– Знаете, – согласилась она неуверенно, – доктор является чем-то вроде духовного исповедника, надежного хранителя чужих секретов и переживаний. – Лайза снова посмотрела на него, все еще кусая губу и сомневаясь.
– Только в том случае, если нуждаетесь в исповеди, – ласково сказал он.
Казалось, эта фраза прорвала дамбу на запруженной речке – слова потекли из нее настоящим потоком.
– О Боже, мне это необходимо. Дело в том, что я не миссис Микэ – так звали мою бабушку, а для меня это среднее имя.
– Местные сплетни, достаточно благожелательные, склоняются к тому, что вы оставили мужа еще до того, как его убили, узнав, что он – тори. Возможно, – доброжелательно спросил он, – а это не такой уж большой грех – вы никогда не были замужем?
– Нет, нет, действительно была! – воскликнула Лайза, смеясь сквозь слезы. – А местные сплетники добрее, чем я о них думала: мой муж не только тори, но и офицер британской армии; я прожила с ним целых два года в Нью-Йорке, зная, что он и британец, и тори, за что презираю себя. Мне хотелось, чтобы он оставил армию и поселился в Америке, соблюдая нейтралитет и не принимая чью-либо сторону… – Она лихорадочно стала рыться в карманах в поисках носового платка.
– Но он не захотел сделать этого?
– Не смог! – горячо воскликнула она. – Получив наследство от дяди и став виконтом, муж хотел, чтобы я вернулась с ним в Англию и жила в замке.
– Бог мой! – поразился собеседник. – Не хотите ли сказать, что он жив?
– Конечно. В противном случае я не могла бы пользоваться его именем.
Ответ Лайзы озадачил доктора.
– Боже праведный! И ничего не знает о мальчике?
– Я была так уверена, что второй родится девочка… такая, как та, что умерла… не наследник… – Ее голос прервался. – Можете вы представить меня, ведущей жизнь титулованной аристократки, миледи в замке? – почти умоляюще спросила она.
– Дорогая Лайза, уверен, вы будете чувствовать себя свободно и в замке, и в любой ситуации, но ваше право решить, какую жизнь вы хотите вести, – сказал он доброжелательно и предупредительно поднял руку, когда она принялась благодарить его. – Ваш муж не имеет права принуждать вас – это мое собственное мнение. Однако убежден, что у него есть право знать о сыне.
– Бабушка то же самое говорила незадолго до смерти. Мне хотелось сказать Торну, и скажу, но только когда кончится война. Итак, вы видите, – закончила она слегка вызывающе, – я оказалась в Морристауне в поисках убежища. А госпиталь… Становится стыдно, когда начинают превозносить мой патриотизм, потому что для меня это своего рода искупление вины.
– Дорогая девушка. – Он взял ее за руки. – Вам пора освободиться от тяжелой ноши вины, которую возложили на себя, что совершенно несправедливо: ни мужчина, ни женщина не могут выбирать, кому отдать свое сердце. Ваш муж, как британский подданный, поступал в соответствии со своими убеждениями; вы сделали то же самое – госпиталь в Грейс-Холле не способ искупления вины, а ниспосланный Богом благородный поступок, отвечающий нуждам нашей армии.
Пока она смотрела на него с повлажневшими от слез глазами, он взял с подноса чашку с наваристым бобовым супом и вложил ей в руки.
– Съешьте, это полезно для вас, – сказано так заботливо, как будто она была маленьким беспомощным ребенком.
Когда Лайза нерешительно приступила к еде, он задумчиво продолжил:
– Вы знаете, подозреваю, что мотивы поведения любого человека не так кристально чисты, как кажутся окружающим. Мы все когда-то убежали от жизни; все большие патриоты, будучи честными людьми, наверняка рассказывают басни о том, что искали славы, доказывая, что они мужчины… или сбежали от ответственности, женщины, а может и от нескольких, от одиночества, закона… а сбежали, вероятнее всего, от себя.
Лайза смотрела на него с откровенным обожанием, слезы высохли, румянец снова вернулся на лицо.
– А от кого или от чего вы сбежали, доктор? – спросила она с интересом.
Он улыбнулся и пожал плечами.
– От того, о чем не хотелось бы вспоминать, – признался откровенно. – Полагаю, у меня те же благородные и низкие цели, о которых упоминал. В течение нескольких лет убегал от многих женщин, которые были мне не нужны, от одиночества, вызванного тем, что у меня не было единственной женщины, к которой бы с радостью вернулся. И от закона, да, конечно, от закона тоже: у меня хранится напечатанное черным по белому объявление в газете, в котором говорится, что такой парень, как я, заслуживает только дегтя и перьев.
Продолжая говорить, он достал из кармана записную книжку, из которой извлек пожелтевшую газетную вырезку.
– Наткнулся на это объявление в одной из газет в Массачусетсе около четырех лет назад, – объяснил он, передавая заметку. – И конечно, – добавил он, пока Лайза бегло просматривала ее, – вероятнее всего, бежал от себя.
Прочитав со все возрастающим изумлением заметку, она перечитала ее снова, повторяя некоторые места вслух.
– «… исключительного негодяя… распутным занятиям… болтливым извращенцем… обучает совращающих грешным глупостям… вкладывая в головы женщин мысли…» Но что конкретно, – спросила она, но не с осуждением, заметил он, а с явным облегчением, – вы совершили?
Доктор вернул заметку назад в записную книжку.
– Научил женщин этого города – и признаюсь, по их же собственной просьбе – нескольким способам, как, не отказывая мужьям, избегать беременности.
– И за это, – воскликнула она, но ее собеседник благоразумно показал на открытую дверь, – за это, – она понизила голос, – вас хотели обмазать дегтем и вывалять в перьях? О небесные силы, это вместо того, чтобы выбрать мэром города? Мой муж… – Лайза запнулась, покраснев, но затем заговорила откровенно, хотя щеки ее горели румянцем. – Рассказал сам о таких вещах, очень заботясь обо мне.
– Похоже, он образец для подражания. Хотелось бы, чтобы было больше поступающих таким образом мужчин, – прозаично заметил доктор. Лайза тотчас же бросилась в наступление.
– Считаю, доктор, – проницательно отметила она, – вы вряд ли бы сбежали в армию, спасаясь только от одного маленького городка в Массачусетсе.
– Нет, конечно, но она обеспечила меня тем, в чем я остро нуждался, – друзьями, семьей, работой, за которую отвечаю, целью жизни, доброжелателями, которые будут печалиться, если умру. В том мире, где мне приходилось жить, этого всего не хватало.
– А семья?
– Оба родителя умерли, и приемный отец тоже. Была маленькая сестренка, которую едва помню – ее убили вместе с матерью.
– Убили?
– Еврейская судьба, тянущаяся с древних времен, – вырезать ради развлечения группу, а иногда целую деревню, населенную евреями.
– Ах! – тяжело вздохнула Лайза, выражая горе и сожаление.
– У меня тоже, Лайза, было имя, которое сейчас никем не упоминается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101