Я не только не получила трех миллионов, но вообще пшик из-за его неуплаты по страховке. Он там наверняка, на том свете, до сих пор хохочет надо мною. Шуточку он напоследок отмочил изрядную.
Получив изрядный запас энергии, Беверли вскочила с места, прошлепала к шкафчику в углу комнаты и достала из нижнего ящика листок. На обратном пути она небрежно швырнула его Фрэнсис на колени, а сама проследовала к столику с напитками.
«Моей жене!
Наши попытки наладить совместную жизнь ни к чему не приводят. Ты думаешь и говоришь одно, я думаю и говорю другое. Между нами подушка, в которой гаснут наши слова. Надеюсь, что, когда ты обнаружишь меня там, где я буду, ты хоть что-то поймешь, и это останется с тобой навсегда. А со мной, вплоть до самой смерти, останется то, что ты сказала мне при нашей последней беседе. Никто, кроме Ричарда, не знает о том, что произошло между нами. Он обещал держать это в секрете не из уважения к тебе, а из уважения ко мне. Я люблю свою дочь и рассчитываю, что в будущем вы с ней найдете общий язык. Она замечательная, и я горжусь ею. Передай ей мою любовь и восхищение ее жизненными успехами. Хотел бы, да не могу того же сказать тебе. Мы провели вместе неплохие годы, но они давно позади».
Фрэнсис несколько раз перечитала предсмертную записку Дадли. Ей не приходилось никогда раньше держать в руках подобный документ. Она удивлялась, почему Беверли не уничтожила его, а позволяла, чтобы он, как кошмар, нависал на нею постоянно все эти просчитанные ею дни, месяцы и годы.
– Вы показывали когда-нибудь письмо моему отцу или Клио?
Беверли отрицательно покачала головой.
– Зачем? Какие слова я могла от них услышать? Они и так знали мою мрачную тайну. Они возненавидели меня после той трагедии, и я не вправе за это их винить. Я была не в состоянии объяснить им, что в нашей истории с Дадли замешаны две стороны. Так всегда бывает. Но люди склонны искать везде белое или черное, кого-то стыдить, а кого-то считать правым. В любом браке, длящемся много лет, есть хорошее и плохое, бывают светлые периоды, бывают темные. Клио и Ричард восприняли Дадли как святого мученика, а меня как расчетливую, корыстную, бездушную дрянь, покинувшую мужа, когда ему как раз и нужен был рядом близкий человек.
– Но раз вы с ними не говорили, как же вы узнали об их отношении к вам?
– Сначала я ощутила холодок. Обычно меня приглашали на все приемы, даже если Дадли по болезни не мог сопровождать меня. Не возникало никаких вопросов. Я была другом дома. До его смерти они специально приглашали какого-нибудь мужчину без спутницы, чтобы он составлял мне пару за столом. Мне эта дерьмовая вежливость была ни к чему, но все же внимание мне оказывалось. А затем… затем Клио обрубила все наши контакты.
Если я приглашала их к себе, то они отказывались каждый раз под каким-либо формальным предлогом. А после того, как Ричарда постиг удар, все еще более усугубилось. Клио принялась говорить всем и каждому, что я убила Дадли, не в прямом смысле, конечно, но ускорила его кончину, превратив своим поведением последние месяцы его земного существования в сущий ад, что это я ответственна за его гибель. Не знаю, приводила ли она в доказательство историю со страховкой, но, вероятнее всего, да. И в результате меня стали приглашать все реже. Только на самые большие приемы, куда приглашали абсолютно всех. А это означало, что хозяева не хотят тебя видеть, а просто выполняют светские обязательства.
Однажды, прошлым летом, я затеяла званый ужин, на сорок персон. Отпечатала и разослала приглашения, заказала в прокате скатерти, приборы, наняла прислугу, все честь по чести, как полагается. Один только человек, вернее, одна пара подтвердила, что явятся. Все остальные ответили отказом. А я послала приглашения по почте за шесть недель. Это чуть не вогнало меня в гроб. Второго такого унижения я бы не пережила.
Но почти подобное случилось на коктейле у Ван Фюрстов. Я слышала там, как Клио распространяет обо мне какие-то новые сплетни. Тогда я решила поговорить с ней начистоту. Я проследила за ней однажды, кажется, в начале июня, по пути из «Фейр-Лаун» к ее дому, и поставила свою машину поперек на подъездной дорожке. Как она удивилась, увидев меня! У нее просто глаза на лоб вылезли. Я уж подумала, что напугала ее до смерти, но она быстренько взяла себя в руки. Даже пригласила в дом. Она была со мной откровенна. Я с ней тоже.
