Наступила тишина, нарушаемая только прерывистым дыханием Марка.
Дрожащими руками он ощупал неподвижно лежащего юношу, наклонился, стараясь уловить дыхание и стук сердца, коснулся гладкой щеки и густой копны темных волос и, отняв руку, почувствовал что пальцы стали теплыми и липкими от крови.
— Мэриет! — позвал он шепотом, прямо в неслышащее ухо, и понял, что Мэриет без сознания.
Марк побежал, чтобы принести свет и позвать кого-нибудь на помощь, но даже при таких обстоятельствах был очень осторожен и постарался не растревожить всю спальню. Он разбудил только двоих, наиболее крепких и старательных из своих подопечных, и сумел вывести их, не побеспокоив остальных. Они принесли с собой фонарь и при его свете на полу сарая осмотрели пострадавшего, который все еще не пришел в себя. Марк слегка затормозил его падение, но Мэриет ударился головой об острый край лесенки и рассек кожу от правого виска вверх; из раны текла кровь. К тому же Мэриет, падая, неловко подвернул правую ступню.
— Моя вина, моя вина! — шептал несчастный Марк, ощупывая, не сломаны ли кости. — Я не знал, что он спит, и резко разбудил его. Я думал, он идет ко мне…
Мэриет лежал в обмороке, не реагируя ни на что. Похоже, обошлось без переломов, но могли быть растяжения, и рана на голове сильно кровоточила. Чтобы как можно меньше тормошить его, с чердака принесли матрас и положили здесь же, в сарае; тут Мэриета не станут беспокоить остальные обитатели приюта. Голову пострадавшего обмыли и перевязали, а потом его осторожно уложили, укрыв сверху еще накидкой, потому что на ощупь он был очень холодным — результат раны и ушибов. Лицо Мэриета под повязкой оставалось бледным, но хранило такое выражение отрешенности и спокойствия, какого Марк у своего друга никогда еще не видел. Боль, терзавшая душу юноши в последние часы, казалось, отступила.
— Теперь идите спать, — сказал Марк своим озабоченным помощникам, — сейчас ничего больше сделать нельзя. Я посижу с ним. Если нужно будет, я позову.
Он снял нагар с фитиля, чтобы светильник горел ровно, и остаток ночи просидел у ложа Мэриета. Мэриет не двигался и не произнес ни слова, только дыхание его стало более ровным и спокойным: обморок перешел в сон. Но в лице по-прежнему не было ни кровинки. Лишь перед самым рассветом, после заутрени, губы Мэриета зашевелились, а ресницы дрогнули, как будто он хотел открыть глаза, но не хватало сил. Марк отер ему лицо и смочил дергавшиеся губы водой с вином.
— Лежи тихо, — проговорил он, гладя Мэриета по щеке. — Это я, Марк. Ни о чем не тревожься, ты здесь со мной, в безопасности.
Он не знал точно, что вкладывал в эти слова. Они звучали как обещание бесконечного блаженства, а какое право имел он, Марк, брать на себя такое? И все же эти слова невольно сорвались у него с языка.
Веки Мэриета с трудом приподнялись, какое-то мгновение борясь с собственной тяжестью; зеленые, полные отчаяния глаза открылись, и в них отразился свет лампы. По телу юноши прошла дрожь. Он с трудом проговорил пересохшими губами:
— Я должен идти… Я должен сказать… Пусти меня!
Рука, мягко надавившая ему на грудь, пресекла попытку встать. Мэриет лежал беспомощный и дрожал.
— Я должен идти! Помоги мне!
— Тебе никуда не нужно идти, — произнес Марк, наклоняясь над другом. — Если ты хочешь что-нибудь передать, скажи мне и лежи спокойно. Я все точно исполню. Ты упал, тебе нужен покой и сон.
— Это ты… — проговорил Мэриет со вздохом. — Марк, человек, которого схватили… за убийство священника, секретаря епископа… я должен сказать… Я должен пойти к Берингару…
— Скажи мне, — повторил Марк. — Этого достаточно. Я сделаю все, что захочешь, а ты спи. Что нужно передать Берингару?
Но Марк уже обо всем догадался.
— Скажи ему, пусть отпустит этого беднягу… Скажи, он никогда не совершал этого убийства. Скажи, что я знаю! Скажи ему, — говорил Мэриет, не сводя с внимательно слушающего Марка расширенных безумных изумрудно-зеленых глаз, — что я сознаюсь в смертном грехе… Это я убил Питера Клеменса. Я застрелил его в лесу, милях в трех или больше от Аспли. Скажи, я сожалею, что опозорил наш род.
Мэриет еще не оправился от падения, он был слаб, дрожал, слезы текли у него по щекам, и он сам удивлялся их неожиданно нескончаемому потоку. Мертвой хваткой он вцепился в руку Марка, все сильнее сжимая ее.
