Он полюбил Лауру сильно, всем сердцем, безудержно и безгранично. Внезапно он со всей ответственностью понял, что никогда не сможет, просто не сумеет, разлюбить ее.
Не обращая внимания на свою головную боль, Доминик подхватил девушку на руки и понес к постели, затем, резко отбросив в сторону противомоскитную сетку, уложил Лауру на толстую пуховую перину, сам лег рядом. Сетка упала, и они оказались отгороженными от остального мира ее тонкой прозрачной кисеей. Он положил руку себе под голову и стал молча смотреть на девушку. Лаура повернулась к мужчине, чувствуя страшное волнение. Она не могла оторвать взгляд от его загорелой груди и волевого мужественного лица. Ее охватило жгучее желание прикоснуться к нему или хотя бы ощутить на себе прикосновение его сильных рук. Задрожав всем телом, девушка закрыла глаза. От этого стало еще хуже, потому что хотя он так и не прикоснулся к ней, его возбужденное дыхание воспламеняло ее, словно жаркий, знойный ветерок, и опаляло тело, тихонько шевеля ее волосы. Не только его дыхание, сама его близость возбуждали в ней удивительное чувство ощущения властности мужской силы. Ресницы Лауры затрепетали.
Соборный колокол отбил два удара и когда стих его отдаленный гул, Доминик произнес:
– Мне очень жаль твою мать.
Лаура напряглась и, все так же, не открывая глаз, спросила:
– Что ты знаешь о ней?
– Только то, что ты сказала. Иногда люди совершают поступки, которых мы не понимаем, и значит, не можем осуждать.
– О, нет. Я понимаю ее, – горько произнесла Лаура, наконец, открыв глаза, – для того, чтобы объяснить, почему она со мной так поступила, не нужно слишком много понимания.
– Но может быть лучше просто простить ее?
– Простить? Почему я должна ее прощать?
Его глаза горели пока он ждал ответ на вопрос, который она сама себе задала. Наконец, он вновь подал голос.
– Знаешь, Лаура, в жизни людей происходят такие вещи, из-за которых они начинают вести себя… ну странно, что ли.
– Странно? Ты называешь превращение в падшую женщину странным?
В тишине комнаты раздавалось громкое тиканье часов. Лаура молча смотрела сквозь сетку на камин. Там, в полумраке комнаты, ей был виден уголок безнадежно испорченного письма, лежащего на краю каминной полки. Доминик ничего не говорил и, наконец, когда молчание стало совсем невыносимым, девушка вновь спросила:
– Откуда ты узнал о моей матери? Уже люди рассказали?
– Да нет, скорее просто ответили на несколько вопросов.
– Выходит ты интересовался моей личной жизнью, так что ли?
– Уи.
– Ты невежа! – Она попыталась вскочить с кровати, но оказалось, что ее длинные волосы прижаты мужским плечом. Лаура дернула головой, пытаясь высвободиться, однако Доминик даже не пошевелился, и ей ничего не оставалось делать, как вновь упасть головой на подушки.
– Ты бы и сам был недоволен, – внезапно сказала она, – если бы твоя мать бежала в Париж, чтобы жить с каким-нибудь офицером, а отец вместо того, чтобы остаться с тобой, предпочел бы жить на отдаленной островной плантации. Им наплевать было, что будет со мной.
– Сколько тебе лет, Лаура? Двадцать два? Двадцать три?
– Если ты знаешь, зачем спрашиваешь. И вообще, почему ты играешь со мной в какие-то детские игры?
– Я не играю. Ты сама ведешь себя по-детски.
Сердито фыркнув, она вновь попыталась освободить волосы.
– Лежи спокойно, женщина с разумом ребенка! – мужская рука нежно, но властно прижала ее к подушке.
– Да как ты смеешь!
– Не вопи, у меня голова раскалывается.
– Может, стоит взять топорик и помочь ей расколоться?!
– Лаура, в своей жизни я приобрел кое-какой опыт, который возможно был бы и тебе полезен. Послушай.
– Если мне понадобится послушать проповедь, так я пойду на мессу.
– Да ведь на днях и на мессе ты не очень-то слушала проповедь.
– Что-о?! Ты был в воскресенье в церкви? Почему же я тебя не видела?
– Был не я, а один из моих друзей.
– Один из друзей? Так ты шпионил за мной!
– Не за тобой. Если бы ты знала, что происходит в Новом Орлеане! Ты и представить себе не можешь насколько близки англичане к тому, чтобы захватить город. Остается нам самим подумать о его защите, поскольку идиот-губернатор, похоже, не собирается этого делать.
– Ты ничем не поможешь нам, шпионя в церкви. – Лаура подозрительно посмотрела на дверь, едва видимую за пологом. – Не понимаю, почему ты так об этом беспокоишься. Ты ведь служил Наполеону, не так ли?
Доминик печально улыбнулся.
