Борис присел возле кучи песка, поставил банку и стал заполнять ее пригоршнями. Владу оставалось одно из двух — либо поверить ему, либо пристрелить.
— Ты меня Паничем не пугай, — сказал Влад, — Панич велел прикончить урок. Ты Панкрата отпустил.
Борис аккуратно уложил ампулы в контейнер, досыпал песок доверху и завинтил крышку.
— А ты? — насмешливо посмотрел на Влада. — Или тебя сюда на экскурсию прислали?
— Я тебя вместо него прикончу, — пообещал Влад.
Борис не счел нужным вступать в пререкания, не торопясь сложил вещи в мешок и потянулся к гранате, опрометчиво оставленной Владом среди прочих вещей.
— Оставь! — скомандовал тот. — В сторону!
Борис посторонился. Влад подошел, наклонился…
Секунды хватило спецназовцу на то, чтобы выхватить из кармана пистолет, о котором Влад не подозревал, и выстрелить почти в упор. Пуля небольшого калибра ударила в подвздошную область и застряла в бронежилете, причинив неимоверную боль; «стечкин» выпал из руки, Влад упал.
— Ты меня утомил, щенок! — зло произнес Борис.
Он вразвалочку подошел к лежащему, поднял пистолет, целясь в голову. Собрав все силы, Влад выбросил вперед обе ноги, как в последнем своем поединке на татами. Выстрел пришелся мимо. Борис отлетел на несколько шагов и ударился головой о бревно сруба. Не давая ему опомниться, Влад ударил ребром стопы по руке, потянувшейся к пистолету. Хрустнула кость. Борис вскрикнул, но в ту же секунду провел мощную подсечку, опрокинув противника навзничь, и оказался на ногах.
Оба понимали, что нельзя позволить друг другу поднять оружие — как только у одного из них окажется пистолет или нож, другой умрет. Они обменялись увесистыми ударами, но стойко держались на ногах. Влад подпрыгнул, собираясь нанести «кик» в голову, но нога его была блокирована; резкий залом стопы заставил его перевернуться в воздухе и упасть. Секунд тридцать они продолжали поединок лежа, Борису удалось схватить Влада за горло. Жарко дыша ему в лицо и капая кровью из сломанного носа, он сомкнул пальцы, но Влад отбил захват и нанес тому удар лбом в лицо. После этого Борис был уже не опасен. Изловчившись, Влад ударил его пяткой по ключице и, когда тот оказался на спине, принялся месить его ногами, срывая лютую злобу за вероломство, за бессонные ночи и всю свою непутевую подневольную жизнь.
…Очнулся Борис от того, что Влад лил ему на голову воду из фляги. Он хотел пошевелиться, но не смог: капроновый шнур, обвивая шею, вплотную прижимал голову к срубу; руки и ноги были туго связаны, а к сломанному запястью приторочена скоба «лимонки» — если даже удастся ослабить шнур, граната без предохранительной чеки выпадет.
— В каком диапазоне связь с «базой»? — отшвырнув пустую флягу, спросил Влад.
Борис отвернулся, сплюнул.
— «Вертушку» вызовешь?
— Пешком дойдешь, ссыкун, — ответил Борис и закрыл глаза, давая понять, что разговор не будет иметь продолжения.
— Ладно, дойду, — сказал Влад и, водрузив на плечи рюкзак, пополнившийся трофеями, зашагал к лесу.
Он ждал, что Борис окликнет его, пообещает вызвать вертолет в обмен на жизнь, попросит пощады, проклянет, наконец. Но тот молчал, очевидно, пожелав остаться один на один с Господом.
Шансов на спасение у него не было.
12
Шалый открыл глаза. Палату на четыре койко-места освещала синяя дежурная лампочка. Он очень долго не мог сообразить, где находится, вспомнить, что с ним. Белизна простыней и потолка создавала ощущение морга. Пахло лекарствами. Тихо капала жидкость. Одна рука Шалого покоилась на простыне, другая утопала в чем-то влажном, мягком; прошло много времени, прежде чем он понял, что его кто-то держит за руку. Он хотел повернуть голову, но попытка отозвалась острой болью в позвонках и голове. Он застонал.
— Леня… Ленечка… Ленька… ты живой?.. живой, да?.. — в ухо ему кто-то задышал, голос был далеким, незнакомым. — Ленечка, это я, мама. Слышишь меня?
— Слы-шу, — шевельнул он распухшими, потрескавшимися губами.
— Ленечка, ну как же это, сынок?.. что ж так-то?.. ну зачем?.. — на руку его закапало теплое. Мать заплакала, прикрыла рот ладошкой, и все равно ее подвывание вытесняло тишину реанимационной.
— Не плачь.
— Не буду, не буду, — взяла она себя в руки. — Успокойся. Пить хочешь?
— Нет… больно…
— Врача позвать?
— Батя где?
Она наклонилась к самому его уху и жарко зашептала:
— Батя хату продает. Уж и покупателей нашел. Хорошо продаст, выгодно. Люди сказали, помогут тебя выкупить, мы заплатим, все отдадим, следователь сказал, что, может, и обойдется, может, даже не посадят тебя. Прямо из больницы — домой.
— Куда… домой-то? — через силу улыбнулся Шалый. — Дом-то батя продал? Нету дома.
— Ничего, сын, мы еще работаем, ты работать станешь, вместе быстро новый построим, а пока у Таньки поживем. Ты только слушайся, не молчи, не молчи, Христом Богом прошу! Скажи им все! Ведь ты же не убивал никого? А Катря с Павлом тебя прощают, сердца не держат — родные ведь. Не молчи, Ленечка…
Шалый закрыл глаза. Постепенно возвращалась боль в горле и груди, голова разламывалась. Он снова застонал, легонько стукнула дверь, повеяло свежим ветерком — должно быть, отворили форточку. Слышал, как сестра сделала укол в руку, и боль стала постепенно отступать.
— Мама, — позвал он. — Мать, ты где?..
— Здесь она, Леонид Савельич. Прилегла в ординаторской.
— Кто?..
— Следователь Родимич.
Сознание вернулось очень быстро, и боли больше никакой не было. Он даже голову смог повернуть.
— Мать-то зачем, св-волота! — скрипнул зубами. — Умереть и то не дали!
Родимич на оскорбление не отреагировал, подождал, пока подследственный успокоится.
— Умирать ни к чему, Леня. Тебе двадцать пять лет, и жить ты будешь еще три раза по столько. Тебя подлечат и отправят домой. И больше тебя никто не будет арестовывать и допрашивать. Ни в каких разбойных нападениях на шоссе под Крупками ты не участвовал, свидетелей этому нет. Твои родственники из Выселок заявление писать отказались, с участковым Синевичем мы все уладили. Автомобиль «Опель» вернули хозяину невредимым. И хату продавать не понадобится: я взяток не беру. Но мне нужно знать все, что произошло двадцать второго мая, понимаешь? Знать точно: кто стрелял, сколько их было, откуда они, на каком автомобиле они приехали. Инспектор Щепило мертв, ты к его убийству не причастен — тебя в это время на таможне быть не могло. Так зачем же ты молчишь? Кого покрываешь? Твоим подельникам уже все равно — их уже схоронили. Дело обстоит так: либо ты молчишь и по выздоровлении идешь под суд — а это при хорошем адвокате, который возьмет все деньги за хату и глазом не моргнет, лет десять минимум, — либо отвечаешь на мои вопросы. Я знаю, ты хорошо меня слышишь и мыслишь ясно — тебе сделали сильное обезболивание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62