Герцог Роган покинул Францию. Он поступил на венецианскую службу. Разумный «Нимский милостивый эдикт» увенчал дело – он упорядочил гражданские отношения. Нантский эдикт Генриха IV остался во всей своей силе, за исключением тех пунктов, которые давали возможность гугенотам образовать свое государство в государстве. Гугеноты лишились неприкосновенности своих городов. Войска возвратились в Париж.
– Атос, кажется, наша совместная охота в ландах обещает стать реальностью, – сказал д’Артаньян.
– Поедемте в ланды, друг мой. Я с радостью составлю вам компанию.
– С одним условием.
– Каким?
– Ну… зная ваше отношение к вопросу, я предпочитаю выставить условие заранее.
– Вы можете считать меня согласившимся на любое ваше условие, д’Артаньян, – улыбаясь, ответил Атос.
– Сначала навестим Клермон-Ферран.
– Фи, мой друг, – поморщился Атос. – Милая девушка освободила вас из темницы – я искренне признателен ей за это. Вы, как я понимаю, – тоже. Чего же еще?! Напишите ей письмо для начала. Может быть, она давно уже замужем или уехала за границу…
– Атос! Я уже говорил, что знаю ваш образ мыслей по этому поводу и признаю за вами право жить и думать так, как вам хочется. Оставьте такое право и за мной.
– Я умолкаю. Только давайте все же сначала испросим у господина де Тревиля отпуск.
– Правда, я совсем забыл, – рассмеялся д’Артаньян. Он поспешил отправиться к г-ну де Тревилю. Как нам случалось упоминать, у капитана королевских мушкетеров собиралось самое лучшее общество Парижа. Здесь невозможно было встретить лишь кардиналистов.
Г-н де Тревиль, вернувшись в Париж, хотел напомнить всем, и не в последнюю очередь себе самому, что он не только солдат, вынужденный по зову своего короля проводить часть жизни среди походных костров, но и вельможа, имеющий возможность, выполнив свой долг, вкусить роскошной жизни и дать вкусить ее людям, окружавшим его.
Д’Артаньян был приглашен к обеду и счел за лучшее без каких-либо колебаний принять приглашение гостеприимного хозяина.
Желудок мушкетера, привыкший за время зимней кампании к самой грубой и неприхотливой пище, подвергся настоящей атаке. Утонченные деликатесы испускали нежнейшие ароматы, выдержанные вина, букет которых не оставил бы равнодушным самого завзятого дегустатора, пенились в бокалах.
За обедом речь шла о закончившемся походе, который многие были склонны считать большим стратегическим успехом кардинала. Д’Артаньян вывел для себя, что некоторые из присутствующих вельмож не ждут ничего хорошего в еще большем возвышении кардинала.
– Вот увидите, господа, – предсказывал принц де Марсильяк (мы говорили, что у г-на де Тревиля обычно собиралось лучшее общество), – головы теперь так и посыпятся. Наш всесильный министр использует случай, чтобы свести счеты со всеми непокорными. Ждите новых казней. Полагаю также, что прибавится хлопот у коменданта Бастилии – ему каждый день придется принимать новых постояльцев.
– Принц прав, – заметил граф д’Аркур. – Поговаривают, что Ришелье в последнее время косо поглядывает на Бассомпьера.
– Ну, его величество не даст в обиду Франсуа, – отвечал на это принц де Марсильяк.
От взгляда гасконца не укрылось, что хозяин дома при этих словах помрачнел. Все знали, что маршал Франсуа де Бассомпьер, бывший любимцем короля Генриха IV, стал еще большим любимцем его ныне царствующего сына. Капитан королевских мушкетеров г-н де Тревиль всегда испытывал уколы ревности царедворца, когда при нем упоминалось это имя. Однако принц ничего не заметил.
– Какого вы мнения о том, что говорит королева-мать? – спросила мадемуазель Поле, со свойственным всякой женщине, мы имеем в виду умную женщину, чувством такта, переводя разговор на другую тему.
Впрочем, тема королевы-матери была в те дни скользкой темой.
– А что говорит королева-мать? – спросили хором несколько голосов сразу.
– Что Генрих Монморанси больше не считает кардинала своим другом.
– Это говорит королева-мать или сам благородный крестник Генриха Четвертого? – уточнил простодушный принц де Марскльяк.
При этих словах принца многие из присутствующих дам устремили на мадемуазель Поле внимательный взор. Все знали, что король Генрих был убит именно тогда, когда направлялся к мадемуазель Поле.
Однако рыжеволосая красавица стоически выдержала внимание дам.
– Важно, что это говорит именно сам Монморанси. И весь Лангедок стоит за своего губернатора и против Ришелье.
– Еще бы, – подхватил граф д’Аркур. – Ведь Ришелье постоянно стремится ограбить все провинции. Его заветная мечта – уничтожить какое бы то ни было самоуправление, и он постоянно препирается с лангедокскими сословными чинами из-за податных сумм.
– Вы рассуждаете как мужчина, граф, – с улыбкой отвечала мадемуазель Поле. – Я же склонна считать, что народ поддерживает Монморанси потому, что это мужественный и благородный человек, знакомый с понятиями чести. Именно этого и не переносит в людях господин кардинал.
– Браво, прекрасная мадемуазель Поле, – зааплодировал принц Марсильяк. – Я поднимаю бокал за вас – своим присутствием вы украшаете не только дом нашего гостеприимного хозяина, но и весь Париж!
– Ах, принц! На вас положительно нельзя долго дуться, – благосклонно улыбаясь ему, сказала мадемуазель Поле.
– Помилуйте! Да за что же на меня дуться?! – изумился принц.
– Я и говорю – нельзя. И давайте оставим эту тему, – отвечала рыжеволосая красавица.
Улучив момент, когда г-н де Тревиль разговаривал только с двумя гостями одновременно (на протяжении всего вечера его окружало от пяти до дюжины человек), д’Артаньян приблизился к нему с решительным намерением заговорить.
– Идите к нам, мой друг, – дружелюбно пригласил его капитан мушкетеров. – И расскажите нам, как вы снова отделали конюшего его высокопреосвященства!
Двое собеседников капитана мушкетеров переглянулись и поспешили откланяться под каким-то благовидным предлогом.
– Уф-ф. – Господин де Тревиль, отдуваясь, взял гасконца под руку и увлек его в соседнюю комнату, где горело всего лишь несколько свечей и не было никого из приглашенных. – Д’Артаньян, вы помогли мне отделаться от этих двух господ, а следовательно, оказали мне большую услугу. Они мне успели порядочно надоесть.
– Но каким образом моя персона отпугнула их, капитан?
– Э-э, мой милый! Ваша персона в сочетании с моими словами о Рошфоре. Эти господа недавно из провинции, и они точно так же, как и вы сами пять лет назад, чувствуют себя неуютно, когда при них задевают могущественного кардинала. Соответственно, я упомянул о Рошфоре только для того, чтобы отделаться от них и поговорить с вами наедине. Знаете ли, эти провинциалы очень недогадливы…
Д’Артаньян вспомнил, как он с усердием, достойным лучшего применения, вытаскивал из-под каблука Арамиса батистовый платочек с сильным запахом дорогих духов, и покраснел…
Но, поскольку наш герой уже давно считал себя настоящим парижанином, эту краску никто не успел заметить – так быстро она исчезла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121