А ему нельзя: его самолет уже отпрыгался и от каждого неосторожного движения может, развалиться.
— Сергей, заткни глотки этим пушкам, — быстро передал я Лазареву, находившемуся с остальными летчиками выше нас. А пока, стиснув зубы, лечу с Иваном вместе.
Летчики, очевидно, уже ждали этой команды: сразу ринулись вниз. Часть вражеских пушек перенесла свой огонь на них, часть, видимо, была подавлена нашими истребителями. И мы уже без помех доплелись до своей территории. Земля, поблагодарив нас за разведку, разрешила лететь домой. Четверка ушла, а мы с Хохловым отстали.
3
Подходящая площадка для Хохлова нашлась. Я показал ему — садись. Он отрицательно покачал головой и махнул рукой на север. Я понял товарища. Кому не хочется возвратиться домой! Но хватит ли у него сил? Да и выдержит ли покалеченный «як» стокилометровый путь?
Конечно, проще всего было бы приказать немедленно сесть, а самому улететь домой. Однако летчик просит. Отказать? А вдруг да что случится при посадке — машина-то покалечена? Кто ему окажет помощь? Пускай летит. Вынужденно сесть можно и в пути. К тому же здесь садиться небезопасно: можно наскочить на окоп или на яму.
Долетели. Иван даже сумел выпустить шасси. Сел нормально, и только, когда зарулил на свою стоянку, У него остановился мотор. Горючего хватило в обрез.
Долго Ваня сидел в кабине и разминал отекшие от напряжения руки и ноги. Поврежденный «як» в полете сильно тянуло вниз и вправо. Только богатырский молодой организм мог выдержать сорокаминутную борьбу За жизнь. На земле долго расправлял согнутую поясницу и сдавленные плечи. Мы, летчики, собравшись около его самолета, молча глядели на товарища, возвратившегося поистине с того света.
Люди с подвижной нервной системой обычно легко приспосабливаются к любым жизненным ситуациям. Они быстро загораются и тут же отходят. Таких встреча со смертью редко ранит. Иван же по натуре спокоен. Его не так-то просто выбить из равновесия. Но уж когда таких, как он, жизнь здорово тряхнет, для них это редко проходит бесследно: зачастую остается какая-то душевная деформация.
У Ивана Андреевича после тяжелого полета в снегопаде (это было под Ровно) на время отключилась речь, и потом он стал еще больше заикаться. А как на нем отразится этот полет?
Не знаю, понял ли он наше состояние, но, поправив на себе обмундирование и приняв бравый вид, четко подошел ко мне и без всякого заикания доложил о выполнении задания, спросил, какие будут замечания о его действиях в полете.
У Ивана Андреевича долго сохранялись угловатость фигуры, неповоротливость и ребячья округлость лица. От заикания он часто стеснялся говорить. Достоинства же как-то прятались за этими внешними чертами, поэтому любители наклеивать ярлыки и прозвали его увальнем.
Фронт, товарищи, время изменили Ивана. Давно исчезла кажущаяся неповоротливость. В движениях чувствовалась ловкость. И все лее мы долго видели человека таким, каким он показался нам в первый раз. И потом ярлык, раз приклеенный, живуч. К тому же у Ивана Андреевича осталось заикание. И очевидно, поэтому мы как-то мало замечали происходящие перемены. И только сейчас, когда у него и следа не осталось от дефекта речи, мы вдруг увидели нового, стройного, сильного Ивана, с лицом волевым и чуть строгим. Но кто мог подумать, что тяжелый полет окончательно излечит его? Очевидно, для некоторых людей борьба со смертью и счастливый исход ее — лекарство. Я в радостном удивлении разглядывал нового Ивана и на его вопрос, какие будут замечания о полете, кроме одобрительной улыбки, ничего не мог сразу ответить. Он тоже улыбался, широко и доверительно.
— Замечания, замечания… — после паузы на радостях проговорил я. — Да разве могут быть замечания человеку, воскресшему из мертвых? Как ты себя чувствуешь?
Иван молодцевато подвигал своими мощными плечами:
— Ничего, хорошо: ведь я в этом полете как будто немного поспал.
Все засмеялись. Кто-то предложил качать «старика», но он моляще поднял руку:
— Братцы, да при чем тут я? — и повернулся к своему надежно послужившему истребителю. — Вот кого нужно качать.
Внимательно стали осматривать машину. Снаряд разорвался выше головы летчика и чуть сзади. Массу осколков приняла на себя бронеспинка. Она и загородила Ивана от смерти. В крыльях множество рваных дыр от осколков. Повреждено управление, два лонжерона фюзеляжа и изрешечен хвост.
