Ты же меня знаешь, Берта! Ты знаешь, что я люблю одну тебя! Тот день, когда я тебя обману, еще не предусмотрен греческим календарем. Подожди, я передаю трубку моему комиссару, он хочет с тобой поговорить.
Он умоляюще смотрит на меня и протягивает мне трубку.
- Послушайте, Берта,-говорю я,-мы заключили пари с японскими полицейскими, которые пригласили нас...
Толстуха входит в раж. Я слышу, как она разоряется на другом краю света. Она говорит мне, что мы - негодяи, что никто не имеет права так шутить с чувствами честной женщины, что это не принесет нам счастья и что, как бы там ни было, когда Толстяк вернется домой, она задаст ему хорошую взбучку.
- Ну что же, я очень рад, что вы поняли шутку,-говорю я, прежде чем повесить трубку.- Я обязательно передам ему это. Спасибо, милая Берта!
- Что за молодчина твоя Берта,-добавляю я возвращая верещалку на место.- Она просила передать тебе, что прощает и встретит тебя как короля.
Я снова снимаю трубку и прошу телефонистку просветить меня по поводу стоимости невинной шалости Берю. Делаю это из чистого любопытства-ведь не могу же я унизить нашу гостеприимную хозяйку тем, что её гости сами станут оплачивать переговоры. Малышка из П.Т.Т. (24) вносит ясность, я перевожу эту сумму во франки и невольно присвистываю.
- Что, дороговато?-беспокоится Толстяк.
- Один миллион восемьдесят пять тысяч старых франков,-говоря я.Вечеринка начинает дорого обходиться нашей дорогой хозяйке.
- Тем лучше,-бурчит Толстяк-Что, если мы смоемся отсюда?
- Подожди, мне нужно показать конверт старому профессору.
- Почему ты не попросил прочитать его раньше?
- Маленькая хитрость, я хотел, чтобы он сделал это под кайфом.
Мы окончательно возвращаемся в зал, где события начинают принимать более пристойный оборот.
Барбара заявляет, что довольно хлестать виски, и пробил час шампанского.
- Ойахи! Ойахи!-радостно вопит профессор, который пьян, как ханыта Жан. Он фамильярно хватает меня за руку.
- Франция прекрасна!-изливает он мне свою душу.
Затем закрывает глаза и декламирует:
- Граффити ништяки окаки, как говорится в одной нашей пословице. Правда, поразительно, мой дорогой?
- Сногсшибательно,-подтверждаю я.-Как удар молнии. Кстати, о ваших пословицах, дорогой профессор. Что вы думаете по поводу вот этой штуки?
И ваш Сан-Антонио распахивает свой лопатник, достает оттуда конверт и протягивает его Ямамототвердолобо.
- А! Это та самая штучка, о которой ты говорил мне сегодня утром?бормочет Рульт- Представьте себе, профессор, что...
Он не успевает закончить фразу. Гладя на конверт, ученый зеленеет, что довольно редко происходит с японцами, так как такое изменение цвета является прерогативой китайцев. Он бросает его точно так же, как это сделал утром книготорговец и трижды выкрикивает слово, напоминающее вопль ушастого тюленя, которому прищемили хвост дверцей самосвала. Мы остолбеваем от удивления. Даже филиппинский тенор резко замолкает. Папаша Хилджон распахивает свои пьяные сонные брызги, а Барбара стряхивает ладонь Рульта со своей задней сцены.
- Видите,- шепчу я,- начинается... Я наклоняюсь, чтобы поднять конверт, но в тот миг, когда я дотрагиваюсь до него, Ямамототвердолобо хватает серебренный канделябр и, повторяя свой вопль, наносит ужасный удар по моей руке.
Наступает мой черед брать передышку. Эта старая морщинистая задница, наверное, сломала мне с полдесятка пальцев на правой руке. Профессор снова поднимает канделябр и собирается двинуть им меня по кубышке. Но мой дружище Берю уберегает меня от трещины кумпола, своевременно метнув свой бокал с шампанским в гнусную рожу старой макаки. Папаша-желтоморд роняет свой канделябр и прямиком бежит к открытому окну, из которого сигает головой в городской асфальт, прежде чем у нас успевает сработать хоть одна мозговая клетка, чтобы помешать ему сделать это. Барбара кусает себе локти. Папаша Хилджон, незадолго до того распахнувший свои шкеты, спрашивает с любопытством в голосе:
- Эй, Барбара, my dear! (25) Мы на каком этаже?
- На седьмом,- уточняет Рульт.
- О.К., thank you,- вздыхает Хилджон, засыпая,- Poor old beans (26)
Продолжая потирать свою ноющую руку, я подхожу к окну. Там внизу, в самом низу улицы, зеваки окружают расплющенное тело. Они задирают головы вверх...
- Сейчас примчатся легавые-говорит Толстяк.- Ты не думаешь, что нам лучше смотаться отсюда?
