Саня разглядел майора Смриницкого, тот сидел у стола и читал какую-то книгу. Хилый, с острыми лопаткими и узким затылком.
- У него сил не хватит задушить. - сказал Саня.
- Хватило. - Чекалин усмехнулся. - В последний момент от горла молдованина Ивана оторвали. Того парня, что до тебя на "хитрой койке" лежал. Он, майор, считает, что на этой койке какой-то враг демократии Афганистана лежит. Или американский агент. А у сумасшедшего знаешь, какие силы могут оказаться? Говорю тебе, бей ногой в зубы.
- Поможет? - спросил Саня.
Чекалин затушил сигарету о ладонь и сказал с нехорошей улыбкой.
- Когда по настоящему бьют, везде помогает. В лагерях, в тюрмах, в армии и дурдоме тоже. Колотухи везде первое лекарство.
Когда дали отбой и включили синий свет, Саня разглядел, что Смирницкий лежит в самом дальнем от него углу Кубрика. Майор лег сразу, и закутался с головой. Саня не знал, что делать - ждать, пока майор нападет или спать. Саня подумал, что Чекалин просто пошутил от скуки.
Но он проснулся, наверное, через час сам по себе, неизвестно почему. И увидел, что майор, в углу, сидит на своей койке, вытягивает морщинистую шею и напряженно смотрит на него, Саню, дурными глазами. Тогда Саня почти закрыл глаза и скоро увидел, как майор нырнул под койки и через весь Кубрик пополз к нему по полу. А потом застыл и лежал долго, рядом с Саней, под соседней койкой эстонца Саара.
Саня освободил из-под одеяла одну ногу и когда голова Смирницкого показалась между коек, то Саня ногой нажал майору на макушку и тот нырнул вниз. И снова пополз на свое место.
Но Саня опять проснулся неизвестно почему ещё через час. Наверное, какая-то часть его мозга не спала, готовая в опасности. Майор проделал тот же маневр, полз под койками к нему, чтобы задушить. И Саня снова загнал его на прежнюю позицию. Только он уже понял, что придется бить.
В третий раз майор пополз перед рассветом. Саня скинул с ног одеяло и дождался, пока Смирницкий выскочит между коек и ринется на него. Смирницкий оказался очень сильным, глаза у него были зверские. Саня оттолкнул его руками, а пяткой ударил в зубы. Майор упал на пол и заскулил.
В Кубрик вошел сонный санитар, посмотрел, засмеялся и ушел.
Смирницкий поднялся и встал по стойке "смирно". Сказал громко.
- Задание выполненно, товарищ генерал! - потом лег на пол и пополз на свое место, а на полу оставались следы крови, которая текла у него изо рта.
Утром Заваров сказал, что за это Сане положены "тапочки", но все старшины заявили, что на личную защиту ночью имет право каждый. Нельзя же по таким пустякам будить старшин в Малом Кубрике?! Больше майор Смирницкий своей охоты не возабновлял и почти все ночи в Кубриках проходили спокойно. Онанисты занимались своим делом совсем тихо.
Эпизод 4
По будним дням с десяти часов до обеда полагались лечебные процедуры. В одиннадцать часов появлялась старшая медсестра с коробкой медикаментов и выдавала кому следовало утреннюю дозу пилюль. Все, от буйных до зачуханых жмуриков получали одно и тоже. К лекарствам в ООС испытывали панический страх. Считалось, что этими медикаментами "залечивают до полного завихрения мозгов". Какие-то "красные" таблетки действуют на подавление мужского темперамента, если принимать их много, то есть шанс остаться евнухом. ООСовцы старались вообще ничего не глотать, при сестре совали пилюлю в рот, а потом потихоньку выплевывали. Старшины при этом делали вид, что забывают грозный пункт присяги: "регулярно и безотказно принимать лекарства". Старшины сами боялись лекарств больше, чем неизлечимого сумасшествия.
В этот день санитар Михайло Кузьмич радостно сообщил, что главврач Дьяконов прибыл из командировки и сегодня же начнет шерстить отделение.
Новость взволновала всех, даже тех, у кого не было причин для страха.
Но миновал полдень, а осмотра никто не проводил, в кабинет Дьяконова никого не вызывали. А по графику ООС будних дней, в 12.30 - значился Большой Концерт. Каждый член ООС был обязан спеть, чечетку сбацать, анекдот отмочить, виртуозно материться. Что угодно, но непременно показать свой талант на радость товарищей. Отказ от выступления в Большом Утреннем Концерте не принимался и наказание было суровым - "двадцать на двадцать тапочков".
- Все на концерт! - прокричал Петраков и старшины, как в королевскую ложу уселись на продавленный диван в Кают-компании. Остальные разместились кто-где на полу и койках. Сцена была возле дверей в туалет.
Дежурная сестра и санитар присутствовали на Концерте всегда. Об этих концертах в госпитале много говорили и санитар Петрович сознавался, что его друзья, когда они сидели за бутылкой, всегда просили: "Изобрази, какую там ваши психи самодеятельность замачивают!".
Сане рассказали, что после каждого концерта дежурная медсестра представляет Дьяконову коротенький отчет: кто и как пел, что рассказывал, как танцевал. Это были ценные данные по наблюдению, а все сестры свое дело знали.
Думали, что Утренние Концерты придумал кто-то из первых "афганцев", но это не было правдой - концерты начал главврач Дьяконов.
- Начинаем концерт! - прокричал Петраков. - Первым выступаю я!
Он рассказал подряд три анекдоты, очень похабных и грязных, но Петракову аплодировали и вызвали на "бис". Все анекдоты Петракова исполнялись и повторялись неоднократно, но это не возбранялось. Растроганный аплодисментами Петраков заявил.
- А вот ещё одна жутко смешная история! Месяца два назад сюда парня привезли, он умирал от бешенства! Он ещё здоровый был и в разуме, но уже крышка ему была! Он в лесу задрал лисенка, шкуру содрал, чтоб своей девке подарить. А на руке у него была, наверное, царапина! Ну, поздно всякие прививки делать. Так вот, положили его подыхатьна койку, где сейчас Говоров лежит, привязали, конечно, а он все просит: "Мужики, отпустите меня на ночь к девке, последний раз душу отведу!" Так наш врач Лебедев чуть его не отпустил! А потом он как завоет, как пена у него изо рта пошла! Орет и все к бабе просится!
Опять поопладировали, хотя ничего веселого в истории не было. Майор Смирницкий, третий месяц пел на концерте одну и ту же свою боевую песню.
Афган - си!
Янки - ноу!
Вот и ноу пасаран!
Афган - си!
Янки - ноу!
Вот и будет пасаран!
Следующим выпала очередь выступать Чекалину. Он неторопливо вышел к проему двери, откинул со лба космы, помолчал, нахмурился и запел хриплым, мрачным голосом.
Мама, милая мама, шлю тебе свой привет.
мама милая мама, мама слов больше нет тихо тихо в бараке, только слышно вокруг как сибирские ветры, снег с дороги метут.
Песня была из "лагерного" цикла, для блатных. Как и все они, жалостливые и сентиментальные, в общем-то были с одной колодки: грусть по потерянной воле, жалобы и воспоминания об удалой жизни прежних лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122