Пока что наш призыв к полному всеобщему разоружению, к созданию этой единственной гарантии против войны, никакого отклика на конференции еще не нашел.
Внесенные же на конференции новые предложения внушают опасения, как бы сама конференция не была совлечена со своего прямого пути на боковые тропинки. Нам всегда казалось, что под разоружением можно понимать только либо упразднение, либо сокращение вооружений и что, во всяком случае, конференция должна заниматься вопросом только о вооружениях. Но, очевидно, не все так понимают задачу конференции. Уже в Подготовительной комиссии были сделаны попытки подмены вопроса о вооружениях вопросом о безопасности… Против безопасности вряд ли кто может возражать, не возражает против нее и советская делегация, но мы говорим, что при социально-экономических условиях, существующих в большинстве стран, в безопасности будут находиться народы и государства только тогда, когда никто не сможет нападать на них, когда нечем будет нападать, нечем будет оккупировать чужие территории, нечем будет порабощать Другие народы. Сторонники противной концепции видят безопасность лишь в большем или меньшем уравнивании шансов на выигрыш войны, путем перераспределения вооружений или даже их увеличения. Такого рода безопасность знала и довоенная история.
К чему, в конце концов, сводится этого рода безопасность, если не к старому традиционному принципу равновесия сил, руководившему довоенной дипломатией. Этот принцип не спас мир от ужаснейшей из войн, в лучшем случае увеличил безопасность одних народов за счет других, а в общем оставил по себе во всем мире меньшую уверенность в безопасности, чем ее знали до войны. Нужно ли было пережить все ужасы и бедствия мировой войны, готовиться к конференции в течение тринадцати лет, вырабатывать и заключать всевозможные пакты и международные соглашения, чтобы в конце концов прийти к старым принципам международной дипломатии, лишь несколько видоизмененным и приправленным новыми лозунгами.
Мы еще ничего не сделали для физического разоружения. Мы не уменьшили еще существующих войсковых соединений ни на одну единицу, а нам предлагают заниматься моральным разоружением. Опять-таки, кто может возражать против морального разоружения, против уничтожения проповеди шовинизма и джингоизма в печати и литературе, кинематографе, учебниках, игрушках, против фальшивых документов и т. д.? Меньше всего советская делегация может возражать против таких предложений, ибо вряд ли против какой-либо страны пускалось в ход столько морального яда в печати, в речах, в официальных даже документах, чем против Советского Союза, чему в качестве свидетелей я мог бы призвать вас, граждане Америки. Вам лучше, чем кому бы то ни было, известно, как морально отравляются отношения между нашими странами путем организованных кампаний – лжи, клеветы и фальшивых документов, – поощряемых заинтересованными коммерческими и банковскими кругами, политическими авантюристами, контрреволюционной эмиграцией, готовой продаться сегодня Китаю, завтра – Японии, а послезавтра – кому угодно. Нам ли возражать против мер, имеющих целью борьбу с такого рода разбойниками пера и слова. Но все это хорошо обсуждать в свое время и на своем месте. Эта проблема была поставлена недавно на международной конференции, созванной датским правительством, и Советский Союз охотно принял в ней участие, играл в ней весьма активную роль. Но все это имеет лишь самое небольшое отношение к упразднению или сокращению вооружений. Я утверждаю, что как раз наличие вооружений, и больших вооружений, надежды на возможность ведения этими вооружениями и при помощи союзов и соглашений удачных войн и создает тот самый шовинизм, эту отраву умов, которые нам предлагают упразднить только административными мерами.
Нельзя ведь отрицать, что между капиталистическими государствами существуют глубокие противоречия – экономические, политические и территориальные. Есть страны, которые считают, что соседние государства неправильно и незаконно оккупируют земли, им принадлежащие, отсюда агитация за восстановление нарушенных прав, за исправление границ и т. д. Но этих противоречий не устранить тем, что счастливые обладатели спорных земель скажут своим соседям: «Простите нам наши обиды, как мы прощаем вам ваши». Так история не делается, так международные отношения не меняются. Чего мы должны добиваться, это, чтобы эти обиды, эти недовольства не вели к попыткам изменения положения военной силой.