Она обвинила меня в эгоизме. Сказала, что не может понять, как я могла повести себя столь подло в отношении такого хорошего человека, как Дадли. У нее, конечно, была на уме болезнь собственного мужа. Разговор у нас вышел неприятный. Она была ко мне несправедлива, я тоже многого чего наговорила ей со злости. Она была такой ядовитой, ну вы-то знаете, какой она может быть. В конце концов мы пришли к согласию, установили некий мораторий… если я правильно выразилась. Она больше про меня болтать не будет, а за прошлое я на нее не в обиде. Четвертого июля мы с ней впервые встретились после той беседы, сыграли в теннис. Потом на веранде обменялись парой слов. Больше я ее не видела.
Фрэнсис выслушала этот монолог Беверли с двойственным чувством – недоверия и печали. Что же это за общество, где смысл жизни сводится к банкетам и коктейлям, пустой болтовне, сплетням и партиям в теннис?
Жизнь Фрэнсис в Ориент-Пойнт отличалась от здешней. Это был один остров, но разделенный на два мира. Фрэнсис когда-то решилась переступить черту. Беверли этого сделать не смогла. И вот теперь ей оставалось только сидеть в опустевшем доме и вертеть в пальцах с уже облезшим маникюром ножку бокала с джином или виски.
Фрэнсис оглядела комнату. Фотографий Дадли здесь не было, как и самой Беверли. Только портрет элегантной девушки в бальном платье, наверное, их дочери Дейдры.
Внезапный и неприятный звук заставил Фрэнсис резко обернуться. Беверли громко храпела, приоткрыв рот.
Фрэнсис вынула бокал из ослабевающих пальцев и поставила на столик. Ей пора было уходить. Сперва она хотела оставить записку с извинениями, но передумала.
Еще тридцать миль пути по свободным от интенсивного движения сумеречным дачным дорогам, и какое наслаждение ощутить, что ты наконец дома.
У Фрэнсис был соблазн просто ступить босиком на шелковистую траву своего газона, свалиться на землю и лежать так лицом к небу до рассвета. Но она нашла в себе силы сперва проделать необходимые процедуры – загнать машину в гараж, включить в саду полив, а уж потом вступить на крыльцо дома. Там ее ожидал огромный букет из бледно-розового душистого горошка, белой фрезии и едва распустившихся роз. Как будто кто-то принес и положил к ее ногам все богатство цветущего сада. Сэм? Только он, конечно.
Она совсем забыла, что ей предстоял ужин с ним, что лосось на гриле с молодым картофелем и пирог со свежей клубникой был обещан и стол должен быть накрыт во дворе за домом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
Получив изрядный запас энергии, Беверли вскочила с места, прошлепала к шкафчику в углу комнаты и достала из нижнего ящика листок. На обратном пути она небрежно швырнула его Фрэнсис на колени, а сама проследовала к столику с напитками.
«Моей жене!
Наши попытки наладить совместную жизнь ни к чему не приводят. Ты думаешь и говоришь одно, я думаю и говорю другое. Между нами подушка, в которой гаснут наши слова. Надеюсь, что, когда ты обнаружишь меня там, где я буду, ты хоть что-то поймешь, и это останется с тобой навсегда. А со мной, вплоть до самой смерти, останется то, что ты сказала мне при нашей последней беседе. Никто, кроме Ричарда, не знает о том, что произошло между нами. Он обещал держать это в секрете не из уважения к тебе, а из уважения ко мне. Я люблю свою дочь и рассчитываю, что в будущем вы с ней найдете общий язык. Она замечательная, и я горжусь ею. Передай ей мою любовь и восхищение ее жизненными успехами. Хотел бы, да не могу того же сказать тебе. Мы провели вместе неплохие годы, но они давно позади».
Фрэнсис несколько раз перечитала предсмертную записку Дадли. Ей не приходилось никогда раньше держать в руках подобный документ. Она удивлялась, почему Беверли не уничтожила его, а позволяла, чтобы он, как кошмар, нависал на нею постоянно все эти просчитанные ею дни, месяцы и годы.
– Вы показывали когда-нибудь письмо моему отцу или Клио?
Беверли отрицательно покачала головой.
– Зачем? Какие слова я могла от них услышать? Они и так знали мою мрачную тайну. Они возненавидели меня после той трагедии, и я не вправе за это их винить. Я была не в состоянии объяснить им, что в нашей истории с Дадли замешаны две стороны. Так всегда бывает. Но люди склонны искать везде белое или черное, кого-то стыдить, а кого-то считать правым. В любом браке, длящемся много лет, есть хорошее и плохое, бывают светлые периоды, бывают темные. Клио и Ричард восприняли Дадли как святого мученика, а меня как расчетливую, корыстную, бездушную дрянь, покинувшую мужа, когда ему как раз и нужен был рядом близкий человек.
– Но раз вы с ними не говорили, как же вы узнали об их отношении к вам?
