Я верю в Его мудрость.
Он поднялся, огляделся в смятении, кинул последний тоскливый взгляд на кровать и выбежал из комнаты. Через минуту он уже сидел в своем автомобиле, направляя его к Нилу, потом через мост, потом через узкие грязные переулки предместья в поля сахарного тростника. Горячий ветер бросал ему в лицо песок, весенняя луна, казалось, издевательски подмигивала с неба.
На мгновение он потерял сознание – машина вошла в штопор, и мотор заглох. Смятение и ярость в душе Ибрахима дошли до предела, темный вихрь закружился в его сознании. Он выскочил из машины и, подняв голову к ночному небу, воздел к нему руки, сжатые в кулаки, и проклял Бога – еще и еще… трижды.
ГЛАВА 2
Ибрахим проснулся на рассвете; солнце вставало в дымке, словно женщина под покрывалом. Он не мог осознать, где он и что с ним; тело ломило; в голове стучал паровой молот; горло совершенно пересохло. Наконец он понял, что сидит в своей машине, которая въехала в поле высокого сахарного тростника.
Но что же случилось? Почему он здесь? И где же он все-таки?
Воспоминание нахлынуло с такой силой, что он застонал. Мертвая жена… бегство из дома… машина, потерявшая управление… И проклятье, проклятье Богу! Больше он ничего не помнил – должно быть, забрался на переднее сиденье и заснул. Да, так и было – ведь он все еще в смокинге и белом шелковом шарфе. Он чувствовал себя совершенно разбитым и так хотел пить, что, казалось, мог бы выпить весь Нил.
Выйдя из машины, он согнулся в дугу от сильнейшего спазма в желудке, и его стошнило. Никогда в жизни он не чувствовал себя так ужасно, – ему казалось, что он опозорил не только себя самого, но и умершую жену, своих мать и отца.
Туманная дымка растаяла, и с голубого неба в сиянии солнца на Ибрахима взирал его отец, Али Рашид. Сознание Ибрахима еще не прояснилось, и видение казалось ему реальностью, грозное лицо Али было лицом Бога, которого он проклял в отчаянии. С юных лет Ибрахим выполнял все желания отца и стремился осуществить его чаяния.
– Ты будешь учиться в Англии, – сказал Али, и Ибрахим стал прилежным студентом в Оксфорде.
– Ты станешь врачом, – пожелал он, и сын выполнил его приказание.
– Ты будешь работать при короле, – сказал Али, занимавший тогда пост министра здравоохранения, и сын стал придворным врачом Фарука.
– Ты продолжишь наш род и даруешь мне внуков… И вот все его усилия пошли прахом, он не выполнил волю отца, он унижен и несчастен.
– Господи, простому крестьянину, феллаху, ты даруешь сыновей, а мне…
Ибрахим бросился на землю ничком. Он страстно желал вознести к небу молитву, получить прощение за свое позорное бегство от матери, от тела жены, за безумное проклятье, обращенное к Всевышнему.
Но он не в силах был это сделать – Бог виделся ему в образе грозного отца, Али, неумолимо отвергающего его мольбы. Он слышал голос отца из глубины чащи сахарного тростника: «Дочь! У тебя родилась дочь! Ты обрек на гибель род Рашидов!»
Душа Ибрахима взывала к небу:
– Разве я не хотел сына? Разве не ликовал, когда забеременела моя любимая жена, мой мотылек? Я думал тогда: наконец-то я буду иметь что-то мое, мое собственное, созданное мною, а не дарованное мне отцом…
Последовало еще несколько приступов рвоты… Наконец, он выпрямился, придя в себя, его сознание прояснилось. И вдруг он с ужасом и отчаянием понял, что не смерть любимой женщины привела его на грань безумия, а сознание, что он не утвердил себя!
Он хотел бы зарыдать, но слез не было, так же как перед тем не сошла с его уст молитва о прощении. Он стоял перед автомобилем, который глубоко завяз в грязи. Есть ли вблизи деревня, где он мог бы найти помощь и утолить жажду?
Вдруг он увидел около себя темную фигурку–девочка-крестьянка, феллаха, в длинном грязном платье, с высоким глиняным кувшином на голове.
– Да хранит тебя Бог прощающий и милосердный, – прохрипел он еле слышным голосом. – Утоли мою жажду глотком воды…
К его удивлению, она шагнула к нему и наклонила кувшин, он протянул сложенные ковшиком пригоршни. Эта девушка – посланница неба, ведь обычно крестьянки разбегаются при виде горожанина, случайно появившегося в деревне.
О, какой божественный вкус у свежей речной воды! Он пьет и пьет из пригоршней, потом льет воду на голову, брызгает в лицо и снова пьет.
– Я пил самые дорогие изысканные вина, – говорит он, расчесывая пальцами влажные волосы, – но им не сравниться с этой водой. Спасибо, дитя, ты спасла мне жизнь.
