Старик слушал молча и строго; весь вид его говорил, что все совершается правильно, так и следовало ожидать: тайга мстит, и гиблое место, как сказано, так и погубит.
– К ночи слепнет? – спросил он только.
– К ночи…
Гриша резко повернулся, спустил ноги с топчана и спросил:
– Ну, скажи, дед, что делать? Чем это кончится, ты же знаешь? Совсем я ослепну или как? Что будет, то будет, но я хочу знать, к чему мне готовиться.
Он казался совершенно спокойным.
– Обманывать не буду, – сказал старик. – До зимы бояться нечего. А зимы бойся. Зимой ослепнешь. И все, кто глазами болеет, все ослепнут, так им и скажи. И мой тебе совет: пожалей жену, если не себя. Ну куда ей, молодой, со слепым мужем. Уезжайте, пока зима не ударила. Уезжайте, уезжайте скорей. Молодости мне вашей, любви вашей жалко… Эх, да что говорить!
Он махнул рукой, нахлобучил шапку и быстро вышел, не прощаясь.
Соня села рядом с Гришей, прижалась к нему и затихла. Гриша сказал, помолчав:
– Это же не может быть.
Потом, после долгой паузы, вскричал с гневом:
– Да что же, разве они этого не знали!
Много времени спустя он сказал тихим, примиренным тоном:
– Ну что ж, Сонюшка, будем спать. Поздно уже…
И Соня долго слушала, как он ворочался, вздыхал, скрипел зубами. Потом заснул. Среди ночи он разбудил ее. Она не видела лица, но слышала рядом с собой его учащенное дыхание.
– Соня, – сказал он, обнимая ее и приникнув щекой к ее плечу. – Соня, лучше я буду слепым, но большевиком, чем зрячим подлецом. Да, Соня?
Они долго не засыпали, лежали, обнявшись, и убеждали друг друга, что все еще будет хорошо, что не может быть, чтобы их привезли сюда на гибель, что главное – не сдаваться.
28
Шли дни. В городе «сорока городов», в палатках и шалашах с названиями, написанными на дощечках, в бригадах и на участках, комсомольцы жили, работали, смеялись, болели, ели пшено и сушеную рыбу, пели песни и скучали.
Слепота уже получила название – куриная. Говорили, что она вызвана недостатком овощей и жиров.
Когда заболел Валька Бессонов, он закричал отчаянным голосом, а потом успокоился и начал издеваться над собою, подражая квохтанью курицы. Ночью, укладываясь, он длинно выругался и сказал, ни к кому не обращаясь:
– Уеду к чертовой бабушке, наплевал я на их дисциплину!
Ему не стали возражать: расстроен человек, что с ним спорить.
Из девушек не заболел никто. «Живучие, кошки!» – зло говорил Валька. Когда он слушал вечерами, как поет и хохочет Катя Ставрова, его трясло от злости.
– И чего их привезли сюда! – ворчал он, расширяя зрачки в смутной надежде хоть немного разглядеть ее непоседливую фигурку. – Силы у них как у цыпленка, а шуму на всю стройку.
Но когда Катя подходила к нему, он забывал воркотню, квохтал по-куриному, шутил, искал ее руку. Она ласково подбадривала его и уходила. У нее было много хлопот: одному рубаху зашить, другому пришить пуговицу, третьему постирать. Ей помогала Лилька. Лилька жалела ребят, и даже слишком жалела. Катя возмущалась, когда видела, какие вольности позволяла она ребятам.
– Ты смотри, Лилька! – предупреждала Катя. – На такой жалости далеко не уедешь.
– Так им же скучно, – неохотно отзывалась Лилька.
– А ты купаться пошли – вода холодная, остудит.
– Да я и сама не каменная. А парни все хорошие, ласковые… – вяло отвечала Лилька и снова бегала вечерами то с одним парнем, то с другим: девушек было мало.
Костры надоели, а развлечений не было никаких.
В свободные часы девушек все настойчивей окружали. Начались ссоры. Особенно ссорились между собой представители разных городов и областей – москвичи отгоняли «чужих» парней от московских комсомолок, ивановцы защищали своих. Придумывали всякие способы, чтобы отвадить посторонних. Костя Перепечко сделал на двери шалаша, в котором жила Катя Ставрова, специальную хлопушку, которая била по лбу непосвященного, пытавшегося войти. Катя возмущалась, хохотала как сумасшедшая, когда, забыв про хлопушку, получала удар по лбу, и тихонько научила своих иногородних приятелей открывать дверь в шалаш.
В один из выходных дней разразился скандал.
День начался с митинга, стихийно возникшего на берегу. Вернулся из поездки Гранатов. К пароходу моментально сбежалась толпа. Но Гранатов ничего не привез с собою, кроме накладных и нарядов, зато накладных и нарядов привез много. Все грузилось, все было «на колесах», но ничего еще не было на месте.
Со дня на день должен был приехать врач. Гранатов уже видел его и сообщил для успокоения комсомольцев: его зовут Пальцев, он пожилой, в пенсне, холостяк, везет с собой ящик медицинских книг. Пенсне и ящик с книгами всех убедили.
– Но, – сказал Гранатов, – я хочу говорить с вами о другом. Я хочу говорить о вас. Вы меня знаете?
– Знаем! – дружно крикнули комсомольцы.
– Верите мне?
– Верим!
– Верим! Верим! – кричала Тоня, бледнея от возбуждения.
– Трудности только начинаются, – сказал Гранатов. – И я боюсь, что вы их недооцениваете, что вы к ним не готовы. Мы как-то беседовали в парткоме. Партком озабочен тем, как вы перенесете предстоящие лишения. Недалека осень. Снабжение неизбежно будет хромать, пока не проведут сюда железную дорогу. Будет морозная зима. И я хочу поговорить с вами по душам.
Он говорил о том, как много надо перенести, преодолеть, чтобы в кратчайший срок выполнить ответственное задание – построить завод.
– Товарищ Круглов, заботясь о вас, жаловался на то, что нет матрацев, что сыро, что нельзя работать, когда на обед пшено и вечером пшено. Ну, а если все-таки еще целые месяцы будет пшено и не будет матрацев? Тогда что? Откажемся? Не будем строить завод? Разбежимся?
Комсомольцы кричали: «Нет! Нет!» Многие задавали вопросы: что делается по снабжению, по строительству жилья. Энтузиазм и тревога взбудоражили собрание.
Андрей Круглов был красен от стыда. И некому было защитить его – Морозов болен. Да и что Морозов! Круглов сам не мог себя оправдать, вспоминая свое неудачное выступление на парткоме.
Он поймал удивленный, упрекающий взгляд Клавы.
Он ринулся вперед, потребовал слова.
– Товарищи знают, что я не трус и не шкурник! – кричал он, и голос его пресекался и звенел. – Я говорил о трудностях, чтобы по возможности облегчить их. Но если нужно, чтобы фундаментом завода легли не только амурские камни, но и наши кости, – товарищи знают, я отдам свою жизнь, не то что здоровье или удобства.
Собрание зашумело.
– А кому это нужно – кости складывать? – громко спросил Валька Бессонов.
– Так нас что, на удобрение привезли? – выкрикнул Николка.
– Надо будет – все отдадим! – кричала Тоня.
– Вы лучше снабженцев с песочком протрите – вернее будет.
– Помирать легко, вы работать научитесь!
Позднее Гранатов сказал Андрею:
– Насчет костей это ты зря… Слишком откровенно…
Андрей смутился, но промолчал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189