Я не выдерживаю и посылаю человека к ближнему дозору узнать, не обманчива ли эта тишина.
Через какие-то полчаса посыльный доложил, что все спокойно. Ничего опасного не слышно и не видно. Стало легче. Напряжение спало. Появилась снова уверенность и желание заснуть.
Разбудил меня грохот артиллерийской канонады, внезапно обрушившейся на ночь и тишину. «Вот тебе и „ничего опасного“, — вскакивая, в тревоге подумал я и ночему-то вспомнил крылатую фразу: „На Шипке все спокойно“. Фашисты и бандеровцы сосредоточили орудия и накрыли аэродром. Проворонили. Ничто не избавило нас от внезапности нападения. И мысль ищет объяснения. Дозорные у нас только до дороги на Львов. Враг же, наверное, сосредоточил свою артиллерию дальше, и наши в темноте этого не могли обнаружить. Но почему помощь из Львова не пришла? Очевидно, наши посыльные были перехвачены противником. Теперь нам могут помочь только самолетные пушки. Они должны. достать до вражеских батарей, залпы которых ночью легко заметить по вспышкам.
Мгновенно я выбежал из домика, где дремал. Не так бы я, пожалуй, удивился, если бы аэродром гудел от артиллерийских разрывов. К этому я приготовился, этого ожидал. Огненные букеты разрывов и всплески пламени артиллерийских залпов прыгали по лесистым отрогам Волыно-Подольской возвышенности и полям у дороги на Львов. На аэродроме же ни одного огонька и никаких новых сведений от дозорных.
— Да это настоящая: артиллерийская дуэль, — заключил начальник штаба Трошин, глядя на юг.
Жители Куровиц проснулись и вышли на улицу. Кто-то пустил слух, что фашисты выбросили парашютный десант. Население испугалось, и многие с детишками прибежали на аэродром, ища у нас защиты. Пока выясняли, что же происходит, стрельба прекратилась, но огонь продолжал рвать ночь. Горела деревня за дорогой, горел лес и бабки хлеба на полях.
Для борьбы с укрывшимися в горах гитлеровцами ночью пришел советский стрелковый полк с артиллерийскими средствами усиления. Не имея достаточных данных о противнике, он с ходу вступил в бой и, понеся потери (убит и командир полка), перед рассветом отошел для подготовки нового наступления.
Прошла вторая тревожная ночь, и с восходом солнца оставшиеся летчики полна улетели в тыл получать самолеты.
После нашего отлета в это же утро на аэродром пришли цистерны с бензином и прилетел Миша Сачков с группой летчиков, чтобы перегнать наши машины во Львов. И когда «яки» начали взлетать, гитлеровцы поняли, что упустили момент уничтожить нас и открыли такой огонь по взлетающим, что истребитель лейтенанта Бориса Сдобникова вспыхнул. Летчик обгорел, но все же успел до взрыва бензобаков приземлиться в поле и выскочить из кабины.
Начальник штаба полка подполковник Трошин, видя, откуда стреляют фашисты, немедленно отдал приказание летчикам: подавить зенитный огонь. И тут-то сыграли свою роль наши «яки». Тысячи снарядов и дождь крупнокалиберных пуль промыли лес и горы, где укрылись недобитые гитлеровцы. Они замолчали, и наши самолеты благополучно сели во Львове.
Впоследствии выяснилось, что в горах укрывались остатки разгромленных двух фашистских пехотных дивизий и одной танковой, насчитывающие более двух тысяч солдат и офицеров. Их командование, используя наш аэродром, собиралось спасти себя. Для этого оно договаривалось по радио со штабом группы армии «Северная Украина» о присылке за ними специальных самолетов. Вот почему фашисты раньше времени и не хотели выдавать себя.
B вот — Берлин
1
Полгода как работаю старшим инструктором-летчиком по воздушному бою и воздушной стрельбе Главного управления боевой подготовки фронтовой авиации. Командировки и командировки на фронты. Готовясь из Москвы снова в дорогу, изучаю документы о боевых действиях авиации. Особое внимание привлек первый час войны — удары врага по нашим аэродромам.
На 22 июня 1941 года Красная Армия по количеству боевых самолетов почти не уступала фашистской Германии. И все же, как началась война, господство в небе оказалось на стороне противника. Почему?
Внимательно вчитываюсь в донесения с фронтов за первый день войны, припоминаю сообщения Совинформбюро. Ничего нового. Однако сейчас, спустя более чем три с половиной года после начала войны, я смотрю другими глазами и по-новому оцениваю внезапность нападения на нашу Родину.