– Он в ссылке и бессилен… Но мы говорили о твоей матери.
– У меня нет желания говорить о ней.
Но он продолжал так, как будто не слышал ее слов.
– Тебе следует понять других людей, или хотя бы, попытаться научиться этому. У твоей матери были причины поступить так, а не иначе.
– Я не хочу о ней разговаривать, отпусти меня.
Доминик схватил девушку за руки и сжал их, держа так до тех пор, пока она не прекратила сопротивляться. На ее глаза набежали слезы, но она продолжала смотреть ему в лицо, обессиленная этой короткой борьбой, но так и не смирившаяся. Внезапно Доминик почувствовал растерянность и сказал:
– Я не хочу причинять тебе боль, Огонек.
– Тогда почему бы тебе не прекратить разговор о моей матери?
– Да потому, что у нее своя жизнь, а у тебя своя, – ответил он, отпуская ее руки. – Ее пуповина больше никогда вас не соединит в одно целое.
Его слова повергли девушку в состояние шока. А он внезапно подумал о том, как забавно все-таки устроена жизнь. И до чего наивна и невинна эта девушка, если, лежа с ним в одной постели, возмущается его словам.
– Ее трагедия не имеет ничего общего с твоими заботами, – мягко сказал он, – ей пришлось похоронить своих сыновей, но она не потеряла тебя.
Итак, выходит, он знает и о ее братьях. Насколько, оказывается, изощрены его шпионы!
– Вам не следовало бы напоминать мне о таком горе, месье!
– Большой беды в этом нет, Лаура, если только ты не позволишь своим воспоминаниям о прошлых невзгодах разрушить твое настоящее.
– Как это делаешь ты, – ответила девушка, бросая ему вызов.
На лице Доминика появилось выражение боли.
– Очень трудно забыть войну и… кое-что другое.
– Поэтому, ты и решил взять на себя роль развеселого шута, – в ее голосе появилось нетерпение, однако, глаза продолжали оставаться обиженными. – И ты болтаешься по Новому Орлеану, строя из себя сильно могучего героя, который спасает всех от происков англичан, а некоторых еще и от соседских сплетен.
Доминик прикоснулся пальцем к щеке Лауры и вытер с нее слезу.
– Если бы я мог защитить тебя, Лаура, я все бы сделал для этого.
– Ну, кто же ты тогда? – прошептала она, чувствуя, что попадает под влияние его колдовских глаз. – Кто ты такой, Доминик Юкс?
Низким, тихим голосом, который, однако, пронзил ее до самого сердца, мужчина ответил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
Не обращая внимания на свою головную боль, Доминик подхватил девушку на руки и понес к постели, затем, резко отбросив в сторону противомоскитную сетку, уложил Лауру на толстую пуховую перину, сам лег рядом. Сетка упала, и они оказались отгороженными от остального мира ее тонкой прозрачной кисеей. Он положил руку себе под голову и стал молча смотреть на девушку. Лаура повернулась к мужчине, чувствуя страшное волнение. Она не могла оторвать взгляд от его загорелой груди и волевого мужественного лица. Ее охватило жгучее желание прикоснуться к нему или хотя бы ощутить на себе прикосновение его сильных рук. Задрожав всем телом, девушка закрыла глаза. От этого стало еще хуже, потому что хотя он так и не прикоснулся к ней, его возбужденное дыхание воспламеняло ее, словно жаркий, знойный ветерок, и опаляло тело, тихонько шевеля ее волосы. Не только его дыхание, сама его близость возбуждали в ней удивительное чувство ощущения властности мужской силы. Ресницы Лауры затрепетали.
Соборный колокол отбил два удара и когда стих его отдаленный гул, Доминик произнес:
– Мне очень жаль твою мать.
Лаура напряглась и, все так же, не открывая глаз, спросила:
– Что ты знаешь о ней?
– Только то, что ты сказала. Иногда люди совершают поступки, которых мы не понимаем, и значит, не можем осуждать.
– О, нет. Я понимаю ее, – горько произнесла Лаура, наконец, открыв глаза, – для того, чтобы объяснить, почему она со мной так поступила, не нужно слишком много понимания.
– Но может быть лучше просто простить ее?
– Простить? Почему я должна ее прощать?
Его глаза горели пока он ждал ответ на вопрос, который она сама себе задала. Наконец, он вновь подал голос.
– Знаешь, Лаура, в жизни людей происходят такие вещи, из-за которых они начинают вести себя… ну странно, что ли.
– Странно? Ты называешь превращение в падшую женщину странным?
В тишине комнаты раздавалось громкое тиканье часов. Лаура молча смотрела сквозь сетку на камин. Там, в полумраке комнаты, ей был виден уголок безнадежно испорченного письма, лежащего на краю каминной полки. Доминик ничего не говорил и, наконец, когда молчание стало совсем невыносимым, девушка вновь спросила:
– Откуда ты узнал о моей матери? Уже люди рассказали?