Мимоходом я хотел бы еще указать, что отсутствие безопасности не всегда видят там, где следует… Если же искать вне вооружений факторов, создающих атмосферу политической тревоги, неуверенности и нестабильности, то мы их скорее найдем в существующей отчужденности между множеством государств, с одной стороны, и народом в 160 миллионов, расположенным на двух материках, с другой. Достаточно вспомнить при этом о событиях, происходящих ныне в бассейне Тихого океана. Три из крупнейших тихоокеанских стран, а именно: СССР, Китай и США, не имеют между собой отношений. Мне кажется, что не требуется много воображения и политической прозорливости, чтобы понять, в какой мере это обстоятельство содействовало нынешним дальневосточным событиям, если прямо не вызвало их, чтобы понять, что если бы этого обстоятельства не было, то либо печальные события не произошли бы вовсе, либо протекали совсем иначе.
Но я, кажется, вступаю на скользкую почву и несколько удаляюсь от своей темы…»
Английская газета «Манчестер гардиан» дала следующую оценку речи Литвинова: «Атмосфера конференции напоминает собою воздух фабрики по изготовлению варенья на патоке, и чрезвычайно благотворным было дуновение свежего и резкого московского ветра, который принесла с собой речь советского министра иностранных дел Литвинова на завтраке в Международном клубе».
Но, прокладывая еще один мостик к сердцам американских граждан и избирателей, которые менее чем через год привели в Белый дом Франклина Делано Рузвельта, СССР не упускал из виду и другое направление, озабоченно следил за развитием событий в Германии.
Обстановка в этой стране не предвещала ничего хорошего. Один из самых близких сподвижников Гитлера, Геринг, стал председателем рейхстага. Германия шла к господству фашизма, продолжала добиваться «равенства в вооружениях», находя поддержку реакционных кругов на Западе.
В этой обстановке Литвинов решил апеллировать к германскому общественному мнению, напомнить ему о Рапалло, о большой роли этого договора, который в свое время вывел обе страны из политической изоляции и принес им значительные выгоды.
16 апреля 1932 года, в десятую годовщину Рапалльского договора, в Женеве Литвинов принял немецких и советских журналистов и сделал следующее заявление:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140
Внесенные же на конференции новые предложения внушают опасения, как бы сама конференция не была совлечена со своего прямого пути на боковые тропинки. Нам всегда казалось, что под разоружением можно понимать только либо упразднение, либо сокращение вооружений и что, во всяком случае, конференция должна заниматься вопросом только о вооружениях. Но, очевидно, не все так понимают задачу конференции. Уже в Подготовительной комиссии были сделаны попытки подмены вопроса о вооружениях вопросом о безопасности… Против безопасности вряд ли кто может возражать, не возражает против нее и советская делегация, но мы говорим, что при социально-экономических условиях, существующих в большинстве стран, в безопасности будут находиться народы и государства только тогда, когда никто не сможет нападать на них, когда нечем будет нападать, нечем будет оккупировать чужие территории, нечем будет порабощать Другие народы. Сторонники противной концепции видят безопасность лишь в большем или меньшем уравнивании шансов на выигрыш войны, путем перераспределения вооружений или даже их увеличения. Такого рода безопасность знала и довоенная история.
К чему, в конце концов, сводится этого рода безопасность, если не к старому традиционному принципу равновесия сил, руководившему довоенной дипломатией. Этот принцип не спас мир от ужаснейшей из войн, в лучшем случае увеличил безопасность одних народов за счет других, а в общем оставил по себе во всем мире меньшую уверенность в безопасности, чем ее знали до войны. Нужно ли было пережить все ужасы и бедствия мировой войны, готовиться к конференции в течение тринадцати лет, вырабатывать и заключать всевозможные пакты и международные соглашения, чтобы в конце концов прийти к старым принципам международной дипломатии, лишь несколько видоизмененным и приправленным новыми лозунгами.
