За подлости его, за мерзости его. А потому и отцу его не жить на этом свете. Я, Олежек, сам себе казнь назначил, ты не сомневайся.
Гриша незаметно отставил свой стакан в сторону, дождался, пока Кислов взахлеб проглотит свою порцию и сказал тихо.
- Николай, ты зря уж так себя коришь... Какие у тебя такие грехи? Ты что, фашист что ли или людоед?... Это просто случайность, несчастный случай. Грехи это же...
- Ты - мой грех! - выпалил Кислов, уставившись в лицо Гриши воспаленными глазами. - Ты, глупый сундук Гришка-псих и полудурок - мой грех для расплаты!
- Я? - спросил Гриша, полагая, что в голове сраженного горем человека все перепуталось: несчастье, водка, грехи и кара за них.
- Ты мой грех, ты! - талдычил Кислов, медленно накаляясь. - Но с тобой я рассчитаюсь, ты не бойся, рассчитаюсь, ты узнаешь. Всё узнаешь!
Он с трудом поднялся со стула, хватаясь руками за стол. Опираясь о стену, прошел в угол и снял с гвоздя костюм, аккуратно повешенный на плечики. Черный костюм был накрыт свежей белой сорочкой, из кармана свисал черный галстук. Кислов залез во внурений караман и вытащил из него обычный почтовый конверт.
- Вот... Здесь всё... С тобой я буду в рассчете... Потом узнаешь, все потом узнаешь.
Он повесил костюм на место и вернулся к столу, положил конверт перед собой, опять выпрямился и сказал в потолок.
- Тут мой грех... Своей рукой написанный... Сейчас я тебе сам зачитаю...
Что-то в облике Кислова было столь жутким, что Гриша ощутил оторопь в душе и даже стало боязно.
- Не надо, Николай. - сказал он мягко. - Твои грехи, это твои. Мне их знать не положено.
- Дурак. - Кислов опустил глаза и сказал вяло. - Ты через мой грех пострадал, дурак. Знать должен. Кровь на мне и на дитё моем. За то он и ушел под лед на пруду.. И бабку за собой утащил... За меня.
Он забормотал что-то уже вовсе бессвязное, закачался на стуле и Гриша вскочил, поддержал санитара за плечи, чтоб тот не завалился на пол.
- Николай, давай спать ляжем. Утром поговорим. У меня здесь тоже дела тяжелые. Завтра будет день...
- Нет! - рванулся Кислов с неожиданной силой. - Завтра для меня ничего не будет! Видишь - похоронный костюм на стенке висит?! И письмо покаянное написано, и архангелы трубят, зовут меня к себе, к Спасителю на последний Страшный Суд! За все я отвечу!
- Ответишь, ответишь. - Гриша приподнял его со стула и потянул к дивану, а Кислов продолжал бормотать.
- Сам отвечу, а тебе, Гриша, проложу светлую дорогу в Царствие Небесное....
Кажалось, он уже обмяк и готов был забыться, едва коснувшись головой дивана, когда, словно гром, загремел звонок старого телефонного аппарата. Кислов вырвался из рук Гриши, прыгнул к телефону, сорвал трубку и крикнул.
- Да! Слушаю! Это ты, Господи?! Ты призываешь меня?! Я иду, иду! Я готов!
Гриша уже понимал, что больничный друг его завис где-то на грани безумия, что стоит он на пороге белой горячки, коль скоро решил, что Господь призывает его к себе телефонным звонком.
Но Кислов заговорил неожиданно трезво и разумно.
- А, это ты, паскуда?! Ну, и что желаешь мне сказать?... Ага.... Ну, так вот что я тебе отвечу: в гробу я тебя и твою кодлу вонючую видел! Я ответ держать буду по совести, но и твой час очень скоро настанет!.... Правильно, именно туда и пойду! Прямо в ментуру! Именно там и приму покаяние!... А ты со своими друганами сиди и дрожи, потому что и твой час близок!... Пошел ты к черту, я и про тебя напишу, что надо!
Кислов бросил трубку и, заплетаясь ногами, прошел к столу, взял в руки конверт, пробормотав.
- Еще мне надо сюда написать... Еще... Самое главное.
Руки у него тряслись, он шарил глазами по столу, словно между бутылок и грязной посуды что-то искал. Потом глянул на Гришу и криво улыбнулся.
- Ничего писать не буду! Мы вместе пойдем ,Гришки! Вместе покаемся! Правильно - в милиции примем покаяние! И будет мне кара, а тебе прощение! Одевайся!
Поскольку Гииша и не раздевался, то спросил терпеливо.
- Куда мы пойдем, Николай?
Но тот уже не обращал на него внимания, скинул брюки, свитер, торопливо схватил с гвоздя черный костюм и в такой лихорадке, словно крыша дома уже занялась огнем, принялся одеваться. Когда уже повязал черный галстук, бессвязное бормотание его снова стало осмысленным. Он кинулся к тумбочке, нашел шариковый карандаш, поспешно раскрыл конверт, вытащил из него сложенный листок и сказал торжествующе.