– Да нет, скорее просто ответили на несколько вопросов.
– Выходит ты интересовался моей личной жизнью, так что ли?
– Уи.
– Ты невежа! – Она попыталась вскочить с кровати, но оказалось, что ее длинные волосы прижаты мужским плечом. Лаура дернула головой, пытаясь высвободиться, однако Доминик даже не пошевелился, и ей ничего не оставалось делать, как вновь упасть головой на подушки.
– Ты бы и сам был недоволен, – внезапно сказала она, – если бы твоя мать бежала в Париж, чтобы жить с каким-нибудь офицером, а отец вместо того, чтобы остаться с тобой, предпочел бы жить на отдаленной островной плантации. Им наплевать было, что будет со мной.
– Сколько тебе лет, Лаура? Двадцать два? Двадцать три?
– Если ты знаешь, зачем спрашиваешь. И вообще, почему ты играешь со мной в какие-то детские игры?
– Я не играю. Ты сама ведешь себя по-детски.
Сердито фыркнув, она вновь попыталась освободить волосы.
– Лежи спокойно, женщина с разумом ребенка! – мужская рука нежно, но властно прижала ее к подушке.
– Да как ты смеешь!
– Не вопи, у меня голова раскалывается.
– Может, стоит взять топорик и помочь ей расколоться?!
– Лаура, в своей жизни я приобрел кое-какой опыт, который возможно был бы и тебе полезен. Послушай.
– Если мне понадобится послушать проповедь, так я пойду на мессу.
– Да ведь на днях и на мессе ты не очень-то слушала проповедь.
– Что-о?! Ты был в воскресенье в церкви? Почему же я тебя не видела?
– Был не я, а один из моих друзей.
– Один из друзей? Так ты шпионил за мной!
– Не за тобой. Если бы ты знала, что происходит в Новом Орлеане! Ты и представить себе не можешь насколько близки англичане к тому, чтобы захватить город. Остается нам самим подумать о его защите, поскольку идиот-губернатор, похоже, не собирается этого делать.
– Ты ничем не поможешь нам, шпионя в церкви. – Лаура подозрительно посмотрела на дверь, едва видимую за пологом. – Не понимаю, почему ты так об этом беспокоишься. Ты ведь служил Наполеону, не так ли?
Доминик печально улыбнулся.
– Он в ссылке и бессилен… Но мы говорили о твоей матери.
– У меня нет желания говорить о ней.
Но он продолжал так, как будто не слышал ее слов.
– Тебе следует понять других людей, или хотя бы, попытаться научиться этому. У твоей матери были причины поступить так, а не иначе.
– Я не хочу о ней разговаривать, отпусти меня.
Доминик схватил девушку за руки и сжал их, держа так до тех пор, пока она не прекратила сопротивляться. На ее глаза набежали слезы, но она продолжала смотреть ему в лицо, обессиленная этой короткой борьбой, но так и не смирившаяся. Внезапно Доминик почувствовал растерянность и сказал:
– Я не хочу причинять тебе боль, Огонек.
– Тогда почему бы тебе не прекратить разговор о моей матери?
– Да потому, что у нее своя жизнь, а у тебя своя, – ответил он, отпуская ее руки. – Ее пуповина больше никогда вас не соединит в одно целое.
Его слова повергли девушку в состояние шока. А он внезапно подумал о том, как забавно все-таки устроена жизнь. И до чего наивна и невинна эта девушка, если, лежа с ним в одной постели, возмущается его словам.
– Ее трагедия не имеет ничего общего с твоими заботами, – мягко сказал он, – ей пришлось похоронить своих сыновей, но она не потеряла тебя.
Итак, выходит, он знает и о ее братьях. Насколько, оказывается, изощрены его шпионы!
– Вам не следовало бы напоминать мне о таком горе, месье!
– Большой беды в этом нет, Лаура, если только ты не позволишь своим воспоминаниям о прошлых невзгодах разрушить твое настоящее.
– Как это делаешь ты, – ответила девушка, бросая ему вызов.
На лице Доминика появилось выражение боли.
– Очень трудно забыть войну и… кое-что другое.
– Поэтому, ты и решил взять на себя роль развеселого шута, – в ее голосе появилось нетерпение, однако, глаза продолжали оставаться обиженными. – И ты болтаешься по Новому Орлеану, строя из себя сильно могучего героя, который спасает всех от происков англичан, а некоторых еще и от соседских сплетен.
Доминик прикоснулся пальцем к щеке Лауры и вытер с нее слезу.
– Если бы я мог защитить тебя, Лаура, я все бы сделал для этого.
– Ну, кто же ты тогда? – прошептала она, чувствуя, что попадает под влияние его колдовских глаз. – Кто ты такой, Доминик Юкс?
Низким, тихим голосом, который, однако, пронзил ее до самого сердца, мужчина ответил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86