Мы еще ничего не сделали для физического разоружения. Мы не уменьшили еще существующих войсковых соединений ни на одну единицу, а нам предлагают заниматься моральным разоружением. Опять-таки, кто может возражать против морального разоружения, против уничтожения проповеди шовинизма и джингоизма в печати и литературе, кинематографе, учебниках, игрушках, против фальшивых документов и т. д.? Меньше всего советская делегация может возражать против таких предложений, ибо вряд ли против какой-либо страны пускалось в ход столько морального яда в печати, в речах, в официальных даже документах, чем против Советского Союза, чему в качестве свидетелей я мог бы призвать вас, граждане Америки. Вам лучше, чем кому бы то ни было, известно, как морально отравляются отношения между нашими странами путем организованных кампаний – лжи, клеветы и фальшивых документов, – поощряемых заинтересованными коммерческими и банковскими кругами, политическими авантюристами, контрреволюционной эмиграцией, готовой продаться сегодня Китаю, завтра – Японии, а послезавтра – кому угодно. Нам ли возражать против мер, имеющих целью борьбу с такого рода разбойниками пера и слова. Но все это хорошо обсуждать в свое время и на своем месте. Эта проблема была поставлена недавно на международной конференции, созванной датским правительством, и Советский Союз охотно принял в ней участие, играл в ней весьма активную роль. Но все это имеет лишь самое небольшое отношение к упразднению или сокращению вооружений. Я утверждаю, что как раз наличие вооружений, и больших вооружений, надежды на возможность ведения этими вооружениями и при помощи союзов и соглашений удачных войн и создает тот самый шовинизм, эту отраву умов, которые нам предлагают упразднить только административными мерами.
Нельзя ведь отрицать, что между капиталистическими государствами существуют глубокие противоречия – экономические, политические и территориальные. Есть страны, которые считают, что соседние государства неправильно и незаконно оккупируют земли, им принадлежащие, отсюда агитация за восстановление нарушенных прав, за исправление границ и т. д. Но этих противоречий не устранить тем, что счастливые обладатели спорных земель скажут своим соседям: «Простите нам наши обиды, как мы прощаем вам ваши». Так история не делается, так международные отношения не меняются. Чего мы должны добиваться, это, чтобы эти обиды, эти недовольства не вели к попыткам изменения положения военной силой.
Мимоходом я хотел бы еще указать, что отсутствие безопасности не всегда видят там, где следует… Если же искать вне вооружений факторов, создающих атмосферу политической тревоги, неуверенности и нестабильности, то мы их скорее найдем в существующей отчужденности между множеством государств, с одной стороны, и народом в 160 миллионов, расположенным на двух материках, с другой. Достаточно вспомнить при этом о событиях, происходящих ныне в бассейне Тихого океана. Три из крупнейших тихоокеанских стран, а именно: СССР, Китай и США, не имеют между собой отношений. Мне кажется, что не требуется много воображения и политической прозорливости, чтобы понять, в какой мере это обстоятельство содействовало нынешним дальневосточным событиям, если прямо не вызвало их, чтобы понять, что если бы этого обстоятельства не было, то либо печальные события не произошли бы вовсе, либо протекали совсем иначе.
Но я, кажется, вступаю на скользкую почву и несколько удаляюсь от своей темы…»
Английская газета «Манчестер гардиан» дала следующую оценку речи Литвинова: «Атмосфера конференции напоминает собою воздух фабрики по изготовлению варенья на патоке, и чрезвычайно благотворным было дуновение свежего и резкого московского ветра, который принесла с собой речь советского министра иностранных дел Литвинова на завтраке в Международном клубе».
Но, прокладывая еще один мостик к сердцам американских граждан и избирателей, которые менее чем через год привели в Белый дом Франклина Делано Рузвельта, СССР не упускал из виду и другое направление, озабоченно следил за развитием событий в Германии.
Обстановка в этой стране не предвещала ничего хорошего. Один из самых близких сподвижников Гитлера, Геринг, стал председателем рейхстага. Германия шла к господству фашизма, продолжала добиваться «равенства в вооружениях», находя поддержку реакционных кругов на Западе.
В этой обстановке Литвинов решил апеллировать к германскому общественному мнению, напомнить ему о Рапалло, о большой роли этого договора, который в свое время вывел обе страны из политической изоляции и принес им значительные выгоды.
16 апреля 1932 года, в десятую годовщину Рапалльского договора, в Женеве Литвинов принял немецких и советских журналистов и сделал следующее заявление:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140