Прозреваешь. Как мне кажется, это осознают очень немногие.
Отдельные личности тут и там. А вот широкие массы... Что они себе думают?
Все эти сотни тысяч жителей хотя бы вот этого города. Неужели все они
воображают, что живут в нормальном мире? Или они тоже начинают
догадываться, в их сознании бывают хотя бы проблески истины...
Однако, подумал он, не мешало бы все-таки понять, что же означает это
слово - безумие. Нужно дать логически непротиворечивое определение. Что я
подразумеваю под этим словом? Я его вижу, я его ощущаю, но что же это?
Это то, что они делают, то, чем они являются. Это то, что они сами не
в состоянии осознать. Это их неосведомленность о других. Непонимание того,
что они делают с другими, какой вред причинили и продолжают причинять.
Нет, не то. Сам не знаю. Но я ощущаю это и умом, и сердцем. Эту их
бессмысленную жестокость. Именно ли в этом их безумие? Тоже нет. Боже,
подумал он. Я не в состоянии разобраться, отыскать истину. Может быть, их
безумие в том, что они отвергают отдельные элементы окружающей нас
реальности? Да. Но не только в этом. Оно в их планах. Да, в их замыслах.
Завоевание планет. Это нечто такое же безумное и бессмысленное, как и их
покорение Африки, а до этого - Европы и Азии.
Их мироощущение - оно космическое. В нем нет места - ни человеку
здесь, ни ребенку там. Одни абстракции: раса, земля. Фольк. Ланд. Блут.
Эре. Не благородство человека, а Эре, честь сама по себе. Для них реально
только абстрактное, реальность же они просто не замечают. Это их чувство
пространства и времени. Они смотрят сквозь пространства "здесь", "сейчас"
в необозримые космические глубины, которые находятся вне пределов этих
понятий, в вечность. И это смертельно опасно для жизни. Потому что со
временем, когда-нибудь, жизни не станет. Были когда-то во Вселенной одни
только частицы первозданной пыли, горячий газообразный водоворот, и ничего
более, и так будет снова. А жизнь - она всего лишь заполняет промежуток
между этими состояниями, Айн Аугенблик. Космические процессы ускоряются,
превращая живое снова в гранит и метан; колесо вселенской истории крушит
жизнь. Все в этом мире только временное. И они - эти безумцы - как раз и
способствуют своей деятельностью торжеству гранита, праха, стремления к
небытию. Они хотят помочь природе.
И, еще подумал он, я догадываюсь почему. Они хотят сами стать
движущей силой истории, а не ее жертвами. Они отождествляют себя с Богом,
с его всемогуществом и верят в свою богоподобность. Именно в этом суть их
безумия. Они захвачены стереотипом; их коллективное "Я" увеличивается в
объеме так, что они уже сами не в состоянии разобрать, с чего начинали, и
тогда божественность их покидает. Это не высокомерие, не гордыня; это
отрицание личности, доведенное до своего логического предела, когда уже
нельзя провести грань между тем, кто поклоняется какому-нибудь богу, и
тем, кто сам считает себя богом и требует поклонения. Не человек пожрал
Бога - Бог пожрал человека.
Чего они не в состоянии постичь - так это беспомощности человека. Я
мал, я слаб, я совершенно безразличен окружающей меня Вселенной. Она
просто не замечает меня. Я живу неприметно. Но почему это плохо? Разве так
не лучше? Тех, кого боги замечают, они уничтожают. Оставайся малым - и ты
избегнешь ревности сильных мира сего.
Отстегивая свой привязной ремень, Бейнс произнес:
- Мистер Лотце, этого я еще никогда никому не говорил. Я - еврей.
Лотце поглядел на него как на человека, достойного сожаления.
- Вы об этом ни за что не догадались, - продолжал Бейнс, - потому что
внешне я ничем не похож на еврея. Я изменил форму носа, сделал меньше
жировые поры на лице, химическим путем осветлил кожу, даже изменил форму
черепа. Короче говоря, по внешности меня невозможно уличить. Я вхож в
самые высшие сферы нацистского общества и действительно часто там бываю.
Никто меня не разоблачит. И... - тут он сделал паузу, стал близко, очень
близко к Лотце, и добавил таким тихим голосом, что слышать его мог только
Лотце. - И есть еще другие такие, как я. Вы слышите? Мы не погибли. Мы все
еще существуем. Мы живем, не замечаемые никем.
- Служба безопасности... - заикаясь, начал было Лотце.
