Кадфаэль прав, — продолжал брат Павел, — меня самого не было вчера вместе со всеми в саду, — этот несчастный случай с братом Волстаном взволновал всех, а когда подошел брат Мэриет, его никто не предупредил о случившемся, и увиденное потрясло юношу. Он испугался, что бедный парень умер. Возможно, эта мучительная для него мысль превратилась в наваждение и нарушила сон, и сейчас нужны только покой и молитва. Подскажите, как мне поступить.
— Получается, он все это время спал? — Радульфус бросил задумчивый взгляд на смиренно склонившуюся перед ним фигуру. — Не просыпаясь, поднял на ноги весь дормиторий?
— Да, спал, — ответил Кадфаэль твердо. — Разбудить его в таком состоянии значило бы причинить ему большое зло. Когда я осторожно уложил его, он погрузился в самые далекие глубины сна, и это излечило его страдания. Уверен, он ничего не подозревал о поднявшемся переполохе, пока ему не рассказали утром.
— Это правда, отец мой, — произнес Мэриет, подняв на мгновение глаза. — Мне рассказали обо всем, и, видит Бог, я очень сожалею. Но клянусь, я не знал ничего о своем проступке. Если мне приснился дурной сон, я ничего не помню. Я не знаю, почему все так произошло. Для меня это такая же тайна, как и для всех остальных. Могу только надеяться, что больше этого не случится.
Аббат в раздумье нахмурил брови:
— Странно, что ты так встревожился без всякой причины. Вероятно, потрясение, вызванное видом брата Волстана, лежащего в луже крови, явилось причиной твоей взволнованности. Но то, что ты не смог управлять своим духом, не свидетельствует ли это о том, сын мой, что с принесением клятвы следует подождать?
Из всех предлагавшихся способов наказания только этот, похоже, напугал Мэриета. Он внезапно бросился на колени, причем движение его было столь грациозно, что широкая ряса взметнулась и разлеглась вокруг его тела как рыцарский плащ. Юноша поднял голову, с отчаянием взглянул на аббата и умоляюще протянул к нему руки:
— Отец мой, помоги мне, поверь! Я хочу только одного — вступить в монастырь, обрести мир и покой и выполнять все, что потребует от меня устав. Я хочу обрубить все нити, привязывавшие меня к прошлому. Если я виноват, если я согрешил, намеренно или невольно, излечи меня, накажи меня, наложи на меня епитимью, какую только сочтешь нужной, только не гони меня!
— Мы не отказываемся так легко от кандидатов в наш орден, — произнес аббат Радульфус, — и не отворачиваемся от тех, кому требуется помощь. Существуют лекарства, которые успокаивают слишком разгоряченный мозг. У брата Кадфаэля они есть. Но к их помощи следует прибегать только в случае крайней необходимости, а для тебя лучший способ исцеления — молитвы и стремление научиться владеть собой.
— Я бы скорее достиг этого, — продолжал Мэриет со всей возможной страстью, — если бы ты сократил срок моего испытания, разрешил мне дать обет и начать полностью жить монашеской жизнью. Тогда не останется ни сомнений, ни страха…
«Ни надежды», — добавил про себя Кадфаэль, взглянув на юношу, и, продолжая наблюдать за ним, подумал, а не пришла ли та же мысль в голову аббату.
— Истинно монашескую жизнь надо заслужить, — ответил аббат резко. — Ты еще не готов дать обет. И ты, и мы должны проявить терпение; пройдет время, и ты будешь достоин стать одним из нас. Чем больше спешка, тем дальше цель. Помни это и старайся обуздать свои порывы. А пока подождем. Я допускаю, что поступок твой ненамеренный, и молю Бога, чтобы впредь подобные потрясения миновали тебя. Теперь иди. Брат Павел передаст тебе наше решение.
Мэриет бросил быстрый взгляд на окружавшие его серьезные лица и вышел, оставив братьев обсуждать вопрос о своей судьбе. Приор Роберт, как всегда, немедленно распознал в смирении юноши немалую гордыню и считал, что умерщвление плоти с помощью тяжелого физического труда, диеты, состоящей из хлеба и воды, а также самобичевания, позволит сосредоточиться и очистит растревоженный дух. Некоторые члены капитула смотрели на дело просто: поскольку послушник не хотел совершить ничего дурного, его не следовало наказывать, однако в интересах всеобщего спокойствия, быть может, было бы полезно отделить его от собратьев. Брат Павел указал, что это само по себе послужит Мэриету наказанием.
