Это была суровая любовь, без снисхождения и поблажек, но пронизанная активностью; полюбив, хотелось помогать людям жить, совершенствоваться, бороться.
Такую любовь к людям Тоня угадала у Морозова. Он и ее любил и о ней думал. «Присмотрись, поговори… тебе будет полезно…» Значит, Морозов знал, что ей тяжело?
Но ей стало уже не так тяжело.
Как-то вечером, когда больные спали, а Сема лежал в лихорадочном вечернем оживлении, Тоня вдруг спросила:
– Ты любишь Клаву, да?
В тот день Клава приходила в больницу, и Тоню мучительно задела радость, с какою встретили Клаву все больные.
Сема не смутился. Он даже немного подумал, прежде чем ответить.
– Нет, Тоня, я ее не люблю. Она для меня не женщина, а сон, мечта, восход солнца. Мне хочется плакать, когда она грустная. У меня разрывается сердце, когда она кашляет… А вы ведь слыхали, Тоня, как она кашляет? Но если бы мне сказали выбрать ей жениха, я взял бы ее за ручку и повел бы ее к Андрею Круглову и сказал бы ему: «Андрей, ты лучший парень среди нас и самый красивый, возьми ее и береги – лучшей девушки ты не найдешь».
Он горько вздохнул.
– Но у него есть какая-то краля, и я не знаю почему, Тоня, но эта ростовская краля мне уже не нравится. Вы не замечали, Тонечка, что хорошие люди часто попадаются на всякую дрянь и становятся несчастными? Почему это так, я не знаю, но хорошим людям не везет в любви. И я уверен, что эта краля – какая-нибудь вертлявая пигалица, а здесь рядом пропадает девушка, которая могла бы сделать его счастье и быть счастлива сама… Так что вы видите, Тоня, не надо думать, что я люблю ее. Я любуюсь ею – вот и все.
Тоня задумалась над словами Семы. Хорошим людям не везет в любви. Она не могла не считать себя хорошим человеком – и вот ей не повезло.
– Мне тоже не повезло, – произнесла она.
Сема был первым человеком, с которым она решилась говорить о себе.
– Вам не повезло, да, – повторил Сема и внимательно посмотрел на нее. – Ну что же, Тонечка, вам еще повезет. Вы не Клава и не Круглов. Вы сильная.
– А разве Круглов не сильный?
– Как вам сказать… Он мужчина, он имеет характер… Но сердце у него беззащитное, открытое, все наружу. Таким людям трудно быть счастливыми, потому что если встретится неважный человек и видит это сердце, он вертит им как хочет. А это плохо.
– А я… не такая?
– Вы не такая, Тоня, нет. Я даже думал сперва, что вы плохой человек. А потом… Вы не сердитесь, Тонечка, но я все наблюдаю, у меня такие глаза… Я видел, как вы пели тогда в бараке, помните, и у вас было очень тяжело на сердце, я это видел – да что видел! – я это знал. У вас было тяжело на сердце, но вы пели веселые песни и смеялись, и все думали, что вы веселая, и ваш Голицын со злости кусал себе локти… Нет, Тоня, у вас сердце в броне, вы стойкая, вы не сдадитесь.
– Я не сдалась, – сказала Тоня.
– Я не знаю, Тоня, что у вас было. Мне нет дела, отчего вы разошлись. Но это хорошо, Тонечка. Сергей был легковесный человек. Не скверный, но легковесный. Он даже страдать не умел, а так, знаете, не гроза, а слякоть, не рычание, а мышиный писк.
– Я его очень любила, – со стыдом прошептала Тоня.
И ей стало легче. Впервые высказанное чувство как будто отодвинулось; оно уже принадлежало не только ей одной.
– Я догадался, – сказал Сема. – Я догадался, когда ты пела и смеялась, а на душе у тебя было плохо, – я ведь знал, что плохо. Ты хорошая, Тоня, у тебя сердце в броне, ты можешь жить и будешь жить.
Он запнулся. Его лицо побледнело и напряглось. Слово «жить» – обычное, часто повторяемое слово – приобрело для него особое, всеобъемлющее значение.
– И я бы жил… – с обидой закончил он. – Да вот, видишь…
Он помолчал. Тоня искала слов ободрения. Но он нашел их сам. В его расширенных зрачках вспыхнуло пламя неутолимой страсти:
– Нет, нет, Тоня, я буду жить! Я не дам скрутить себя. Что? Ты думаешь – доктора? Нет, не в докторах дело, надо захотеть жить… Пока во мне бьется сердце, пока работает мозг, пока у меня есть нервы – я буду бороться за жизнь и не позволю! Не позволю!..
Тоня склонилась к нему в безотчетном порыве любви.
– И я не позволю, Сема! Я тебя отстою…
Сема выпростал руку из-под одеяла и потянул к себе Тонин палец. Она не понимала, чего он хочет. Наконец она догадалась: надо положить ладонь на его горячий лоб.
– Вот так, – сказал он и закрыл глаза. – Вот так… Кто знает, Тоня, может быть судьба не зря столкнула нас, и нам еще будет хорошо. Может это быть, Тоня?