- Служба СД может проверить мои анкеты, - сказал Бейнс. - Вы можете
донести на меня. Но у меня очень сильные связи. Некоторые из моих
покровителей - арийцы, некоторые - тоже евреи, занимающие самые высокие
должности в Берлине. Ваш донос выбросят в корзину для мусора, а затем,
немного спустя, я донесу на вас. И благодаря все тем же моим связям вы
окажетесь в исправительном лагере. - Он улыбнулся, чуть поклонился и
двинулся вдоль прохода, подальше от Лотце, пока не присоединился к другим
пассажирам.
Все спустились по трапу на холодное, продуваемое ветрами посадочное
поле. Уже в самом низу Бейнс снова оказался на какое-то мгновенье рядом с
Лотце.
- По правде говоря, - произнес Бейнс, шагая рядом с Лотце, - мне не
нравятся ваши взгляды, мистер Лотце, поэтому я не сомневаюсь в том, что
обязательно донесу на вас. - Он резко ускорил шаг, оставив Лотце позади.
В дальнем конце поля, у входа в вестибюль вокзала, прибывших ожидало
довольно большое число встречающих. Родственники, друзья пассажиров,
некоторые из них махали руками, вглядывались в лица, приветливо улыбались.
Чуть впереди остальных стоял коренастый японец средних лет, хорошо одетый,
в английском пальто, в заостренных полуботинках и в шляпе-котелке. Рядом с
ним стоял японец помоложе. На лацкане пальто японца средних лет был значок
одной из влиятельнейших Тихоокеанских торговых миссий имперского
правительства. Это он, - понял Бейнс. - Мистер Нобусуке Тагоми явился
собственной персоной, чтобы встретить меня.
Сделав шаг вперед, японец отозвался первым.
- Герр Бейнс... Добрый вечер, - и нерешительно поклонился.
- Добрый вечер, мистер Тагоми, - произнес Бейнс и протянул японцу
руку. Они обменялись рукопожатиями, затем раскланялись.
Молодой японец тоже поклонился, лицо его сияло.
- Несколько прохладно на этом открытом поле, - сказал Тагоми. - Мы
вернемся в центр города на принадлежащем миссии вертолете. Вас это
устраивает? Или вы бы хотели сначала привести себя в порядок? - Он с
нескрываемым волнением смотрел в лицо Бейнсу.
- Мы могли бы сразу тронуться, - ответил Бейнс. - Я хочу
зарегистрироваться в гостинице. Вот только мой багаж...
- Мистер Котомихи позаботится о нем, - успокоил его Тагоми. - А затем
последует за нами. Видите ли, сэр, на этом вокзале багажа приходится
дожидаться в очереди добрый час.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
Отдельные личности тут и там. А вот широкие массы... Что они себе думают?
Все эти сотни тысяч жителей хотя бы вот этого города. Неужели все они
воображают, что живут в нормальном мире? Или они тоже начинают
догадываться, в их сознании бывают хотя бы проблески истины...
Однако, подумал он, не мешало бы все-таки понять, что же означает это
слово - безумие. Нужно дать логически непротиворечивое определение. Что я
подразумеваю под этим словом? Я его вижу, я его ощущаю, но что же это?
Это то, что они делают, то, чем они являются. Это то, что они сами не
в состоянии осознать. Это их неосведомленность о других. Непонимание того,
что они делают с другими, какой вред причинили и продолжают причинять.
Нет, не то. Сам не знаю. Но я ощущаю это и умом, и сердцем. Эту их
бессмысленную жестокость. Именно ли в этом их безумие? Тоже нет. Боже,
подумал он. Я не в состоянии разобраться, отыскать истину. Может быть, их
безумие в том, что они отвергают отдельные элементы окружающей нас
реальности? Да. Но не только в этом. Оно в их планах. Да, в их замыслах.
Завоевание планет. Это нечто такое же безумное и бессмысленное, как и их
покорение Африки, а до этого - Европы и Азии.
Их мироощущение - оно космическое. В нем нет места - ни человеку
здесь, ни ребенку там. Одни абстракции: раса, земля. Фольк. Ланд. Блут.
Эре. Не благородство человека, а Эре, честь сама по себе. Для них реально
только абстрактное, реальность же они просто не замечают. Это их чувство
пространства и времени. Они смотрят сквозь пространства "здесь", "сейчас"
в необозримые космические глубины, которые находятся вне пределов этих
понятий, в вечность. И это смертельно опасно для жизни. Потому что со
временем, когда-нибудь, жизни не станет. Были когда-то во Вселенной одни
только частицы первозданной пыли, горячий газообразный водоворот, и ничего
более, и так будет снова. А жизнь - она всего лишь заполняет промежуток
между этими состояниями, Айн Аугенблик. Космические процессы ускоряются,
превращая живое снова в гранит и метан; колесо вселенской истории крушит
жизнь. Все в этом мире только временное. И они - эти безумцы - как раз и
способствуют своей деятельностью торжеству гранита, праха, стремления к
небытию. Они хотят помочь природе.
