— Поди икалось ему сегодня!
— Не только икалось, но и до ветру не раз, должно, бегал, как ты в его орудию свою наводил!
Осмотрев орудия, Звонарев доложил, что только в двух из них пробиты небольшими осколками щиты, в одном перебит трос от снарядного кокора и в одном разбит блок подъемной стрелы. На всех щитах много вмятин и царапин от камней и осколков.
— Дешево отделались! После полуторачасового обстрела всей эскадрой можно было ожидать больших поражений, — сказал Жуковский. — Интересно, сколько по нас было выпущено снарядов?
— Пахомов, сидя в погребе, насчитал полтораста упавших непосредственно у батареи, а всего не меньше двухсот, — сообщил Борейко. — Мы же израсходовали всего ею двенадцать снарядов! Почти вдвое меньше.
— Результат: у нас повреждений на батарее нет, если не считать выбитых стекол и разбитой черепицы, а у них один крейсер совсем выбыл из строя и четыре корабля получили повреждения, — подводил итоги Жуковский.
— Мы в очевидном и большом барыше, — заметил Звонарев.
— Для меня совершенно ясно, что, несмотря на высокую технику артиллерии, в японском флоте пользоваться ею не умеют. Дали бы мне их двенадцатидюймовки, так сегодня ни один бы корабль от Артура дальше морского дна не ушел! — похвалялся Борейко.
— Ваше высокоблагородие, кто-то до нас едет, — показал дальномерщик на приближающийся экипаж.
Борейко вскинул бинокль к глазам.
— В переднем Стессель и еще кто-то, чуть ли не Алексеев, а во втором Белый и Никитин, — сообщил он.
Радостно возбужденное настроение Жуковского мигом исчезло. Он побледнел и сразу заволновался.
— Немедленно надо выстроить роту, послать подмести осколки стекла и черепицы на дворе, — засыпал он приказаниями. — Вот уж истинная напасть на мою голову это начальство! Сколько оно мне портит крови!
— Значительно больше, чем японцы, — иронически заметил Борейко.
— Конечно. Того ни выговора не закатит за плохое состояние роты, ни от должности не отрешит.
— Только убьет или искалечит!
— От судьбы не уйдешь!
— Начальство — это тоже судьба, злой рок, если хотите!
— Во сто раз хуже! Судьба слепа, а генералы весьма зрячи и очень придирчивы! — волновался капитан.
— Ничего не надо делать, Николай Васильевич! Будем продолжать чистить пушки и ничего не станем убирать. Пусть увидят наш обычный вид после боя, — уговаривал Борейко. — Да и не успеем мы красоту навести, как они будут здесь.
— Пусть хоть канониры приведут себя в приличный вид, а то, смотрите, шинели на земле валяются, солдаты без поясов и фуражек, потные. Стессель, ведь вы сами знаете, на внешний вид больше всего обращает внимание.
— Сложить шинели в порядок, надеть портупеи, смотреть орлами! Сам наместник к нам едет! Отвечать ему — ваше высокопревосходительство! — прокричал на всю батарею Борейко.
— Я прошу вас, Борис Дмитриевич, скомандовать, когда подъедут экипажи, а то я голос во время стрельбы надорвал. Отрапортую уж я сам.
Все сошло как нельзя лучше: Борейко оглушил Алексеева своим басом, Жуковский отрапортовал дрожащим от волнения голосом, но все же начальством был обласкан. Превосходительные гости были удивлены обилием осколков на батарее, брали некоторые из них в руки и уверяли, что они еще теплые; они сами себя чувствовали до некоторой степени героями, прибыв на Электрический Утес тотчас после боя.
Белый справился о дочке, но Шурка Назаренко, смущаясь, сообщила, что «они были очень расстроеными и уже уехали по другой дороге».
Поблагодарив Жуковского и солдат, наместник зашел на кухню попробовать обед. Заяц с Белоноговым поднесли начальству наваристый борщ и тающую во» рту гречневую кашу.
— Прекрасно! Очень, очень вкусно, — хвалил адмирал. — Когда же ты успел сварить обед? Неужели во время сегодняшнего боя?
— Так точно! В аккурат, как япошка по Утесу бил. Я боялся, чтобы в борщ осколков он не накидал.
— Спасибо за службу! На тебе, братец, от меня трешку в награду. — И Алексеев протянул Зайцу зеленую бумажку.
— Рад стараться! Покорнейше благодарим! — поспешно отвечал солдат.
Когда наконец начальство уехало, Жуковский снял шапку и набожно перекрестился.
— Слава богу, главная опасность благополучно миновала! — радостно произнес он. — Пойдем обедать, господа, если наши денщики такие же герои, как Заяц.
На другой день Звонарева вызвали к телефону из Управления артиллерии.
— Хотя вы мерзкий, гадкий, противный и невоспитанный мальчишка и я с вами вовсе не хочу говорить, но все же решила сообщить вам, что сегодня в пять часов вечера похороны погибших на «Петропавловске», в том числе и дедушкиного адъютанта, как его?
— Дукельского, — подсказал Звонарев.
— Его самого! Борейко, кажется, был его другом. Что же касается вас, то, как всем известно, вы давно неравнодушны к Ривочке, которая теперь в великой печали. Вам представляется прекрасный случай утешить и одновременно завоевать ее любвеобильное сердце, — не могла не подпустить шпильки Варя.
— Благодарю вас, мы, конечно, будем на похоронах, — сухо ответил прапорщик и повесил трубку.
Явившись на кладбище, Борейко и Звонарев застали уже расходившиеся толпы провожающих.
Около кладбищенской ограды они встретили Желтову с обеими учительницами и Стахом. Прапорщик подошел к ним и, поздоровавшись, представил Борейко. Пробасив свою фамилию, поручик почтительно пожал им руки. С особенной осторожностью он заключил в свою огромную ладонь длинную, тонкую ручку Оли, которая во все глаза глядела на великана.
— Гора, а не человек, — шепнула она Леле, когда Борейко отошел от них.
— Вы не знаете, где похоронили Дукельского? — спросил Звонарев у Стаха.
— В дальнем конце у стены! — пояснила Оля. — Я вам покажу.
С трудом проталкиваясь через толпу, они прошли мимо братских могил, вокруг которых стояли на коленях плачущие женщины и дети. Несколько попов в черных траурных ризах на разные голоса служили панихиды, усиленно кадя ладаном.
— Вот отсюда начинаются офицерские могилы, — показала Оля на ряд свеженасыпанных земляных холмиков.
Около некоторых стояли офицеры и дамы в трауре. У крайней могилы была видна одинокая, стоящая на коленях женская фигура, в скорбном порыве припавшая лицом к земле. Неподалеку, в черном плаще, с парадной треуголкой в руках, стоял Сойманов.
— Это, верно, Рива плачет! — догадался Звонарев, и они вдвоем пошли вперед, а Оля осталась стоять на месте.
Возложив на могилу принесенный с собой венок, Борейко положил земной поклон, Звонарев последовал его примеру. Рива подняла голову. Звонарев едва ее узнал, так она изменилась за эти несколько дней. Щеки обтянулись, большие глаза глубоко провалились, нос заострился, и целая сеть мелких морщинок покрывала все лицо. Рива устало улыбнулась, узнав своих друзей и начала подниматься с колен, но тут силы ей изменили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179