— Что бы про «як» ни говорили, а машина надежная, — с любовью отозвался Лазарев. — Кроме «ила» не знаю, какой бы еще самолет мог выдержать такую пытку.
Сергей выразил общее наше мнение. Про истребители Яковлева еще перед войной пронесся слух — машины ненадежные: не выдерживают перегрузок и рассыпаются в воздухе. Поводом для этого послужила гибель замечательного летчика-испытателя Ю. Пиантковского. У него в полете развалилось крыло. «„Миг" — вот истребитель так истребитель, — говорили про машину конструкции Микояна и Гуревича, у него все есть: и скорость, и высота, и прочность».
Началась война. «Як» с первых же дней оказался лучшим истребителем. «Миги» и «лаги» фронт забраковал сразу. Всем полюбился «як» не только за хорошую скорость, маневренность, мощное вооружение и простоту управления, но и за неприхотливость в эксплуатации в полевых условиях. Летчики шутили: он, как и мы, никакой работы не боится, был бы только харч.
Все разговоры о ненадежности «яка» прекратились. Но вот перед Курской битвой с «яков» начало лететь фанерное покрытие крыльев. На глазах летчиков полка рассыпалась одна машина. Причина „была выяснена — недоброкачественный клей и лак. Серии таких машин быстро переделали, и мы на них начали воевать. Однако снова легла тень на «яки», и многих летчиков в трудные моменты полета нет-нет да и стало навещать сомнение — а выдержит ли дружище, не развалится ли от перегрузки? Случай с Хохловым рассеял все наши сомнения в надежности этого истребителя.
4
Закатное солнце тревожно обагрило небо и, забрав остатки дня, погрузилось в закопченный фронтом горизонт. На землю легли густые сумерки, но летчики все еще дежурили у самолетов. Известие, что сегодня, 1 Мая, на 32-й полк нашей дивизии противник произвел большой налет, заставило нас быть особенно настороженными.
Праздник омрачен. Есть убитые и раненые. Ранен и командир полка Андрей Петрунин, переведенный от нас в прошлом году.
На ужин поехали только тогда, когда все окутала ночь. Темнота усилила тревожные мысли. Лазарев высказал предположение, что завтра на заре враг может навестить и нас: мы от передовой находимся ближе всех полков воздушной армии. Ему стали возражать: не допустим, не зря же у нас сегодня почти весь день над аэродромом висели «яки». Беспокойство Лазарева разделяли многие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
— Сергей, заткни глотки этим пушкам, — быстро передал я Лазареву, находившемуся с остальными летчиками выше нас. А пока, стиснув зубы, лечу с Иваном вместе.
Летчики, очевидно, уже ждали этой команды: сразу ринулись вниз. Часть вражеских пушек перенесла свой огонь на них, часть, видимо, была подавлена нашими истребителями. И мы уже без помех доплелись до своей территории. Земля, поблагодарив нас за разведку, разрешила лететь домой. Четверка ушла, а мы с Хохловым отстали.
3
Подходящая площадка для Хохлова нашлась. Я показал ему — садись. Он отрицательно покачал головой и махнул рукой на север. Я понял товарища. Кому не хочется возвратиться домой! Но хватит ли у него сил? Да и выдержит ли покалеченный «як» стокилометровый путь?
Конечно, проще всего было бы приказать немедленно сесть, а самому улететь домой. Однако летчик просит. Отказать? А вдруг да что случится при посадке — машина-то покалечена? Кто ему окажет помощь? Пускай летит. Вынужденно сесть можно и в пути. К тому же здесь садиться небезопасно: можно наскочить на окоп или на яму.
Долетели. Иван даже сумел выпустить шасси. Сел нормально, и только, когда зарулил на свою стоянку, У него остановился мотор. Горючего хватило в обрез.
Долго Ваня сидел в кабине и разминал отекшие от напряжения руки и ноги. Поврежденный «як» в полете сильно тянуло вниз и вправо. Только богатырский молодой организм мог выдержать сорокаминутную борьбу За жизнь. На земле долго расправлял согнутую поясницу и сдавленные плечи. Мы, летчики, собравшись около его самолета, молча глядели на товарища, возвратившегося поистине с того света.
Люди с подвижной нервной системой обычно легко приспосабливаются к любым жизненным ситуациям. Они быстро загораются и тут же отходят. Таких встреча со смертью редко ранит. Иван же по натуре спокоен. Его не так-то просто выбить из равновесия. Но уж когда таких, как он, жизнь здорово тряхнет, для них это редко проходит бесследно: зачастую остается какая-то душевная деформация.
У Ивана Андреевича после тяжелого полета в снегопаде (это было под Ровно) на время отключилась речь, и потом он стал еще больше заикаться. А как на нем отразится этот полет?