Это он хорошо заметил, и я полностью одобряю его осторожность. Опыта ему не занимать, он знает, что "береженого Бог бережет", ну, а Бог надежнее японской полиции. Я отвожу Рульта в сторонку:
- Очень жаль, старина. Но мне бы не хотелось иметь дело с японскими собратьями. Попытайтесь сами уладить это дело.
- Можете положиться на меня. Смывайтесь через черный ход! Он идет, чтобы поднять конверт. Инцидент действует на всех отрезвляюще. Нас слеганца мутит, а котелки вибрируют от напряжения.
- Можете доверить мне его,-говорит Рульт, помахивая конвертом.- Это штука действует, как динамит. Я свяжусь с французскими учеными, может быть, они...
- О кей. Но будьте осторожны с ним. Завтра созвонимся, идет?
- Идет!
Толстяк уже приподнял подол своего кимоно и порхает к выходу, как звезда балета, сорвавшая восторженные аплодисменты публики.
Мы мылимся через четыре ступеньки вниз по служебной лестнице и, очутившись на улице, замечаем; что на миг опередили машину, нашпигованную легавыми. Пусть разбираются без нас. Ну а мы, решив воспользоваться вечерней прохладой для того, чтобы освежить и проветрить мозги, пешком возвращаемся в свою гостиницу.
- Это, в натуре, что-то невероятное! - восклицает Бе-Рхю-Рье.-За всю свою собачью жизнь легавого не встречал ничего подобного! Никогда!
С опущенными под бременем постоянной загадки плечами и зеленым огнедышащим драконом на кимоно. Толстяк здорово смахивает со спины на мешок взрывчатки, мирно бороздящий многолюдные улицы вечернего Токио.
Глава 8
Ну и ну,-вздыхает Толстяк, благополучно миновав вращающуюся дверь нашей гостиницы- смело можно сказать, что на нашу долю выпал насыщенный денек!-Он начинает перечислять:
-Старый книжный червь, который распорол себе брюхо; двое легавых, которым мы расквасили афиши; попойка, во время которой я чуть было не развелся, и, наконец, этот чокнутый бабай, сиганувший в окно после неудачной попытки замочить тебя. С этими япошками не соскучишься!
Мы пожимаем друг другу лапы в коридоре и заныриваем в свои номера. Включив свет, я вздрагиваю: в моей комнатухе все перевернуто вверх дном. Во время моего отсутствия кто-то добросовестно провел шмон. Матрас валяется на полу. Ящики тщательно выпотрошены, также, как и чемодан. Я не успеваю толком рассмотреть царящий в моем номере бардак, как ко мне вламывается негодующий Толстяк в развевающемся кимоно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Он умоляюще смотрит на меня и протягивает мне трубку.
- Послушайте, Берта,-говорю я,-мы заключили пари с японскими полицейскими, которые пригласили нас...
Толстуха входит в раж. Я слышу, как она разоряется на другом краю света. Она говорит мне, что мы - негодяи, что никто не имеет права так шутить с чувствами честной женщины, что это не принесет нам счастья и что, как бы там ни было, когда Толстяк вернется домой, она задаст ему хорошую взбучку.
- Ну что же, я очень рад, что вы поняли шутку,-говорю я, прежде чем повесить трубку.- Я обязательно передам ему это. Спасибо, милая Берта!
- Что за молодчина твоя Берта,-добавляю я возвращая верещалку на место.- Она просила передать тебе, что прощает и встретит тебя как короля.
Я снова снимаю трубку и прошу телефонистку просветить меня по поводу стоимости невинной шалости Берю. Делаю это из чистого любопытства-ведь не могу же я унизить нашу гостеприимную хозяйку тем, что её гости сами станут оплачивать переговоры. Малышка из П.Т.Т. (24) вносит ясность, я перевожу эту сумму во франки и невольно присвистываю.
- Что, дороговато?-беспокоится Толстяк.
- Один миллион восемьдесят пять тысяч старых франков,-говоря я.Вечеринка начинает дорого обходиться нашей дорогой хозяйке.
- Тем лучше,-бурчит Толстяк-Что, если мы смоемся отсюда?
- Подожди, мне нужно показать конверт старому профессору.
- Почему ты не попросил прочитать его раньше?
- Маленькая хитрость, я хотел, чтобы он сделал это под кайфом.
Мы окончательно возвращаемся в зал, где события начинают принимать более пристойный оборот.
Барбара заявляет, что довольно хлестать виски, и пробил час шампанского.
- Ойахи! Ойахи!-радостно вопит профессор, который пьян, как ханыта Жан. Он фамильярно хватает меня за руку.
- Франция прекрасна!-изливает он мне свою душу.
Затем закрывает глаза и декламирует:
- Граффити ништяки окаки, как говорится в одной нашей пословице. Правда, поразительно, мой дорогой?
- Сногсшибательно,-подтверждаю я.-Как удар молнии. Кстати, о ваших пословицах, дорогой профессор. Что вы думаете по поводу вот этой штуки?