Посмотрев на лицо девушки, он понял, что говорит по-английски. Невольно улыбнувшись, он продолжил говорить по-английски будто бы сам с собой.
– Мои друзья называли меня счастливчиком, – сказал он, плеснув воды на лицо, – потому что я остался единственным сыном и унаследовал богатства отца. У меня были братья от первых жен отца – три брата. И четыре сестры. Во время эпидемии инфлюэнцы умерли два моих брата и сестра–еще до того, как я родился. Последний брат погиб на войне. Еще одна сестра умерла от рака. Две сестры живут в моем доме на улице Райских Дев. И я – единственный сын, это – тяжелая ответственность.
Ибрахим посмотрел в бездонную голубизну неба, но не увидел строгого ока отца. Он вдохнул утреннюю свежесть и почувствовал, что сердце сжалось в его груди, а к глазам подступают слезы. Она мертва, его нежный мотылек. Он снова протянул руки к струе из кувшина, плеснул водой в глаза, которые жгло, как будто в них попали песчинки, и запустил пальцы в мокрые волосы.
Бросив взгляд на девочку, он подумал, что она была бы красива, если бы ее отмыть, – но в тридцать лет, как все женщины-крестьянки, она уже станет старухой.
– Теперь у меня новорожденная дочь, – продолжал он говорить вслух по-английски. – Мой отец назвал бы это крушением. Он считал, что мужчина утверждает себя в сыновьях, а рождение дочерей оскорбляет мужское начало. Никогда на моей памяти он не обнимал моих сестер. А я думаю, что маленькие девочки так милы. И может быть, моя дочь вырастет похожей на мать… – Голос его прервался. – Ты не понимаешь, о чем я говорю, – мягко обратился он к девочке-феллахе. – И мою арабскую речь ты бы не поняла. Мир чувств тебе недоступен, твоя жизнь проста, и все в ней определено обычаем. Родители выберут тебе мужа, ты будешь рожать детей и растить их и умрешь уважаемой в своей деревне старой, почтенной женщиной…
Ибрахим спрятал лицо в ладонях и зарыдал.
Девочка терпеливо ждала, прижимая к груди пустой кувшин. Ибрахим пришел в себя и вытащил машину из грязи с помощью девочки: он объяснил ей по-арабски, как она должна подталкивать, когда он будет сигналить. Когда машина оказалась на сухой пыльной дороге, Ибрахим грустно улыбнулся девочке и сказал:
– Благослови тебя Бог за твою доброту. Я хочу подарить тебе что-нибудь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
Он поднялся, огляделся в смятении, кинул последний тоскливый взгляд на кровать и выбежал из комнаты. Через минуту он уже сидел в своем автомобиле, направляя его к Нилу, потом через мост, потом через узкие грязные переулки предместья в поля сахарного тростника. Горячий ветер бросал ему в лицо песок, весенняя луна, казалось, издевательски подмигивала с неба.
На мгновение он потерял сознание – машина вошла в штопор, и мотор заглох. Смятение и ярость в душе Ибрахима дошли до предела, темный вихрь закружился в его сознании. Он выскочил из машины и, подняв голову к ночному небу, воздел к нему руки, сжатые в кулаки, и проклял Бога – еще и еще… трижды.
ГЛАВА 2
Ибрахим проснулся на рассвете; солнце вставало в дымке, словно женщина под покрывалом. Он не мог осознать, где он и что с ним; тело ломило; в голове стучал паровой молот; горло совершенно пересохло. Наконец он понял, что сидит в своей машине, которая въехала в поле высокого сахарного тростника.
Но что же случилось? Почему он здесь? И где же он все-таки?
Воспоминание нахлынуло с такой силой, что он застонал. Мертвая жена… бегство из дома… машина, потерявшая управление… И проклятье, проклятье Богу! Больше он ничего не помнил – должно быть, забрался на переднее сиденье и заснул. Да, так и было – ведь он все еще в смокинге и белом шелковом шарфе. Он чувствовал себя совершенно разбитым и так хотел пить, что, казалось, мог бы выпить весь Нил.
Выйдя из машины, он согнулся в дугу от сильнейшего спазма в желудке, и его стошнило. Никогда в жизни он не чувствовал себя так ужасно, – ему казалось, что он опозорил не только себя самого, но и умершую жену, своих мать и отца.
Туманная дымка растаяла, и с голубого неба в сиянии солнца на Ибрахима взирал его отец, Али Рашид. Сознание Ибрахима еще не прояснилось, и видение казалось ему реальностью, грозное лицо Али было лицом Бога, которого он проклял в отчаянии. С юных лет Ибрахим выполнял все желания отца и стремился осуществить его чаяния.
– Ты будешь учиться в Англии, – сказал Али, и Ибрахим стал прилежным студентом в Оксфорде.
– Ты станешь врачом, – пожелал он, и сын выполнил его приказание.
– Ты будешь работать при короле, – сказал Али, занимавший тогда пост министра здравоохранения, и сын стал придворным врачом Фарука.
