Но догадывалась. По тоскливым взглядам, исчезнувшей с письменного стола фотокарточки бравого лейтенанта милиции, по безвольно сгорбившейся отцовской спине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126