В это время года сагуаро наливаются соком и выглядят не такими сморщенными, как летом.
Индейцы считают эти чудесные создания природы такими же одушевленными, как и они сами. Но для Леннокса они значат больше. Они – его народ. Его плоть.
Он невидящим взором смотрит на пустыню. Он, как козел отпущения, пришел сюда, дабы обрести покой. Но это был лишь обман. Он так и не смог убежать от своих кошмаров.
Джоул садится на ступеньку, упирает винтовку прикладом в землю, снимает ее с предохранителя и засовывает дуло в рот. Так будет вернее. И ни прощальной записки, ни раскаяния. Простой и безболезненный выход.
Холодная сталь утыкается ему в нёбо. Горьковатый привкус смазочного масла. Осталось только протянуть руку и надавить на спусковой крючок. Он спокоен. Он чувствует, как под его большим пальцем сместился на миллиметр курок. На два миллиметра.
Он думает о тишине. О покое.
Высоко в небе парит сокол. Кажется, что он неподвижен, но это лишь обман зрения. Он летит, летит… Он свободен!
– Ты все-таки собираешься сделать это?
Джоул слышит голос отчетливо, как набат, хотя рядом никого нет.
– И это ты называешь справедливостью? Что ж, валяй! Стреляй, мать твою!
Мягкий, протяжный алабамский выговор. Он узнал его. Этот голос принадлежит Люку Джеффризу. Джоул отпускает курок. Его глаза удивленно округляются.
– Послушай, – говорит голос Джеффриза. – Неужели ты там так ничему и не научился? Ведь лучше убивать, чем быть убитым. Лучше драться, чем сдаваться. Забыл?
Джоула охватывает дрожь, такая безудержная, что мушка винтовки начинает стучать ему по зубам. Весь в поту, едва сдерживая внезапный порыв рвоты, он вынужден вынуть дуло изо рта и, скрежеща зубами, несколько раз с шумом глубоко вдохнуть через нос. В ушах гул.
Джоул тупо озирается, словно Джеффриз и на самом деле может быть где-то здесь, хотя он прекрасно знает, что сержант погиб в юго-восточной Азии три года назад и вернулся домой в гробу с биркой «Убит при исполнении».
Рядом с ним никого нет. Пот заливает ему глаза.
Дуло винтовки совершает какие-то беспорядочные, дерганые круговые движения. Так всегда бывает, когда смерть рядом. Страх и злость.
Он закрывает глаза, на сетчатке вновь вспыхивают страшные образы. Но дрожь постепенно стихает, и ему удается встать на ноги. Он поднимает винтовку и целится в ближайший кактус-сагуаро, десятиметровый исполин с канделябром устремленных вверх отростков. Пластиковая ложа крепко прижимается к щеке.
На этот раз у него не дрогнет рука. Он нажимает на курок.
Пуля прошивает ствол кактуса, оставляя на нем рваную дыру. По пустыне катится эхо. Испуганные птицы срываются с мест. Плечо чувствует отдачу. Все вокруг погружается в еще более звенящую тишину.
Джоул снова целится и снова стреляет. Опять чувствует отдачу. Еще одна дыра в теле кактуса. Его теле. Кактус, который он так любит, содрогается от удара пули.
Пот застилает глаза. Закипающая в нем ярость требует выхода. Он устанавливает переводчик винтовки в режим автоматического ведения огня и собирается с духом. Его зубы оскалены, он почти ничего не видит. Сагуаро представляется ему темным расплывчатым силуэтом на фоне кроваво-красного мира.
Джоул кладет палец на курок и изо всех сил нажимает на него.
Пули буравят кактус и землю у его основания. Во все стороны летят зеленые куски его мягкой плоти. Оглушительный треск бьет в уши, в грудь, пронзает мозг. Еще до того как пустеет магазин, гигантский сагуаро, подрезанный очередью, начинает заваливаться.
Одновременно с последним выстрелом его многотонная махина ударяется в землю. Он так и лежит – с распростертыми в пыли руками-отростками.
Леннокс опускает винтовку и тяжело садится на ступеньку крыльца. Он задыхается. Его душит ярость, отчаянная и отвратительная. Он почти убил себя. Почти. С самого дня своего рождения он стал жертвой. И вот сейчас он чуть не снес себе башку на крыльце собственного дома.
Джоул пытается что-то сказать. Его истерзанная диафрагма не позволяет ему сделать это. Наконец дар речи возвращается к нему.
– Кто-то, – выдыхает он, – кто-то должен заплатить.
– Да-а? – совсем рядом произносит Джеффриз и негромко смеется. – Да кто же это тебе, мужик, будет платить? Кто?
– Она. Она заплатит, – говорит Джоул, прислоняясь лбом к стволу винтовки. Его лицо становится словно каменным. – Я заставлю ее заплатить.
Беверли-Хиллз
Ей снова снился все тот же сон.
Мама и папа ругались. Лицо мамы было бледным и напряженным, и Иден понимала, что между родителями происходит страшный скандал. Папа кричал. Отвратительные слова. Отвратительные слова про маму.
Иден хотелось заткнуть уши, чтобы не слышать всех этих мерзостей, но она не могла пошевельнуться.
Потом папа наконец заметил ее. Его лицо налилось кровью. Он встал и начал кричать на нее.
Его губы задвигались, слетавшие с них слова были ужасны. Стены треснули, и начал обваливаться потолок. Дом рушился. Гигантские каменные плиты вот-вот готовы были упасть и раздавить их всех своими обломками.
Она знала, что если ей удастся заставить папу замолчать, то дом перестанет разваливаться и они спасутся. И она закричала, стараясь заглушить его голос.
Она кричала так громко, что, казалось, у нее что-то разорвалось внутри.
И тут Иден проснулась. Мокрая от пота, она, обалдело тараща глаза, сидела в кровати. Сердце бешено колотилось. Тошнота и озноб были невыносимы.
– Я что, кричала? – задыхаясь, спросила она. Но ответить ей было некому.
Трясущимися пальцами она нащупала полоску фольги, осторожно насыпала на нее сероватого порошка, взяла в рот пластмассовую трубку и, щелкнув зажигалкой, поднесла пламя к фольге. Героин, плавясь, начал сублимироваться. Иден жадно втянула в себя густой сладковатый дымок.
Затем, задержав его в легких, она откинулась на подушку и закрыла глаза. У нее было такое чувство, будто в нее вошла ночь, наполнив ее грудь звездами, лунами и планетами. Происходило волшебное таинство алхимии. Ее кровь насыщалась наркотиком и по кровеносным сосудам несла его в мозг. И мозг с благодарностью принимал этот дар. Возбуждая сознание и прогоняя боль и страх. Все исчезло. Осталось только ощущение полета. Свободного парения высоко, высоко в небе.
К Гнилому Расти Фаган приехал около двух часов дня, что было чрезвычайно рано. Клиенты чернокожего Гнилого приходили к нему не раньше трех-четырех. В это время он обычно и вставал.
Тем не менее Гнилой сполз с постели и, как в тумане, поплелся открывать Расти дверь, которая была заперта на дюжину замков и засовов. На это ушло некоторое время.
Наконец дверь распахнулась. Войдя внутрь, Расти с отвращением сморщил нос.
– Боже правый! – проговорил он, пока Гнилой старательно запирал за ним дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105