- Да, да! Про это тоже надо написать! Если каятья, то принимать покаяние до конца! Идем, идем Гриша. На дуще у нас с тобой будет легче.
Остановить полубезумного санитара было невозможно, хотя Гриша и пытался его урезонить. Но Кислов уже был одет, при галстуке, натянул плащ и выглядел почти парадно, если бы ещё побрился.
Он потянул Гришу из дому и они вышли на подворье. Дружелюбно залаяла собака. Сырой ветер хлестнул по лицу и Гриша сказал.
- Ты хоть дверь запри.
- Дверь? А... Не надо запирать! Это дом я тебе, Гриша, оставляю! Владей, живи! Такой у нас с тобой будет справедливый расчет! Сегодня же и оформим, ещё успем! Все по совести будет!
Гриша предполагал, что они никуда не дойдут. По его разумению направления своего похода Кислов не знал - в пьяном угаре двигался к неясным целям и следовало только прогулять его на ночной прохладе, успокоить и вернуть домой.
Кислов прикрикнул на собаку, она послушно юркнула в будку. Кислов сказал трезво.
- Ты, Гришаня, не забудь Рекса кормить! Летом раз в день. Зимой, когда мороза - дважды.
- Хорошо.
Цепочка фонарей на улице горела неравномерно - один ярче, другие тускло, половина и вовсе не светила. Идти по размытой дороге было трудно, но Кислов не обращал на это ровно никакого внимания, даже когда падал. Он тянул за собой Гришу напористо и целеустремленно. Цель, которую он перед собой поставил, приводила его в себя и казалось, что он трезвел с каждым шагом.
- Сейчас, Гриша и перед Господом дадим отчет и перед милицией! Все будут знать про всех! Облегчение я на душу приму. Нам сюда, налево.
Вместо налево, они повернули направо, но впреди уже светился яркий перекресток и поступь Кислова набирала уверенность.
На них напали сзади. Момента атаки Гриша не уловил. И даже не слышал за спиной ничьих шагов, голосов. Просто что-то прошелестело сзади, потом послышался глухой удар и Кислов внезапно упал лицом вперед, в землю, в грязь дороги. Гриша споткнулся о его ноги и только хриплый крик Кислова заставил его перевернуться и поспешно вскочить на ноги.
Две неразличимые в темноте фигуры выросли перед ним и тот, кто стоял ближе, взмахнул обеими руками, подымая над головой дубину. Гриша отскочил и успел увидеть, как длинный топор в руках другого человека - вторично обрушился на голову Кислова. Тот уже приподымался, когда удар по голове окончательно уложил его на землю. Кислов тотчас стих, обмяк, тело потеряло форму и он застыл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
Гриша незаметно отставил свой стакан в сторону, дождался, пока Кислов взахлеб проглотит свою порцию и сказал тихо.
- Николай, ты зря уж так себя коришь... Какие у тебя такие грехи? Ты что, фашист что ли или людоед?... Это просто случайность, несчастный случай. Грехи это же...
- Ты - мой грех! - выпалил Кислов, уставившись в лицо Гриши воспаленными глазами. - Ты, глупый сундук Гришка-псих и полудурок - мой грех для расплаты!
- Я? - спросил Гриша, полагая, что в голове сраженного горем человека все перепуталось: несчастье, водка, грехи и кара за них.
- Ты мой грех, ты! - талдычил Кислов, медленно накаляясь. - Но с тобой я рассчитаюсь, ты не бойся, рассчитаюсь, ты узнаешь. Всё узнаешь!
Он с трудом поднялся со стула, хватаясь руками за стол. Опираясь о стену, прошел в угол и снял с гвоздя костюм, аккуратно повешенный на плечики. Черный костюм был накрыт свежей белой сорочкой, из кармана свисал черный галстук. Кислов залез во внурений караман и вытащил из него обычный почтовый конверт.
- Вот... Здесь всё... С тобой я буду в рассчете... Потом узнаешь, все потом узнаешь.
Он повесил костюм на место и вернулся к столу, положил конверт перед собой, опять выпрямился и сказал в потолок.
- Тут мой грех... Своей рукой написанный... Сейчас я тебе сам зачитаю...
Что-то в облике Кислова было столь жутким, что Гриша ощутил оторопь в душе и даже стало боязно.
- Не надо, Николай. - сказал он мягко. - Твои грехи, это твои. Мне их знать не положено.
- Дурак. - Кислов опустил глаза и сказал вяло. - Ты через мой грех пострадал, дурак. Знать должен. Кровь на мне и на дитё моем. За то он и ушел под лед на пруду.. И бабку за собой утащил... За меня.
Он забормотал что-то уже вовсе бессвязное, закачался на стуле и Гриша вскочил, поддержал санитара за плечи, чтоб тот не завалился на пол.
- Николай, давай спать ляжем. Утром поговорим. У меня здесь тоже дела тяжелые. Завтра будет день...
- Нет! - рванулся Кислов с неожиданной силой. - Завтра для меня ничего не будет! Видишь - похоронный костюм на стенке висит?! И письмо покаянное написано, и архангелы трубят, зовут меня к себе, к Спасителю на последний Страшный Суд! За все я отвечу!