— Вполне возможно, мы беспокоимся понапрасну, — сказал в заключение аббат. — Кому из нас не приходилось провести дурную ночь, когда сон прерывается кошмарами? Все бывает. Ведь ни с кем из нас, в том числе и с детьми, ничего плохого не произошло. Почему бы не посчитать, что подобное больше не повторится? Между дормиторием и комнатой мальчиков есть две двери, при необходимости их можно закрывать. А если потребуется, можно принять и другие меры.
Три ночи прошли спокойно, на четвертую все повторилось. Не так страшно, как в первый раз, но все же переполох поднялся изрядный. Диких воплей не было, однако дважды или трижды, с перерывами, Мэриет произнес какие-то слова, и то, что удалось разобрать, вызвало у его собратьев-послушников глубокое смятение. Они стали относиться к юноше с еще большей опаской.
— Он несколько раз выкрикнул: «Нет, нет, нет!» — докладывал брату Павлу на следующее утро ближайший сосед Мэриета. — А потом проговорил: «Хорошо, хорошо!» — и что-то о покорности и долге… Потом снова завопил: «Кровь!» Я проснулся и заглянул к нему — брат Мэриет сидел в кровати, ломая руки. Потом он опять лег, и больше ничего. Только с кем он разговаривал? Боюсь, им овладел дьявол. А что может быть еще?
Брат Павел отверг столь безумное предположение, но тем не менее не мог отрицать, что сам слышал эти слова, вызвавшие и у него беспокойство. Мэриет снова был поражен, узнав, что он вторично оказался причиной переполоха, и утверждал, что не помнит, чтобы ему привиделось во сне что-то дурное, и живот ночью тоже не болел.
— На этот раз никто сильно не перепугался, — сказал брат Павел Кадфаэлю после литургии. — Он кричал негромко, и дверь к детям мы закрыли. Я, как мог, прекратил всякие пересуды, но они боятся Мэриета. Им нужен душевный покой, а он — угроза этому покою. Они говорят, что во время сна в него вселяется дьявол и что это дьявол привел его сюда и неизвестно, в кого еще он вздумает вселиться. Я слышал, как они называли Мэриета послушником дьявола. Это-то, по крайней мере, я пресек, вслух они такого больше не произносят. Но думать не запретишь.
Сам Кадфаэль тоже слышал страдальческие вскрики, на этот раз приглушенные, слышал боль и отчаяние в голосе Мэриета и пришел к заключению, что причина происходящего, несомненно, была земной. Однако неудивительно, что неопытные юнцы, доверчивые и суеверные, боялись и думать иначе.
Все это происходило в середине октября, в тот же день, когда каноник Элюар из Винчестера, сопровождаемый секретарем и конюхом, на пути из Честера на юг остановился отдохнуть пару дней в Шрусбери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
— Получается, он все это время спал? — Радульфус бросил задумчивый взгляд на смиренно склонившуюся перед ним фигуру. — Не просыпаясь, поднял на ноги весь дормиторий?
— Да, спал, — ответил Кадфаэль твердо. — Разбудить его в таком состоянии значило бы причинить ему большое зло. Когда я осторожно уложил его, он погрузился в самые далекие глубины сна, и это излечило его страдания. Уверен, он ничего не подозревал о поднявшемся переполохе, пока ему не рассказали утром.
— Это правда, отец мой, — произнес Мэриет, подняв на мгновение глаза. — Мне рассказали обо всем, и, видит Бог, я очень сожалею. Но клянусь, я не знал ничего о своем проступке. Если мне приснился дурной сон, я ничего не помню. Я не знаю, почему все так произошло. Для меня это такая же тайна, как и для всех остальных. Могу только надеяться, что больше этого не случится.
Аббат в раздумье нахмурил брови:
— Странно, что ты так встревожился без всякой причины. Вероятно, потрясение, вызванное видом брата Волстана, лежащего в луже крови, явилось причиной твоей взволнованности. Но то, что ты не смог управлять своим духом, не свидетельствует ли это о том, сын мой, что с принесением клятвы следует подождать?
Из всех предлагавшихся способов наказания только этот, похоже, напугал Мэриета. Он внезапно бросился на колени, причем движение его было столь грациозно, что широкая ряса взметнулась и разлеглась вокруг его тела как рыцарский плащ. Юноша поднял голову, с отчаянием взглянул на аббата и умоляюще протянул к нему руки:
— Отец мой, помоги мне, поверь! Я хочу только одного — вступить в монастырь, обрести мир и покой и выполнять все, что потребует от меня устав. Я хочу обрубить все нити, привязывавшие меня к прошлому. Если я виноват, если я согрешил, намеренно или невольно, излечи меня, накажи меня, наложи на меня епитимью, какую только сочтешь нужной, только не гони меня!