Она ответила наугад:
– Конечно, может. Ты увидишь, все будет хорошо.
Он открыл глаза и улыбнулся. Улыбка была странная: и мудрая и насмешливая – как будто он видел многое такое, что недоступно другим людям, не оценившим до конца понятие «жизнь».
– Ты что, Сема?
– Ничего, – сказал он все с тою же улыбкой. – Пора спать, Тоня, у тебя совсем усталые глаза. А жизнь впереди большая, и знаешь, сколько еще понадобится сил!
С этого вечера Сема стал самым дорогим и необходимым для Тони человеком. Это был друг. Она не боялась открывать ему любые затаенные мысли. Она высказывала то, что наболело, и то, что было неясно, и то, о чем мечталось по ночам. А Сема хорошо слушал и потом говорил, говорил, говорил, высказывая все свои теории, и наблюдения, и советы. Тоню не утомляло его многословие… Она всегда находила в его речах свежие и новые мысли.
Эти мысли обновили ее. Сема прививал ей вдумчивое, чуждое всякой опрометчивости отношение к людям и событиям. У нее пропало ожесточение, потому что Сема пробудил в ней глубокую человеческую теплоту, не оставлявшую места мелочной злобе. Она выздоравливала – не от любви, нет! любовь прошла бы и так, – она выздоравливала после глубокого душевного кризиса.
Сема уважал ее и называл хорошим, сердечным человеком, но именно поэтому она поняла, что до сих пор не была ни хорошей, ни сердечной. Кому какое дело, что она думала, чего желала! До сих пор она не умела осуществлять хорошие порывы, не умела передавать свои чувства другим, увлечь за собой других…
Она ценила влияние Семы и не догадывалась, что ей самой нужно было переболеть и измениться, чтобы воспринять его.
– Ты заметил, Сема, ребята не любят меня? – пожаловалась она однажды.
– Это зависит от тебя, – сказал Сема. – Ты смотри на ребят попроще, поласковее. У них ведь ни семьи, ни девушки. А ты гордишься. Улыбки бережешь…
Тоня засмеялась. Нет, она не берегла улыбок, у нее их просто не было. И кто знает, почему именно сейчас, когда от усталости темнеет в глазах, когда и оснований для радости никаких как будто бы нет, – почему сейчас в ней забродили новые соки и стало так естественно улыбаться людям?
6
Сергей Голицын часто, как от толчка, просыпался ночью, и все, что с ним случилось, представлялось ему кошмаром.
Лодку несло течением всю ночь.
С рассветом они остановились в селении на правом берегу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189
Такую любовь к людям Тоня угадала у Морозова. Он и ее любил и о ней думал. «Присмотрись, поговори… тебе будет полезно…» Значит, Морозов знал, что ей тяжело?
Но ей стало уже не так тяжело.
Как-то вечером, когда больные спали, а Сема лежал в лихорадочном вечернем оживлении, Тоня вдруг спросила:
– Ты любишь Клаву, да?
В тот день Клава приходила в больницу, и Тоню мучительно задела радость, с какою встретили Клаву все больные.
Сема не смутился. Он даже немного подумал, прежде чем ответить.
– Нет, Тоня, я ее не люблю. Она для меня не женщина, а сон, мечта, восход солнца. Мне хочется плакать, когда она грустная. У меня разрывается сердце, когда она кашляет… А вы ведь слыхали, Тоня, как она кашляет? Но если бы мне сказали выбрать ей жениха, я взял бы ее за ручку и повел бы ее к Андрею Круглову и сказал бы ему: «Андрей, ты лучший парень среди нас и самый красивый, возьми ее и береги – лучшей девушки ты не найдешь».
Он горько вздохнул.
– Но у него есть какая-то краля, и я не знаю почему, Тоня, но эта ростовская краля мне уже не нравится. Вы не замечали, Тонечка, что хорошие люди часто попадаются на всякую дрянь и становятся несчастными? Почему это так, я не знаю, но хорошим людям не везет в любви. И я уверен, что эта краля – какая-нибудь вертлявая пигалица, а здесь рядом пропадает девушка, которая могла бы сделать его счастье и быть счастлива сама… Так что вы видите, Тоня, не надо думать, что я люблю ее. Я любуюсь ею – вот и все.
Тоня задумалась над словами Семы. Хорошим людям не везет в любви. Она не могла не считать себя хорошим человеком – и вот ей не повезло.
– Мне тоже не повезло, – произнесла она.
Сема был первым человеком, с которым она решилась говорить о себе.
– Вам не повезло, да, – повторил Сема и внимательно посмотрел на нее. – Ну что же, Тонечка, вам еще повезет. Вы не Клава и не Круглов. Вы сильная.
– А разве Круглов не сильный?
– Как вам сказать… Он мужчина, он имеет характер… Но сердце у него беззащитное, открытое, все наружу. Таким людям трудно быть счастливыми, потому что если встретится неважный человек и видит это сердце, он вертит им как хочет. А это плохо.
– А я… не такая?