И, еще подумал он, я догадываюсь почему. Они хотят сами стать
движущей силой истории, а не ее жертвами. Они отождествляют себя с Богом,
с его всемогуществом и верят в свою богоподобность. Именно в этом суть их
безумия. Они захвачены стереотипом; их коллективное "Я" увеличивается в
объеме так, что они уже сами не в состоянии разобрать, с чего начинали, и
тогда божественность их покидает. Это не высокомерие, не гордыня; это
отрицание личности, доведенное до своего логического предела, когда уже
нельзя провести грань между тем, кто поклоняется какому-нибудь богу, и
тем, кто сам считает себя богом и требует поклонения. Не человек пожрал
Бога - Бог пожрал человека.
Чего они не в состоянии постичь - так это беспомощности человека. Я
мал, я слаб, я совершенно безразличен окружающей меня Вселенной. Она
просто не замечает меня. Я живу неприметно. Но почему это плохо? Разве так
не лучше? Тех, кого боги замечают, они уничтожают. Оставайся малым - и ты
избегнешь ревности сильных мира сего.
Отстегивая свой привязной ремень, Бейнс произнес:
- Мистер Лотце, этого я еще никогда никому не говорил. Я - еврей.
Лотце поглядел на него как на человека, достойного сожаления.
- Вы об этом ни за что не догадались, - продолжал Бейнс, - потому что
внешне я ничем не похож на еврея. Я изменил форму носа, сделал меньше
жировые поры на лице, химическим путем осветлил кожу, даже изменил форму
черепа. Короче говоря, по внешности меня невозможно уличить. Я вхож в
самые высшие сферы нацистского общества и действительно часто там бываю.
Никто меня не разоблачит. И... - тут он сделал паузу, стал близко, очень
близко к Лотце, и добавил таким тихим голосом, что слышать его мог только
Лотце. - И есть еще другие такие, как я. Вы слышите? Мы не погибли. Мы все
еще существуем. Мы живем, не замечаемые никем.
- Служба безопасности... - заикаясь, начал было Лотце.
- Служба СД может проверить мои анкеты, - сказал Бейнс. - Вы можете
донести на меня. Но у меня очень сильные связи. Некоторые из моих
покровителей - арийцы, некоторые - тоже евреи, занимающие самые высокие
должности в Берлине. Ваш донос выбросят в корзину для мусора, а затем,
немного спустя, я донесу на вас. И благодаря все тем же моим связям вы
окажетесь в исправительном лагере. - Он улыбнулся, чуть поклонился и
двинулся вдоль прохода, подальше от Лотце, пока не присоединился к другим
пассажирам.
Все спустились по трапу на холодное, продуваемое ветрами посадочное
поле. Уже в самом низу Бейнс снова оказался на какое-то мгновенье рядом с
Лотце.
- По правде говоря, - произнес Бейнс, шагая рядом с Лотце, - мне не
нравятся ваши взгляды, мистер Лотце, поэтому я не сомневаюсь в том, что
обязательно донесу на вас. - Он резко ускорил шаг, оставив Лотце позади.
В дальнем конце поля, у входа в вестибюль вокзала, прибывших ожидало
довольно большое число встречающих. Родственники, друзья пассажиров,
некоторые из них махали руками, вглядывались в лица, приветливо улыбались.
Чуть впереди остальных стоял коренастый японец средних лет, хорошо одетый,
в английском пальто, в заостренных полуботинках и в шляпе-котелке. Рядом с
ним стоял японец помоложе. На лацкане пальто японца средних лет был значок
одной из влиятельнейших Тихоокеанских торговых миссий имперского
правительства. Это он, - понял Бейнс. - Мистер Нобусуке Тагоми явился
собственной персоной, чтобы встретить меня.
Сделав шаг вперед, японец отозвался первым.
- Герр Бейнс... Добрый вечер, - и нерешительно поклонился.
- Добрый вечер, мистер Тагоми, - произнес Бейнс и протянул японцу
руку. Они обменялись рукопожатиями, затем раскланялись.
Молодой японец тоже поклонился, лицо его сияло.
- Несколько прохладно на этом открытом поле, - сказал Тагоми. - Мы
вернемся в центр города на принадлежащем миссии вертолете. Вас это
устраивает? Или вы бы хотели сначала привести себя в порядок? - Он с
нескрываемым волнением смотрел в лицо Бейнсу.
- Мы могли бы сразу тронуться, - ответил Бейнс. - Я хочу
зарегистрироваться в гостинице. Вот только мой багаж...
- Мистер Котомихи позаботится о нем, - успокоил его Тагоми. - А затем
последует за нами. Видите ли, сэр, на этом вокзале багажа приходится
дожидаться в очереди добрый час.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83