– Ты продолжишь наш род и даруешь мне внуков… И вот все его усилия пошли прахом, он не выполнил волю отца, он унижен и несчастен.
– Господи, простому крестьянину, феллаху, ты даруешь сыновей, а мне…
Ибрахим бросился на землю ничком. Он страстно желал вознести к небу молитву, получить прощение за свое позорное бегство от матери, от тела жены, за безумное проклятье, обращенное к Всевышнему.
Но он не в силах был это сделать – Бог виделся ему в образе грозного отца, Али, неумолимо отвергающего его мольбы. Он слышал голос отца из глубины чащи сахарного тростника: «Дочь! У тебя родилась дочь! Ты обрек на гибель род Рашидов!»
Душа Ибрахима взывала к небу:
– Разве я не хотел сына? Разве не ликовал, когда забеременела моя любимая жена, мой мотылек? Я думал тогда: наконец-то я буду иметь что-то мое, мое собственное, созданное мною, а не дарованное мне отцом…
Последовало еще несколько приступов рвоты… Наконец, он выпрямился, придя в себя, его сознание прояснилось. И вдруг он с ужасом и отчаянием понял, что не смерть любимой женщины привела его на грань безумия, а сознание, что он не утвердил себя!
Он хотел бы зарыдать, но слез не было, так же как перед тем не сошла с его уст молитва о прощении. Он стоял перед автомобилем, который глубоко завяз в грязи. Есть ли вблизи деревня, где он мог бы найти помощь и утолить жажду?
Вдруг он увидел около себя темную фигурку–девочка-крестьянка, феллаха, в длинном грязном платье, с высоким глиняным кувшином на голове.
– Да хранит тебя Бог прощающий и милосердный, – прохрипел он еле слышным голосом. – Утоли мою жажду глотком воды…
К его удивлению, она шагнула к нему и наклонила кувшин, он протянул сложенные ковшиком пригоршни. Эта девушка – посланница неба, ведь обычно крестьянки разбегаются при виде горожанина, случайно появившегося в деревне.
О, какой божественный вкус у свежей речной воды! Он пьет и пьет из пригоршней, потом льет воду на голову, брызгает в лицо и снова пьет.
– Я пил самые дорогие изысканные вина, – говорит он, расчесывая пальцами влажные волосы, – но им не сравниться с этой водой. Спасибо, дитя, ты спасла мне жизнь.
Посмотрев на лицо девушки, он понял, что говорит по-английски. Невольно улыбнувшись, он продолжил говорить по-английски будто бы сам с собой.
– Мои друзья называли меня счастливчиком, – сказал он, плеснув воды на лицо, – потому что я остался единственным сыном и унаследовал богатства отца. У меня были братья от первых жен отца – три брата. И четыре сестры. Во время эпидемии инфлюэнцы умерли два моих брата и сестра–еще до того, как я родился. Последний брат погиб на войне. Еще одна сестра умерла от рака. Две сестры живут в моем доме на улице Райских Дев. И я – единственный сын, это – тяжелая ответственность.
Ибрахим посмотрел в бездонную голубизну неба, но не увидел строгого ока отца. Он вдохнул утреннюю свежесть и почувствовал, что сердце сжалось в его груди, а к глазам подступают слезы. Она мертва, его нежный мотылек. Он снова протянул руки к струе из кувшина, плеснул водой в глаза, которые жгло, как будто в них попали песчинки, и запустил пальцы в мокрые волосы.
Бросив взгляд на девочку, он подумал, что она была бы красива, если бы ее отмыть, – но в тридцать лет, как все женщины-крестьянки, она уже станет старухой.
– Теперь у меня новорожденная дочь, – продолжал он говорить вслух по-английски. – Мой отец назвал бы это крушением. Он считал, что мужчина утверждает себя в сыновьях, а рождение дочерей оскорбляет мужское начало. Никогда на моей памяти он не обнимал моих сестер. А я думаю, что маленькие девочки так милы. И может быть, моя дочь вырастет похожей на мать… – Голос его прервался. – Ты не понимаешь, о чем я говорю, – мягко обратился он к девочке-феллахе. – И мою арабскую речь ты бы не поняла. Мир чувств тебе недоступен, твоя жизнь проста, и все в ней определено обычаем. Родители выберут тебе мужа, ты будешь рожать детей и растить их и умрешь уважаемой в своей деревне старой, почтенной женщиной…
Ибрахим спрятал лицо в ладонях и зарыдал.
Девочка терпеливо ждала, прижимая к груди пустой кувшин. Ибрахим пришел в себя и вытащил машину из грязи с помощью девочки: он объяснил ей по-арабски, как она должна подталкивать, когда он будет сигналить. Когда машина оказалась на сухой пыльной дороге, Ибрахим грустно улыбнулся девочке и сказал:
– Благослови тебя Бог за твою доброту. Я хочу подарить тебе что-нибудь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121