— Обещай! Обещай, что скажешь ему это…
— Скажу, сам передам твои слова, никому не доверю, — проговорил Марк, наклоняясь к лицу Мэриета, чтобы наполовину незрячие от напряжения глаза увидели его и поверили ему. — Передам каждое слово, что ты мне доверил. Но прежде, чем я уйду, ты должен сделать одно необходимое и доброе дело — для себя и для меня. А после ты уснешь спокойно.
Зеленые глаза, прояснившись от удивления, посмотрели на Марка.
— Что это за дело?
Марк ответил очень тихо но твердо. Прежде чем он договорил, Мэриет оттолкнул его руку, приподнялся на постели и отвернулся.
— Нет! — прошептал он в отчаянии, как будто провыл. — Нет! Нет!
Марк продолжал спокойно говорить, убеждать, но потом, когда его просьба была с еще большим жаром снова отвергнута, замолчал.
— Тш-ш-ш! Не надо так волноваться, — произнес он умиротворяюще. — Я и без этого выполню твое поручение, передам каждое слово. Успокойся и спи.
Мэриет поверил сразу; его напрягшееся тело обмякло, расслабилось. Он снова повернулся лицом к Марку. Первые лучи света, проникшие в сарай, заставили его сощурить глаза и сдвинуть брови.
Брат Марк загасил светильник и подоткнул накидку. Потом он поцеловал своего трудного больного и отправился выполнять его поручение.
Брат Марк миновал предместье, перешел каменный мост и оказался в городе; по пути он здоровался со всеми, кого встречал. Войдя в дом Хью Берингара у церкви святой Марии, он спросил, можно ли видеть хозяина, и, узнав, что помощник шерифа уже в замке, ничуть не обескураженный, отправился туда. По счастливой случайности там же оказался и брат Кадфаэль. Он только что заново перевязал гноящуюся рану на предплечье узника. Голод и отсутствие крыши над головой не способствуют быстрому заживлению, но, похоже, раны Харальда начали затягиваться. И на его длинных тощих костях наросло уже чуть-чуть мяса, и чуть-чуть краски выступило на впалых щеках. Крепкие каменные стены, сон, не прерываемый постоянно страхом, теплые одеяла и грубая пища три раза в день были спасением для него.
На фоне каменной стены вокруг тюрьмы замка, которая преграждала путь даже слабому свету зимнего утра, маленькая фигурка брата Марка казалась еще меньше, однако достоинство, с которым он держался, от этого нисколько не пострадало. Удивленный Хью приветствовал молодого монаха, появление которого в этом месте было весьма неожиданным, и повел в залу, где горел очаг и стоял зажженный светильник, потому что дневной свет редко проникал сюда и от него было мало пользы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Дрожащими руками он ощупал неподвижно лежащего юношу, наклонился, стараясь уловить дыхание и стук сердца, коснулся гладкой щеки и густой копны темных волос и, отняв руку, почувствовал что пальцы стали теплыми и липкими от крови.
— Мэриет! — позвал он шепотом, прямо в неслышащее ухо, и понял, что Мэриет без сознания.
Марк побежал, чтобы принести свет и позвать кого-нибудь на помощь, но даже при таких обстоятельствах был очень осторожен и постарался не растревожить всю спальню. Он разбудил только двоих, наиболее крепких и старательных из своих подопечных, и сумел вывести их, не побеспокоив остальных. Они принесли с собой фонарь и при его свете на полу сарая осмотрели пострадавшего, который все еще не пришел в себя. Марк слегка затормозил его падение, но Мэриет ударился головой об острый край лесенки и рассек кожу от правого виска вверх; из раны текла кровь. К тому же Мэриет, падая, неловко подвернул правую ступню.
— Моя вина, моя вина! — шептал несчастный Марк, ощупывая, не сломаны ли кости. — Я не знал, что он спит, и резко разбудил его. Я думал, он идет ко мне…
Мэриет лежал в обмороке, не реагируя ни на что. Похоже, обошлось без переломов, но могли быть растяжения, и рана на голове сильно кровоточила. Чтобы как можно меньше тормошить его, с чердака принесли матрас и положили здесь же, в сарае; тут Мэриета не станут беспокоить остальные обитатели приюта. Голову пострадавшего обмыли и перевязали, а потом его осторожно уложили, укрыв сверху еще накидкой, потому что на ощупь он был очень холодным — результат раны и ушибов. Лицо Мэриета под повязкой оставалось бледным, но хранило такое выражение отрешенности и спокойствия, какого Марк у своего друга никогда еще не видел. Боль, терзавшая душу юноши в последние часы, казалось, отступила.
— Теперь идите спать, — сказал Марк своим озабоченным помощникам, — сейчас ничего больше сделать нельзя. Я посижу с ним. Если нужно будет, я позову.
Он снял нагар с фитиля, чтобы светильник горел ровно, и остаток ночи просидел у ложа Мэриета. Мэриет не двигался и не произнес ни слова, только дыхание его стало более ровным и спокойным: обморок перешел в сон. Но в лице по-прежнему не было ни кровинки. Лишь перед самым рассветом, после заутрени, губы Мэриета зашевелились, а ресницы дрогнули, как будто он хотел открыть глаза, но не хватало сил. Марк отер ему лицо и смочил дергавшиеся губы водой с вином.
