Фуэнтес протолкнул ствол револьвера глубже и установил его в нужном положении. Расти начал давиться и отворачиваться. Он почувствовал горьковатый запах резиновых перчаток.
С резким щелчком Мигель оттянул боек «кольта» и услышал громкое журчание: Расти мочился в штаны. Затем Мигель хрипло проговорил:
– Это тебе привет от мамочки Иден.
Он нажал на курок. Сквозь растянутые щеки Расти блеснула вспышка вырвавшихся из дула револьвера раскаленных газов.
Когда Расти затих, Мигель снял с него наручники, вложил в его безжизненные руки «кольт» и прижал пальцы к рукоятке, не забыв затем оставить отпечаток большого пальца на бойке, а указательного на курке. Изуродованная голова Расти покорно свесилась на грудь.
Бросив револьвер на пол, Мигель выбрался из машины. Он был весь забрызган кровью, что не мешало ему тихонько мурлыкать себе под нос какой-то мотивчик. Обследовав дырку в крыше автомобиля, он решил, что полиции без особого труда удастся найти где-нибудь в кустах пулю.
Затем Мигель спустился к искусственному озеру и вошел в воду. Ночь стояла холодная, вода была ледяная, но купание доставляло ему огромное удовольствие. Он медленно плыл, то и дело окунаясь с головой, стараясь как следует прополоскать волосы. Когда наконец Мигель почувствовал себя совершенно чистым, он вышел на берег, вытерся принесенным с собой полотенцем и быстро оделся.
Свой «кадиллак» он оставил в полутора милях от водохранилища, но пешая прогулка его совсем не пугала. Сложив затычки для ушей, резиновые перчатки, наручники и полотенце в сумку, он тронулся в путь.
Мигель был горд тем, как он справился со своей работой, и ему не терпелось поскорее сообщить Мерседес, что Расти потерял к Иден всякий интерес.
Срочным звонком Доминика ван Бюрена вызвали в клинику, но, когда он туда приехал, Иден была уже далеко.
Около полуночи она постучала в дверь Гнилого. В это время он ловил кайф, сидя перед телевизором и глядя, как подписывается мирное соглашение. Вьетнамская война закончилась.
Увидев стоящую на пороге Иден, Гнилой от удивления раскрыл рот.
– А я думал, ты в больнице.
– Как видишь, меня там уже нет, – сдавленным голосом проговорила она.
Без лишних слов он впустил ее в дом. Выглядела Иден ужасно. Просто живой труп – бледная и страшная.
– С тобой все в порядке? – тревожно спросил Гнилой. В ответ она только уставилась на него неподвижными глазами. – Ты все знаешь про Расти, – мрачно сказал он. – Поэтому ты здесь?
– Мне нужен героин, Гнилой.
– Но я ничем не могу тебе помочь…
– Можешь. Ты можешь.
– Послушай, Иден, ты же проходила курс детоксикации… Чем они тебя кололи? Методоном?
Иден вытащила из кармана несколько пятидолларовых купюр.
– Мне нужно десять граммов.
– Десять граммов? Ты чего надумала? Хочешь наложить на себя руки из-за этого куска дерьма Расти? Единственное доброе дело, которое он сделал за всю жизнь, – это вышиб себе мозги.
Она посмотрела на него пустыми глазами.
– Ты что, Гнилой, правда считаешь, что Расти сам застрелился? Вот уж не думала, что ты такой наивный.
Он нахмурился.
– Что, черт возьми, ты несешь?
– За мной же постоянно следят, Гнилой. Разве ты не знал?
Ее вид пугал его.
– Слушай, давай я отвезу тебя обратно в больницу.
Иден протянула ему деньги.
– Ладно, Гнилой, тащи наркоту.
– Нет.
– Десять граммов, Гнилой.
Он засунул руки в карманы, стараясь выглядеть твердым.
– Послушай меня, Иден…
– Нет, это ты послушай меня. – Она вся тряслась. Ее голос звучал сдавленно, словно ей было больно говорить. – Не строй из себя добренького, Гнилой.
Довольно с меня доброжелателей. Хватит! Если ты мне не дашь героина, я найду его в другом месте.
Иден встала и посмотрела на него зелеными и холодными, как два изумруда, глазами. Прикусив губу, он отвел взгляд. И взял деньги.

Глава девятая
СЕКТОР 14
Январь, 1937
Гранадос, Арагон, Испания
Прихватив свои вещмешки, они забрались в кузов поджидавшего их на вокзале грузовика. Несмотря на лютый холод, настроение у всех было приподнятое. По дороге из Барселоны они, пуская по кругу бурдюк с вином, распевали революционные песни.
Оставшееся вино они прикончили уже в кузове увозившего их в Гранадос автомобиля. Они прибывали на фронт.
Гранадос представлял собой маленький горный городишко, окруженный редкими рощицами миндаля и оливковых деревьев. Не так давно он стал ареной жестокого сражения, и теперь, после того как город перешел в руки анархистов, они устроили здесь свой штаб.
Въехав в Гранадос, сидевшая в кузове веселая компания молодых людей оборвала песню и притихла.
Грузовик трясся по главной улице, объезжая воронки от снарядов и груды камней. Город казался каким-то потрясенным, обезлюдевшим. Он был варварски разрушен.
От многих домов остались одни только каркасы. Провалившиеся крыши, пустые глазницы окон, обгоревшие рамы и двери. Среди рухнувших стен лежали обломки незамысловатых пожиток горожан – кроватей, сервантов, умывальников. Широко раскрытыми глазами Мерседес молча смотрела на проплывающие мимо картины страшного разорения. Несмотря на выпитое вино, ее бил озноб. Кругом стояла отвратительная вонь – смешение запахов экскрементов, гнили и порохового дыма. На улицах почти совсем не было прохожих.
Грузовик остановился на площади, и водитель пошел в штаб, чтобы получить дальнейшие инструкции. Когда-то эта площадь была местом оживленной торговли, в самом ее центре возвышался большой каменный крест, но теперь крест повалили, а большинство стоящих вокруг домов разграбили.
Не находя слов, Мерседес и ее товарищи лишь удрученно озирались по сторонам. Коричнево-желтая земля и почерневшие от пожаров серые камни составляли какое-то зловещее сочетание с серовато-желтым небом над головой. Зима 1936–1937 годов выдалась суровой, и, хотя на дворе уже был январь, сидевшие в кузове новобранцы все еще были одеты в летнюю форму.
– Ну и ну! – проговорил наконец один из них.
– Подумаешь! – Молодой мусорщик по имени Игнасио Перес, который во время тренировочных занятий лучше всех управлялся со штыком, пустил по кругу пачку сигарет. – Все это херня. Можно запросто восстановить. Цемент только нужен. – Он выпустил струю дыма в сторону разрушенной церкви. – Фашистское логово. Проучили мы их.
Остальные тоже начали потихоньку переговариваться. Вероятно, кое-кто в городе еще жил. Через площадь прошли две сморщенные старушки в черных одеждах. Их окликнула одна из сидевших в грузовике девушек и попросила продать ей что-нибудь из еды или вина. Но у старух ничего не было, и они поспешили прочь. Судя по выражению их лиц, они вовсе не считали республиканскую армию своей освободительницей, как, должно быть, и националистов не считали своими врагами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105