И ваш Сан-Антонио распахивает свой лопатник, достает оттуда конверт и протягивает его Ямамототвердолобо.
- А! Это та самая штучка, о которой ты говорил мне сегодня утром?бормочет Рульт- Представьте себе, профессор, что...
Он не успевает закончить фразу. Гладя на конверт, ученый зеленеет, что довольно редко происходит с японцами, так как такое изменение цвета является прерогативой китайцев. Он бросает его точно так же, как это сделал утром книготорговец и трижды выкрикивает слово, напоминающее вопль ушастого тюленя, которому прищемили хвост дверцей самосвала. Мы остолбеваем от удивления. Даже филиппинский тенор резко замолкает. Папаша Хилджон распахивает свои пьяные сонные брызги, а Барбара стряхивает ладонь Рульта со своей задней сцены.
- Видите,- шепчу я,- начинается... Я наклоняюсь, чтобы поднять конверт, но в тот миг, когда я дотрагиваюсь до него, Ямамототвердолобо хватает серебренный канделябр и, повторяя свой вопль, наносит ужасный удар по моей руке.
Наступает мой черед брать передышку. Эта старая морщинистая задница, наверное, сломала мне с полдесятка пальцев на правой руке. Профессор снова поднимает канделябр и собирается двинуть им меня по кубышке. Но мой дружище Берю уберегает меня от трещины кумпола, своевременно метнув свой бокал с шампанским в гнусную рожу старой макаки. Папаша-желтоморд роняет свой канделябр и прямиком бежит к открытому окну, из которого сигает головой в городской асфальт, прежде чем у нас успевает сработать хоть одна мозговая клетка, чтобы помешать ему сделать это. Барбара кусает себе локти. Папаша Хилджон, незадолго до того распахнувший свои шкеты, спрашивает с любопытством в голосе:
- Эй, Барбара, my dear! (25) Мы на каком этаже?
- На седьмом,- уточняет Рульт.
- О.К., thank you,- вздыхает Хилджон, засыпая,- Poor old beans (26)
Продолжая потирать свою ноющую руку, я подхожу к окну. Там внизу, в самом низу улицы, зеваки окружают расплющенное тело. Они задирают головы вверх...
- Сейчас примчатся легавые-говорит Толстяк.- Ты не думаешь, что нам лучше смотаться отсюда?
Это он хорошо заметил, и я полностью одобряю его осторожность. Опыта ему не занимать, он знает, что "береженого Бог бережет", ну, а Бог надежнее японской полиции. Я отвожу Рульта в сторонку:
- Очень жаль, старина. Но мне бы не хотелось иметь дело с японскими собратьями. Попытайтесь сами уладить это дело.
- Можете положиться на меня. Смывайтесь через черный ход! Он идет, чтобы поднять конверт. Инцидент действует на всех отрезвляюще. Нас слеганца мутит, а котелки вибрируют от напряжения.
- Можете доверить мне его,-говорит Рульт, помахивая конвертом.- Это штука действует, как динамит. Я свяжусь с французскими учеными, может быть, они...
- О кей. Но будьте осторожны с ним. Завтра созвонимся, идет?
- Идет!
Толстяк уже приподнял подол своего кимоно и порхает к выходу, как звезда балета, сорвавшая восторженные аплодисменты публики.
Мы мылимся через четыре ступеньки вниз по служебной лестнице и, очутившись на улице, замечаем; что на миг опередили машину, нашпигованную легавыми. Пусть разбираются без нас. Ну а мы, решив воспользоваться вечерней прохладой для того, чтобы освежить и проветрить мозги, пешком возвращаемся в свою гостиницу.
- Это, в натуре, что-то невероятное! - восклицает Бе-Рхю-Рье.-За всю свою собачью жизнь легавого не встречал ничего подобного! Никогда!
С опущенными под бременем постоянной загадки плечами и зеленым огнедышащим драконом на кимоно. Толстяк здорово смахивает со спины на мешок взрывчатки, мирно бороздящий многолюдные улицы вечернего Токио.
Глава 8
Ну и ну,-вздыхает Толстяк, благополучно миновав вращающуюся дверь нашей гостиницы- смело можно сказать, что на нашу долю выпал насыщенный денек!-Он начинает перечислять:
-Старый книжный червь, который распорол себе брюхо; двое легавых, которым мы расквасили афиши; попойка, во время которой я чуть было не развелся, и, наконец, этот чокнутый бабай, сиганувший в окно после неудачной попытки замочить тебя. С этими япошками не соскучишься!
Мы пожимаем друг другу лапы в коридоре и заныриваем в свои номера. Включив свет, я вздрагиваю: в моей комнатухе все перевернуто вверх дном. Во время моего отсутствия кто-то добросовестно провел шмон. Матрас валяется на полу. Ящики тщательно выпотрошены, также, как и чемодан. Я не успеваю толком рассмотреть царящий в моем номере бардак, как ко мне вламывается негодующий Толстяк в развевающемся кимоно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36