— Лежи тихо, — проговорил он, гладя Мэриета по щеке. — Это я, Марк. Ни о чем не тревожься, ты здесь со мной, в безопасности.
Он не знал точно, что вкладывал в эти слова. Они звучали как обещание бесконечного блаженства, а какое право имел он, Марк, брать на себя такое? И все же эти слова невольно сорвались у него с языка.
Веки Мэриета с трудом приподнялись, какое-то мгновение борясь с собственной тяжестью; зеленые, полные отчаяния глаза открылись, и в них отразился свет лампы. По телу юноши прошла дрожь. Он с трудом проговорил пересохшими губами:
— Я должен идти… Я должен сказать… Пусти меня!
Рука, мягко надавившая ему на грудь, пресекла попытку встать. Мэриет лежал беспомощный и дрожал.
— Я должен идти! Помоги мне!
— Тебе никуда не нужно идти, — произнес Марк, наклоняясь над другом. — Если ты хочешь что-нибудь передать, скажи мне и лежи спокойно. Я все точно исполню. Ты упал, тебе нужен покой и сон.
— Это ты… — проговорил Мэриет со вздохом. — Марк, человек, которого схватили… за убийство священника, секретаря епископа… я должен сказать… Я должен пойти к Берингару…
— Скажи мне, — повторил Марк. — Этого достаточно. Я сделаю все, что захочешь, а ты спи. Что нужно передать Берингару?
Но Марк уже обо всем догадался.
— Скажи ему, пусть отпустит этого беднягу… Скажи, он никогда не совершал этого убийства. Скажи, что я знаю! Скажи ему, — говорил Мэриет, не сводя с внимательно слушающего Марка расширенных безумных изумрудно-зеленых глаз, — что я сознаюсь в смертном грехе… Это я убил Питера Клеменса. Я застрелил его в лесу, милях в трех или больше от Аспли. Скажи, я сожалею, что опозорил наш род.
Мэриет еще не оправился от падения, он был слаб, дрожал, слезы текли у него по щекам, и он сам удивлялся их неожиданно нескончаемому потоку. Мертвой хваткой он вцепился в руку Марка, все сильнее сжимая ее.
— Обещай! Обещай, что скажешь ему это…
— Скажу, сам передам твои слова, никому не доверю, — проговорил Марк, наклоняясь к лицу Мэриета, чтобы наполовину незрячие от напряжения глаза увидели его и поверили ему. — Передам каждое слово, что ты мне доверил. Но прежде, чем я уйду, ты должен сделать одно необходимое и доброе дело — для себя и для меня. А после ты уснешь спокойно.
Зеленые глаза, прояснившись от удивления, посмотрели на Марка.
— Что это за дело?
Марк ответил очень тихо но твердо. Прежде чем он договорил, Мэриет оттолкнул его руку, приподнялся на постели и отвернулся.
— Нет! — прошептал он в отчаянии, как будто провыл. — Нет! Нет!
Марк продолжал спокойно говорить, убеждать, но потом, когда его просьба была с еще большим жаром снова отвергнута, замолчал.
— Тш-ш-ш! Не надо так волноваться, — произнес он умиротворяюще. — Я и без этого выполню твое поручение, передам каждое слово. Успокойся и спи.
Мэриет поверил сразу; его напрягшееся тело обмякло, расслабилось. Он снова повернулся лицом к Марку. Первые лучи света, проникшие в сарай, заставили его сощурить глаза и сдвинуть брови.
Брат Марк загасил светильник и подоткнул накидку. Потом он поцеловал своего трудного больного и отправился выполнять его поручение.
Брат Марк миновал предместье, перешел каменный мост и оказался в городе; по пути он здоровался со всеми, кого встречал. Войдя в дом Хью Берингара у церкви святой Марии, он спросил, можно ли видеть хозяина, и, узнав, что помощник шерифа уже в замке, ничуть не обескураженный, отправился туда. По счастливой случайности там же оказался и брат Кадфаэль. Он только что заново перевязал гноящуюся рану на предплечье узника. Голод и отсутствие крыши над головой не способствуют быстрому заживлению, но, похоже, раны Харальда начали затягиваться. И на его длинных тощих костях наросло уже чуть-чуть мяса, и чуть-чуть краски выступило на впалых щеках. Крепкие каменные стены, сон, не прерываемый постоянно страхом, теплые одеяла и грубая пища три раза в день были спасением для него.
На фоне каменной стены вокруг тюрьмы замка, которая преграждала путь даже слабому свету зимнего утра, маленькая фигурка брата Марка казалась еще меньше, однако достоинство, с которым он держался, от этого нисколько не пострадало. Удивленный Хью приветствовал молодого монаха, появление которого в этом месте было весьма неожиданным, и повел в залу, где горел очаг и стоял зажженный светильник, потому что дневной свет редко проникал сюда и от него было мало пользы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60