— Мы не отказываемся так легко от кандидатов в наш орден, — произнес аббат Радульфус, — и не отворачиваемся от тех, кому требуется помощь. Существуют лекарства, которые успокаивают слишком разгоряченный мозг. У брата Кадфаэля они есть. Но к их помощи следует прибегать только в случае крайней необходимости, а для тебя лучший способ исцеления — молитвы и стремление научиться владеть собой.
— Я бы скорее достиг этого, — продолжал Мэриет со всей возможной страстью, — если бы ты сократил срок моего испытания, разрешил мне дать обет и начать полностью жить монашеской жизнью. Тогда не останется ни сомнений, ни страха…
«Ни надежды», — добавил про себя Кадфаэль, взглянув на юношу, и, продолжая наблюдать за ним, подумал, а не пришла ли та же мысль в голову аббату.
— Истинно монашескую жизнь надо заслужить, — ответил аббат резко. — Ты еще не готов дать обет. И ты, и мы должны проявить терпение; пройдет время, и ты будешь достоин стать одним из нас. Чем больше спешка, тем дальше цель. Помни это и старайся обуздать свои порывы. А пока подождем. Я допускаю, что поступок твой ненамеренный, и молю Бога, чтобы впредь подобные потрясения миновали тебя. Теперь иди. Брат Павел передаст тебе наше решение.
Мэриет бросил быстрый взгляд на окружавшие его серьезные лица и вышел, оставив братьев обсуждать вопрос о своей судьбе. Приор Роберт, как всегда, немедленно распознал в смирении юноши немалую гордыню и считал, что умерщвление плоти с помощью тяжелого физического труда, диеты, состоящей из хлеба и воды, а также самобичевания, позволит сосредоточиться и очистит растревоженный дух. Некоторые члены капитула смотрели на дело просто: поскольку послушник не хотел совершить ничего дурного, его не следовало наказывать, однако в интересах всеобщего спокойствия, быть может, было бы полезно отделить его от собратьев. Брат Павел указал, что это само по себе послужит Мэриету наказанием.
— Вполне возможно, мы беспокоимся понапрасну, — сказал в заключение аббат. — Кому из нас не приходилось провести дурную ночь, когда сон прерывается кошмарами? Все бывает. Ведь ни с кем из нас, в том числе и с детьми, ничего плохого не произошло. Почему бы не посчитать, что подобное больше не повторится? Между дормиторием и комнатой мальчиков есть две двери, при необходимости их можно закрывать. А если потребуется, можно принять и другие меры.
Три ночи прошли спокойно, на четвертую все повторилось. Не так страшно, как в первый раз, но все же переполох поднялся изрядный. Диких воплей не было, однако дважды или трижды, с перерывами, Мэриет произнес какие-то слова, и то, что удалось разобрать, вызвало у его собратьев-послушников глубокое смятение. Они стали относиться к юноше с еще большей опаской.
— Он несколько раз выкрикнул: «Нет, нет, нет!» — докладывал брату Павлу на следующее утро ближайший сосед Мэриета. — А потом проговорил: «Хорошо, хорошо!» — и что-то о покорности и долге… Потом снова завопил: «Кровь!» Я проснулся и заглянул к нему — брат Мэриет сидел в кровати, ломая руки. Потом он опять лег, и больше ничего. Только с кем он разговаривал? Боюсь, им овладел дьявол. А что может быть еще?
Брат Павел отверг столь безумное предположение, но тем не менее не мог отрицать, что сам слышал эти слова, вызвавшие и у него беспокойство. Мэриет снова был поражен, узнав, что он вторично оказался причиной переполоха, и утверждал, что не помнит, чтобы ему привиделось во сне что-то дурное, и живот ночью тоже не болел.
— На этот раз никто сильно не перепугался, — сказал брат Павел Кадфаэлю после литургии. — Он кричал негромко, и дверь к детям мы закрыли. Я, как мог, прекратил всякие пересуды, но они боятся Мэриета. Им нужен душевный покой, а он — угроза этому покою. Они говорят, что во время сна в него вселяется дьявол и что это дьявол привел его сюда и неизвестно, в кого еще он вздумает вселиться. Я слышал, как они называли Мэриета послушником дьявола. Это-то, по крайней мере, я пресек, вслух они такого больше не произносят. Но думать не запретишь.
Сам Кадфаэль тоже слышал страдальческие вскрики, на этот раз приглушенные, слышал боль и отчаяние в голосе Мэриета и пришел к заключению, что причина происходящего, несомненно, была земной. Однако неудивительно, что неопытные юнцы, доверчивые и суеверные, боялись и думать иначе.
Все это происходило в середине октября, в тот же день, когда каноник Элюар из Винчестера, сопровождаемый секретарем и конюхом, на пути из Честера на юг остановился отдохнуть пару дней в Шрусбери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60