Около 900 наших самолетов были уничтожены на земле в первый же день войны. А сколько повреждено? Теперь-то уж я знаю по опыту — раза в три-четыре больше, нежели было уничтожено. Враг стремительно продвигался вперед. Поврежденные машины мы не успевали восстанавливать и вынуждены были уничтожать или же оставлять противнику. Вот почему фашисты сразу на фронте захватили господство в воздухе и почти непрерывно поддерживали его до 1943 года.
Внезапность. Как она страшна, когда враг силен и решителен! Он был силен в первую очередь своей организованностью и коварством. И в этом крылись его первоначальные успехи. Правда, у нас в большинстве своем были устаревшие самолеты, но и на них можно было с успехом воевать, если бы не эта внезапность. Потом-то мы уже побеждали и на этих старых машинах. Мой родной 728-й истребительный полк в 1942 году на них сбил более сотни фашистских самолетов, сам же потерял только двадцать истребителей.
Вспоминаю отдельные воздушные бои, когда мы, используя внезапность, громили противника, превосходящего нас по количеству самолетов раз в десять-двадцать. В военном деле ничто так не влияет на успех, как внезапность. А в небе, как правило, кто первый атаковал, тот и победил.
Познав непосредственно на фронте силу своей и вражеской армий, причины отдельных успехов и поражений, отсюда, из Главного штаба ВВС, я впервые так глубоко, осмысленно взглянул на войну в целом.
Немецкий милитаризм превратил солдата в автомат, в придаток своей военной машины. Вспоминается Восточная Пруссия. Первый город, который мы увидели там, был Голдап. Небольшой, каменный. В уютных особняках комфорт и роскошь. Но не это привлекло наше внимание, а подвалы в домах: железобетонные, глубокие, похожие не столько на хранилища домашнего добра, которого было в избытке, сколько на военные оборонительные сооружения с крепостными Стенами, отвечающими современным требованиям долговременных фортификационных сооружений.
Сначала мы думали, что такие особняки-доты только в Голдапе. Это особый город. Возле него перед войной размещалось Главное командование военно-воздушных сил фашистской Германии и невдалеке, вблизи Ростенбурга, сама ставка Гитлера. Однако вскоре пришлось убедиться, что Голдап не исключение. Каждая деревушка, хуторок — опорный пункт, город — настоящая крепость, а вся территория Восточной Пруссии — укрепленный район с крепостями, большими и малыми, с фортами, дотами, соединенными между собой великолепной сетью шоссейных и железных дорог, ходами сообщений и траншеями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
Через какие-то полчаса посыльный доложил, что все спокойно. Ничего опасного не слышно и не видно. Стало легче. Напряжение спало. Появилась снова уверенность и желание заснуть.
Разбудил меня грохот артиллерийской канонады, внезапно обрушившейся на ночь и тишину. «Вот тебе и „ничего опасного“, — вскакивая, в тревоге подумал я и ночему-то вспомнил крылатую фразу: „На Шипке все спокойно“. Фашисты и бандеровцы сосредоточили орудия и накрыли аэродром. Проворонили. Ничто не избавило нас от внезапности нападения. И мысль ищет объяснения. Дозорные у нас только до дороги на Львов. Враг же, наверное, сосредоточил свою артиллерию дальше, и наши в темноте этого не могли обнаружить. Но почему помощь из Львова не пришла? Очевидно, наши посыльные были перехвачены противником. Теперь нам могут помочь только самолетные пушки. Они должны. достать до вражеских батарей, залпы которых ночью легко заметить по вспышкам.
Мгновенно я выбежал из домика, где дремал. Не так бы я, пожалуй, удивился, если бы аэродром гудел от артиллерийских разрывов. К этому я приготовился, этого ожидал. Огненные букеты разрывов и всплески пламени артиллерийских залпов прыгали по лесистым отрогам Волыно-Подольской возвышенности и полям у дороги на Львов. На аэродроме же ни одного огонька и никаких новых сведений от дозорных.
— Да это настоящая: артиллерийская дуэль, — заключил начальник штаба Трошин, глядя на юг.
Жители Куровиц проснулись и вышли на улицу. Кто-то пустил слух, что фашисты выбросили парашютный десант. Население испугалось, и многие с детишками прибежали на аэродром, ища у нас защиты. Пока выясняли, что же происходит, стрельба прекратилась, но огонь продолжал рвать ночь. Горела деревня за дорогой, горел лес и бабки хлеба на полях.
Для борьбы с укрывшимися в горах гитлеровцами ночью пришел советский стрелковый полк с артиллерийскими средствами усиления. Не имея достаточных данных о противнике, он с ходу вступил в бой и, понеся потери (убит и командир полка), перед рассветом отошел для подготовки нового наступления.
Прошла вторая тревожная ночь, и с восходом солнца оставшиеся летчики полна улетели в тыл получать самолеты.