– Вы не такая, Тоня, нет. Я даже думал сперва, что вы плохой человек. А потом… Вы не сердитесь, Тонечка, но я все наблюдаю, у меня такие глаза… Я видел, как вы пели тогда в бараке, помните, и у вас было очень тяжело на сердце, я это видел – да что видел! – я это знал. У вас было тяжело на сердце, но вы пели веселые песни и смеялись, и все думали, что вы веселая, и ваш Голицын со злости кусал себе локти… Нет, Тоня, у вас сердце в броне, вы стойкая, вы не сдадитесь.
– Я не сдалась, – сказала Тоня.
– Я не знаю, Тоня, что у вас было. Мне нет дела, отчего вы разошлись. Но это хорошо, Тонечка. Сергей был легковесный человек. Не скверный, но легковесный. Он даже страдать не умел, а так, знаете, не гроза, а слякоть, не рычание, а мышиный писк.
– Я его очень любила, – со стыдом прошептала Тоня.
И ей стало легче. Впервые высказанное чувство как будто отодвинулось; оно уже принадлежало не только ей одной.
– Я догадался, – сказал Сема. – Я догадался, когда ты пела и смеялась, а на душе у тебя было плохо, – я ведь знал, что плохо. Ты хорошая, Тоня, у тебя сердце в броне, ты можешь жить и будешь жить.
Он запнулся. Его лицо побледнело и напряглось. Слово «жить» – обычное, часто повторяемое слово – приобрело для него особое, всеобъемлющее значение.
– И я бы жил… – с обидой закончил он. – Да вот, видишь…
Он помолчал. Тоня искала слов ободрения. Но он нашел их сам. В его расширенных зрачках вспыхнуло пламя неутолимой страсти:
– Нет, нет, Тоня, я буду жить! Я не дам скрутить себя. Что? Ты думаешь – доктора? Нет, не в докторах дело, надо захотеть жить… Пока во мне бьется сердце, пока работает мозг, пока у меня есть нервы – я буду бороться за жизнь и не позволю! Не позволю!..
Тоня склонилась к нему в безотчетном порыве любви.
– И я не позволю, Сема! Я тебя отстою…
Сема выпростал руку из-под одеяла и потянул к себе Тонин палец. Она не понимала, чего он хочет. Наконец она догадалась: надо положить ладонь на его горячий лоб.
– Вот так, – сказал он и закрыл глаза. – Вот так… Кто знает, Тоня, может быть судьба не зря столкнула нас, и нам еще будет хорошо. Может это быть, Тоня?
Она ответила наугад:
– Конечно, может. Ты увидишь, все будет хорошо.
Он открыл глаза и улыбнулся. Улыбка была странная: и мудрая и насмешливая – как будто он видел многое такое, что недоступно другим людям, не оценившим до конца понятие «жизнь».
– Ты что, Сема?
– Ничего, – сказал он все с тою же улыбкой. – Пора спать, Тоня, у тебя совсем усталые глаза. А жизнь впереди большая, и знаешь, сколько еще понадобится сил!
С этого вечера Сема стал самым дорогим и необходимым для Тони человеком. Это был друг. Она не боялась открывать ему любые затаенные мысли. Она высказывала то, что наболело, и то, что было неясно, и то, о чем мечталось по ночам. А Сема хорошо слушал и потом говорил, говорил, говорил, высказывая все свои теории, и наблюдения, и советы. Тоню не утомляло его многословие… Она всегда находила в его речах свежие и новые мысли.
Эти мысли обновили ее. Сема прививал ей вдумчивое, чуждое всякой опрометчивости отношение к людям и событиям. У нее пропало ожесточение, потому что Сема пробудил в ней глубокую человеческую теплоту, не оставлявшую места мелочной злобе. Она выздоравливала – не от любви, нет! любовь прошла бы и так, – она выздоравливала после глубокого душевного кризиса.
Сема уважал ее и называл хорошим, сердечным человеком, но именно поэтому она поняла, что до сих пор не была ни хорошей, ни сердечной. Кому какое дело, что она думала, чего желала! До сих пор она не умела осуществлять хорошие порывы, не умела передавать свои чувства другим, увлечь за собой других…
Она ценила влияние Семы и не догадывалась, что ей самой нужно было переболеть и измениться, чтобы воспринять его.
– Ты заметил, Сема, ребята не любят меня? – пожаловалась она однажды.
– Это зависит от тебя, – сказал Сема. – Ты смотри на ребят попроще, поласковее. У них ведь ни семьи, ни девушки. А ты гордишься. Улыбки бережешь…
Тоня засмеялась. Нет, она не берегла улыбок, у нее их просто не было. И кто знает, почему именно сейчас, когда от усталости темнеет в глазах, когда и оснований для радости никаких как будто бы нет, – почему сейчас в ней забродили новые соки и стало так естественно улыбаться людям?
6
Сергей Голицын часто, как от толчка, просыпался ночью, и все, что с ним случилось, представлялось ему кошмаром.
Лодку несло течением всю ночь.
С рассветом они остановились в селении на правом берегу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189