- Ответишь, ответишь. - Гриша приподнял его со стула и потянул к дивану, а Кислов продолжал бормотать.
- Сам отвечу, а тебе, Гриша, проложу светлую дорогу в Царствие Небесное....
Кажалось, он уже обмяк и готов был забыться, едва коснувшись головой дивана, когда, словно гром, загремел звонок старого телефонного аппарата. Кислов вырвался из рук Гриши, прыгнул к телефону, сорвал трубку и крикнул.
- Да! Слушаю! Это ты, Господи?! Ты призываешь меня?! Я иду, иду! Я готов!
Гриша уже понимал, что больничный друг его завис где-то на грани безумия, что стоит он на пороге белой горячки, коль скоро решил, что Господь призывает его к себе телефонным звонком.
Но Кислов заговорил неожиданно трезво и разумно.
- А, это ты, паскуда?! Ну, и что желаешь мне сказать?... Ага.... Ну, так вот что я тебе отвечу: в гробу я тебя и твою кодлу вонючую видел! Я ответ держать буду по совести, но и твой час очень скоро настанет!.... Правильно, именно туда и пойду! Прямо в ментуру! Именно там и приму покаяние!... А ты со своими друганами сиди и дрожи, потому что и твой час близок!... Пошел ты к черту, я и про тебя напишу, что надо!
Кислов бросил трубку и, заплетаясь ногами, прошел к столу, взял в руки конверт, пробормотав.
- Еще мне надо сюда написать... Еще... Самое главное.
Руки у него тряслись, он шарил глазами по столу, словно между бутылок и грязной посуды что-то искал. Потом глянул на Гришу и криво улыбнулся.
- Ничего писать не буду! Мы вместе пойдем ,Гришки! Вместе покаемся! Правильно - в милиции примем покаяние! И будет мне кара, а тебе прощение! Одевайся!
Поскольку Гииша и не раздевался, то спросил терпеливо.
- Куда мы пойдем, Николай?
Но тот уже не обращал на него внимания, скинул брюки, свитер, торопливо схватил с гвоздя черный костюм и в такой лихорадке, словно крыша дома уже занялась огнем, принялся одеваться. Когда уже повязал черный галстук, бессвязное бормотание его снова стало осмысленным. Он кинулся к тумбочке, нашел шариковый карандаш, поспешно раскрыл конверт, вытащил из него сложенный листок и сказал торжествующе.
- Да, да! Про это тоже надо написать! Если каятья, то принимать покаяние до конца! Идем, идем Гриша. На дуще у нас с тобой будет легче.
Остановить полубезумного санитара было невозможно, хотя Гриша и пытался его урезонить. Но Кислов уже был одет, при галстуке, натянул плащ и выглядел почти парадно, если бы ещё побрился.
Он потянул Гришу из дому и они вышли на подворье. Дружелюбно залаяла собака. Сырой ветер хлестнул по лицу и Гриша сказал.
- Ты хоть дверь запри.
- Дверь? А... Не надо запирать! Это дом я тебе, Гриша, оставляю! Владей, живи! Такой у нас с тобой будет справедливый расчет! Сегодня же и оформим, ещё успем! Все по совести будет!
Гриша предполагал, что они никуда не дойдут. По его разумению направления своего похода Кислов не знал - в пьяном угаре двигался к неясным целям и следовало только прогулять его на ночной прохладе, успокоить и вернуть домой.
Кислов прикрикнул на собаку, она послушно юркнула в будку. Кислов сказал трезво.
- Ты, Гришаня, не забудь Рекса кормить! Летом раз в день. Зимой, когда мороза - дважды.
- Хорошо.
Цепочка фонарей на улице горела неравномерно - один ярче, другие тускло, половина и вовсе не светила. Идти по размытой дороге было трудно, но Кислов не обращал на это ровно никакого внимания, даже когда падал. Он тянул за собой Гришу напористо и целеустремленно. Цель, которую он перед собой поставил, приводила его в себя и казалось, что он трезвел с каждым шагом.
- Сейчас, Гриша и перед Господом дадим отчет и перед милицией! Все будут знать про всех! Облегчение я на душу приму. Нам сюда, налево.
Вместо налево, они повернули направо, но впреди уже светился яркий перекресток и поступь Кислова набирала уверенность.
На них напали сзади. Момента атаки Гриша не уловил. И даже не слышал за спиной ничьих шагов, голосов. Просто что-то прошелестело сзади, потом послышался глухой удар и Кислов внезапно упал лицом вперед, в землю, в грязь дороги. Гриша споткнулся о его ноги и только хриплый крик Кислова заставил его перевернуться и поспешно вскочить на ноги.
Две неразличимые в темноте фигуры выросли перед ним и тот, кто стоял ближе, взмахнул обеими руками, подымая над головой дубину. Гриша отскочил и успел увидеть, как длинный топор в руках другого человека - вторично обрушился на голову Кислова. Тот уже приподымался, когда удар по голове окончательно уложил его на землю. Кислов тотчас стих, обмяк, тело потеряло форму и он застыл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122