После нашего отлета в это же утро на аэродром пришли цистерны с бензином и прилетел Миша Сачков с группой летчиков, чтобы перегнать наши машины во Львов. И когда «яки» начали взлетать, гитлеровцы поняли, что упустили момент уничтожить нас и открыли такой огонь по взлетающим, что истребитель лейтенанта Бориса Сдобникова вспыхнул. Летчик обгорел, но все же успел до взрыва бензобаков приземлиться в поле и выскочить из кабины.
Начальник штаба полка подполковник Трошин, видя, откуда стреляют фашисты, немедленно отдал приказание летчикам: подавить зенитный огонь. И тут-то сыграли свою роль наши «яки». Тысячи снарядов и дождь крупнокалиберных пуль промыли лес и горы, где укрылись недобитые гитлеровцы. Они замолчали, и наши самолеты благополучно сели во Львове.
Впоследствии выяснилось, что в горах укрывались остатки разгромленных двух фашистских пехотных дивизий и одной танковой, насчитывающие более двух тысяч солдат и офицеров. Их командование, используя наш аэродром, собиралось спасти себя. Для этого оно договаривалось по радио со штабом группы армии «Северная Украина» о присылке за ними специальных самолетов. Вот почему фашисты раньше времени и не хотели выдавать себя.
B вот — Берлин
1
Полгода как работаю старшим инструктором-летчиком по воздушному бою и воздушной стрельбе Главного управления боевой подготовки фронтовой авиации. Командировки и командировки на фронты. Готовясь из Москвы снова в дорогу, изучаю документы о боевых действиях авиации. Особое внимание привлек первый час войны — удары врага по нашим аэродромам.
На 22 июня 1941 года Красная Армия по количеству боевых самолетов почти не уступала фашистской Германии. И все же, как началась война, господство в небе оказалось на стороне противника. Почему?
Внимательно вчитываюсь в донесения с фронтов за первый день войны, припоминаю сообщения Совинформбюро. Ничего нового. Однако сейчас, спустя более чем три с половиной года после начала войны, я смотрю другими глазами и по-новому оцениваю внезапность нападения на нашу Родину.
Около 900 наших самолетов были уничтожены на земле в первый же день войны. А сколько повреждено? Теперь-то уж я знаю по опыту — раза в три-четыре больше, нежели было уничтожено. Враг стремительно продвигался вперед. Поврежденные машины мы не успевали восстанавливать и вынуждены были уничтожать или же оставлять противнику. Вот почему фашисты сразу на фронте захватили господство в воздухе и почти непрерывно поддерживали его до 1943 года.
Внезапность. Как она страшна, когда враг силен и решителен! Он был силен в первую очередь своей организованностью и коварством. И в этом крылись его первоначальные успехи. Правда, у нас в большинстве своем были устаревшие самолеты, но и на них можно было с успехом воевать, если бы не эта внезапность. Потом-то мы уже побеждали и на этих старых машинах. Мой родной 728-й истребительный полк в 1942 году на них сбил более сотни фашистских самолетов, сам же потерял только двадцать истребителей.
Вспоминаю отдельные воздушные бои, когда мы, используя внезапность, громили противника, превосходящего нас по количеству самолетов раз в десять-двадцать. В военном деле ничто так не влияет на успех, как внезапность. А в небе, как правило, кто первый атаковал, тот и победил.
Познав непосредственно на фронте силу своей и вражеской армий, причины отдельных успехов и поражений, отсюда, из Главного штаба ВВС, я впервые так глубоко, осмысленно взглянул на войну в целом.
Немецкий милитаризм превратил солдата в автомат, в придаток своей военной машины. Вспоминается Восточная Пруссия. Первый город, который мы увидели там, был Голдап. Небольшой, каменный. В уютных особняках комфорт и роскошь. Но не это привлекло наше внимание, а подвалы в домах: железобетонные, глубокие, похожие не столько на хранилища домашнего добра, которого было в избытке, сколько на военные оборонительные сооружения с крепостными Стенами, отвечающими современным требованиям долговременных фортификационных сооружений.
Сначала мы думали, что такие особняки-доты только в Голдапе. Это особый город. Возле него перед войной размещалось Главное командование военно-воздушных сил фашистской Германии и невдалеке, вблизи Ростенбурга, сама ставка Гитлера. Однако вскоре пришлось убедиться, что Голдап не исключение. Каждая деревушка, хуторок — опорный пункт, город — настоящая крепость, а вся территория Восточной Пруссии — укрепленный район с крепостями, большими и малыми, с фортами, дотами, соединенными между собой великолепной сетью шоссейных и железных дорог, ходами сообщений и траншеями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113