– Сначала я ощутила холодок. Обычно меня приглашали на все приемы, даже если Дадли по болезни не мог сопровождать меня. Не возникало никаких вопросов. Я была другом дома. До его смерти они специально приглашали какого-нибудь мужчину без спутницы, чтобы он составлял мне пару за столом. Мне эта дерьмовая вежливость была ни к чему, но все же внимание мне оказывалось. А затем… затем Клио обрубила все наши контакты.
Если я приглашала их к себе, то они отказывались каждый раз под каким-либо формальным предлогом. А после того, как Ричарда постиг удар, все еще более усугубилось. Клио принялась говорить всем и каждому, что я убила Дадли, не в прямом смысле, конечно, но ускорила его кончину, превратив своим поведением последние месяцы его земного существования в сущий ад, что это я ответственна за его гибель. Не знаю, приводила ли она в доказательство историю со страховкой, но, вероятнее всего, да. И в результате меня стали приглашать все реже. Только на самые большие приемы, куда приглашали абсолютно всех. А это означало, что хозяева не хотят тебя видеть, а просто выполняют светские обязательства.
Однажды, прошлым летом, я затеяла званый ужин, на сорок персон. Отпечатала и разослала приглашения, заказала в прокате скатерти, приборы, наняла прислугу, все честь по чести, как полагается. Один только человек, вернее, одна пара подтвердила, что явятся. Все остальные ответили отказом. А я послала приглашения по почте за шесть недель. Это чуть не вогнало меня в гроб. Второго такого унижения я бы не пережила.
Но почти подобное случилось на коктейле у Ван Фюрстов. Я слышала там, как Клио распространяет обо мне какие-то новые сплетни. Тогда я решила поговорить с ней начистоту. Я проследила за ней однажды, кажется, в начале июня, по пути из «Фейр-Лаун» к ее дому, и поставила свою машину поперек на подъездной дорожке. Как она удивилась, увидев меня! У нее просто глаза на лоб вылезли. Я уж подумала, что напугала ее до смерти, но она быстренько взяла себя в руки. Даже пригласила в дом. Она была со мной откровенна. Я с ней тоже.
Она обвинила меня в эгоизме. Сказала, что не может понять, как я могла повести себя столь подло в отношении такого хорошего человека, как Дадли. У нее, конечно, была на уме болезнь собственного мужа. Разговор у нас вышел неприятный. Она была ко мне несправедлива, я тоже многого чего наговорила ей со злости. Она была такой ядовитой, ну вы-то знаете, какой она может быть. В конце концов мы пришли к согласию, установили некий мораторий… если я правильно выразилась. Она больше про меня болтать не будет, а за прошлое я на нее не в обиде. Четвертого июля мы с ней впервые встретились после той беседы, сыграли в теннис. Потом на веранде обменялись парой слов. Больше я ее не видела.
Фрэнсис выслушала этот монолог Беверли с двойственным чувством – недоверия и печали. Что же это за общество, где смысл жизни сводится к банкетам и коктейлям, пустой болтовне, сплетням и партиям в теннис?
Жизнь Фрэнсис в Ориент-Пойнт отличалась от здешней. Это был один остров, но разделенный на два мира. Фрэнсис когда-то решилась переступить черту. Беверли этого сделать не смогла. И вот теперь ей оставалось только сидеть в опустевшем доме и вертеть в пальцах с уже облезшим маникюром ножку бокала с джином или виски.
Фрэнсис оглядела комнату. Фотографий Дадли здесь не было, как и самой Беверли. Только портрет элегантной девушки в бальном платье, наверное, их дочери Дейдры.
Внезапный и неприятный звук заставил Фрэнсис резко обернуться. Беверли громко храпела, приоткрыв рот.
Фрэнсис вынула бокал из ослабевающих пальцев и поставила на столик. Ей пора было уходить. Сперва она хотела оставить записку с извинениями, но передумала.
Еще тридцать миль пути по свободным от интенсивного движения сумеречным дачным дорогам, и какое наслаждение ощутить, что ты наконец дома.
У Фрэнсис был соблазн просто ступить босиком на шелковистую траву своего газона, свалиться на землю и лежать так лицом к небу до рассвета. Но она нашла в себе силы сперва проделать необходимые процедуры – загнать машину в гараж, включить в саду полив, а уж потом вступить на крыльцо дома. Там ее ожидал огромный букет из бледно-розового душистого горошка, белой фрезии и едва распустившихся роз. Как будто кто-то принес и положил к ее ногам все богатство цветущего сада. Сэм? Только он, конечно.
Она совсем забыла, что ей предстоял ужин с ним, что лосось на гриле с молодым картофелем и пирог со свежей клубникой был обещан и стол должен быть накрыт во дворе за домом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103