Не знаю, понял ли он наше состояние, но, поправив на себе обмундирование и приняв бравый вид, четко подошел ко мне и без всякого заикания доложил о выполнении задания, спросил, какие будут замечания о его действиях в полете.
У Ивана Андреевича долго сохранялись угловатость фигуры, неповоротливость и ребячья округлость лица. От заикания он часто стеснялся говорить. Достоинства же как-то прятались за этими внешними чертами, поэтому любители наклеивать ярлыки и прозвали его увальнем.
Фронт, товарищи, время изменили Ивана. Давно исчезла кажущаяся неповоротливость. В движениях чувствовалась ловкость. И все лее мы долго видели человека таким, каким он показался нам в первый раз. И потом ярлык, раз приклеенный, живуч. К тому же у Ивана Андреевича осталось заикание. И очевидно, поэтому мы как-то мало замечали происходящие перемены. И только сейчас, когда у него и следа не осталось от дефекта речи, мы вдруг увидели нового, стройного, сильного Ивана, с лицом волевым и чуть строгим. Но кто мог подумать, что тяжелый полет окончательно излечит его? Очевидно, для некоторых людей борьба со смертью и счастливый исход ее — лекарство. Я в радостном удивлении разглядывал нового Ивана и на его вопрос, какие будут замечания о полете, кроме одобрительной улыбки, ничего не мог сразу ответить. Он тоже улыбался, широко и доверительно.
— Замечания, замечания… — после паузы на радостях проговорил я. — Да разве могут быть замечания человеку, воскресшему из мертвых? Как ты себя чувствуешь?
Иван молодцевато подвигал своими мощными плечами:
— Ничего, хорошо: ведь я в этом полете как будто немного поспал.
Все засмеялись. Кто-то предложил качать «старика», но он моляще поднял руку:
— Братцы, да при чем тут я? — и повернулся к своему надежно послужившему истребителю. — Вот кого нужно качать.
Внимательно стали осматривать машину. Снаряд разорвался выше головы летчика и чуть сзади. Массу осколков приняла на себя бронеспинка. Она и загородила Ивана от смерти. В крыльях множество рваных дыр от осколков. Повреждено управление, два лонжерона фюзеляжа и изрешечен хвост.
— Что бы про «як» ни говорили, а машина надежная, — с любовью отозвался Лазарев. — Кроме «ила» не знаю, какой бы еще самолет мог выдержать такую пытку.
Сергей выразил общее наше мнение. Про истребители Яковлева еще перед войной пронесся слух — машины ненадежные: не выдерживают перегрузок и рассыпаются в воздухе. Поводом для этого послужила гибель замечательного летчика-испытателя Ю. Пиантковского. У него в полете развалилось крыло. «„Миг" — вот истребитель так истребитель, — говорили про машину конструкции Микояна и Гуревича, у него все есть: и скорость, и высота, и прочность».
Началась война. «Як» с первых же дней оказался лучшим истребителем. «Миги» и «лаги» фронт забраковал сразу. Всем полюбился «як» не только за хорошую скорость, маневренность, мощное вооружение и простоту управления, но и за неприхотливость в эксплуатации в полевых условиях. Летчики шутили: он, как и мы, никакой работы не боится, был бы только харч.
Все разговоры о ненадежности «яка» прекратились. Но вот перед Курской битвой с «яков» начало лететь фанерное покрытие крыльев. На глазах летчиков полка рассыпалась одна машина. Причина „была выяснена — недоброкачественный клей и лак. Серии таких машин быстро переделали, и мы на них начали воевать. Однако снова легла тень на «яки», и многих летчиков в трудные моменты полета нет-нет да и стало навещать сомнение — а выдержит ли дружище, не развалится ли от перегрузки? Случай с Хохловым рассеял все наши сомнения в надежности этого истребителя.
4
Закатное солнце тревожно обагрило небо и, забрав остатки дня, погрузилось в закопченный фронтом горизонт. На землю легли густые сумерки, но летчики все еще дежурили у самолетов. Известие, что сегодня, 1 Мая, на 32-й полк нашей дивизии противник произвел большой налет, заставило нас быть особенно настороженными.
Праздник омрачен. Есть убитые и раненые. Ранен и командир полка Андрей Петрунин, переведенный от нас в прошлом году.
На ужин поехали только тогда, когда все окутала ночь. Темнота усилила тревожные мысли. Лазарев высказал предположение, что завтра на заре враг может навестить и нас: мы от передовой находимся ближе всех полков воздушной армии. Ему стали возражать: не допустим, не зря же у нас сегодня почти весь день над аэродромом висели «яки». Беспокойство Лазарева разделяли многие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113