ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

В лавке больше никого не было, так что у хозяев было время продемонстрировать мне свою коллекцию. Я видел снимки и других молодых женщин.
– Понимаю, – ответил я и осушил бокал, чтобы скрыть обуревавшие меня чувства.
Дело было не только в Катрийн, которая не заслуживала подобного к себе отношения, равно как и ее коллеги. Тем не менее я не мог выразить свое возмущение из опасения, что у Барклая могут возникнуть подозрения, опровергать которые мне не хотелось. Не было у меня и желания вообще поддерживать разговор на эту тему, хотя я часто направлял джентльменов, холостых и женатых, в магазины, где они могли найти подобные картинки, и даже сообщал им адреса домов, где они могли живьем встретиться с дамами высшего света и полусвета. Мужчины состоят из плоти и крови, как я имел неосторожность написать однажды мисс Дурвард. С другой стороны, если Барклай намеревался довериться мне, я смогу узнать кое-что из того, о чем мы разговаривали с мисс Дурвард. Но я понимал, что тогда не смогу поделиться с ней полученными знаниями, этого не позволит моя честь и заодно чувство неловкости. Я увидел, как его рука потянулась к графину с вином, и поднялся, хотя и не так ловко, как хотелось бы, поскольку после перенесенной лихорадки я быстро уставал. И чем сильнее болела моя здоровая нога, тем острее ныла та, которой я лишился.
– Может быть, нам стоит присоединиться к дамам?
Моя хитрость удалась, и он отдернул руку.
– О да, как пожелаете.
Когда я открыл дверь в гостиную, миссис Барклай повернулась ко мне:
– Ага, сейчас мы спросим у них самих.
– Спросите у нас о чем, миссис Барклай?
– Может быть, сначала чашечку чаю, майор? Мы хотели бы знать, может ли что-нибудь заставить вас уйти в монастырь.
Я попытался заговорить, но не мог найти нужных слов. Видя мое замешательство, мисс Дурвард указала на резную каминную полку, на которой установила эстамп.
– Мы говорили об аббатстве и размышляли о том, согласится ли кто-нибудь отгородиться от всего мира, запершись в таком месте.
Прошло несколько мгновений, прежде чем я смог сформулировать достойный ответ.
– Я могу лишь заметить, что в те времена у многих не оставалось иного выбора, – сказал я, с величайшей осторожностью принимая чашку с чаем. – Их отдавали в монастырь еще детьми.
– Какой ужас! Как могла мать решиться на такой поступок? – воскликнула миссис Барклай.
– А как насчет взрослых мужчин и женщин? – поинтересовалась мисс Дурвард. – Что толкает их на подобный шаг?
Миссис Барклай налила чашечку чаю для супруга.
– Если их воспитали в католической вере, то такой поступок не выглядит чересчур уж странным. Церковь к тому времени уже запустила свои лапы в их души. Но оказаться отрезанным от всего мира!
– Может быть… – начал я. Все повернулись ко мне. Чай несколько взбодрил меня, поэтому я отважился продолжить: – Принадлежать к сообществу, где все упорядочено, где известны все правила и разработаны принципы управления и подчинения… Очень удобно и комфортно знать свое место в этом мире. Особенно если раньше у вас не было места, которое вы могли бы назвать своим, – если вы не имели настоящего дома, даже когда были ребенком.
Миссис Барклай задумчиво кивнула головой, соглашаясь, но мисс Дурвард пылко возразила:
– Но ведь оттуда невозможно сбежать!
– Если вас одолевает стремление оставаться свободным, то пребывание в таком месте, без сомнения, стало бы для вас невыносимым, – заметил я. – Но жить в обществе – значит, разделять его интересы, чаяния и нужды, а даже обществу нужны правила, которые бы регулировали его жизнь. Вероятно, армию можно счесть крайним примером подобного подчинения, но вспомните дома бегинок, которые мы с вами видели в Мехелене. Сопричастность с умами и душами, живущими и мыслящими также, как и вы сами, можно счесть неоценимым достоинством и преимуществом, и, пожалуй, для женщин – всех слоев общества – это еще более существенно, нежели для мужчин. Если кому-либо не повезло настолько, что он не смог обрести подлинное счастье в жизни…
Перед глазами у меня встали образы девушек, с которыми я делил кров в Сан-Себастьяне, – Мерседес, Иззаги и прочих, которым общество отказывало в праве на существование. Тем не менее они считали себя женщинами и действительно оставались ими. Они жили дружно, смеялись и подшучивали друг над другом, хихикали и плакали, вставая на защиту друг друга, когда какой-нибудь мужчина причинял им боль, делились нарядами и залечивали раны. Рука у меня все еще дрожала, когда я опускал чашку на стол.
– Монахини сбегают из монастырей, – заявил Барклай, – только в объятия мужчин, и тогда любовники отправляются в Гретну, где могут обвенчаться без всяких документов. Или еще дальше.
– Или же они убегают от мужчин, когда уходят в монастырь, – обронила мисс Дурвард. – От принудительного замужества, от жестокости, от предательства…
– Бегство от трудностей представляется мне трусостью, – заявила миссис Барклай. – Человеку должно быть свойственно сражаться, чтобы добиться лучшей доли. Если только при этом не возникает угроза жизни, естественно.
– Опасность для жизни может и не принимать форму насильственной угрозы, – возразил я, и голос мой прозвучал неожиданно хрипло, так что мне пришлось сделать глоток чаю, прежде чем я смог продолжать. – Да и вообще, у людей может не оказаться выбора. Мир и общество поворачиваются спиной к таким женщинам, не имеющим отца, брата или супруга. Как же можно презирать… Как мы можем презирать несчастную, если она жаждет удалиться в такое место, где ее примут, накормят и оденут? Туда, где она может рассчитывать на некоторое довольство собой и жизнью, даже на дружбу? Мы, ведущие свободную и комфортную жизнь, просто не имеем права обличать и обвинять тех, кому общество не желает протянуть руку помощи, за то, что они готовы принимать ее там, где она им протянута.
– Бедняжки, – вздохнула миссис Барклай. – Вы совершенно правы, мы не можем судить о том, чего не знаем. Дорогой майор, могу я предложить вам еще чаю?
Вероятно, будучи серьезно ослабленным болезнью, я еще не мог вполне контролировать себя. Как бы то ни было, это совершенно обычное предложение сумело сделать то, чего не смогли совершить образы высоких стен и безликих и безголосых монахинь: защитные бастионы рухнули, и у меня более не осталось сил, дабы сдерживать свои эмоции. Я еще выдавил какое-то извинение, поднимаясь с места, но голос выдал меня, дрогнув, и мне ничего не оставалось, как устремиться на террасу к двустворчатым окнам, доходящим до пола, и выйти в парк. Я даже не оглянулся.
Темноту нельзя было назвать кромешной, потому что, хотя солнце и село, взошла луна. Но ее холодный, белый свет дробился в ветвях яблонь, а я в спешке полагался на свой протез также безоглядно, как полагался бы на здоровую ногу, вот и упал дважды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133