- Коммуняки здесь собираются недобитые... Сброд...
- А меня здесь в пионеры принимали... - звонко сказала Елена, и на них оглянулись.
- Ну, ну... Тоже нашла что вспомнить. - Артур Нерсесович растерялся. Против такой Елены у него оружия не было.
- А почему? - Она повернулась к нему. Ее прозрачные глаза сияли. Это - мои детство, юность... Я была тогда лучше, чище, Артур. И люди вокруг были другие. Тоже добрее и чище. Мы были беднее, но душа-то была свободнее!
- Хм... - Артур Нерсесович не знал, что отвечать жене. Всякие разговоры о душе его всегда ставили в тупик. Наконец он нашелся: - А наш чудесный дом? Поездки по миру? Сколько ты уже увидела всего!
Они входили в Александровский сад. Впереди на Манеже играл и резвился фонтан. Пахнуло влагой и сладким, арбузным запахом свежеподстриженной травы.
- Да, но какой ценой, Артур! - Голос ее звучал печально.
- Что значит - какой ценой? - замер Артур Нерсесович. - Что ты имеешь в виду? Скажи.
- Мы оба как куклы, Артур. Машинки для делания денег - и все... Она засмеялась, но смех этот был невеселым.
- Ну, давай раздадим все нищим... Поселимся в хрущобе, - вскипел Аджиев. - Глупости какие, Елена. Поедем-ка лучше домой.
Прогулка не получилась. И настроение у Аджиева было испорчено, а тут еще по приезде на дачу ему доложили, что пропал один из тех, кого он направил следить за Раздольским. Ушел в ГУМ за "объектом" и больше не появился. Сам Раздольский вышел обратно из магазина, сел в свой "жигуль" и уехал.
- Да как же так? - недоумевал разъяренный Артур Нерсесович. Почему не подстраховали, послали одного?
Но теперь все эти вопросы звучали риторически. Человека не было. Исчез.
Выяснять что-либо ночью было бесполезно. И Аджиев приказал позвать к себе Федора, но оказалось, что тот сегодня ночевал на московской квартире.
С раннего утра Артур Нерсесович поднял на ноги всех своих людей в московской милиции, и вскоре выяснилось, что вчера средь бела дня в ГУМе был убит мужчина средних лет. Документов при нем не оказалось.
Поехавшие в морг на опознание по приказу Аджиева ребята привезли известие, что это и есть следивший за Раздольским Юрка Данилин.
- Убили по высшему разряду, - сказал Аджиеву со вздохом знакомый капитан. - Зарезали. Мастер сработал.
Слово "зарезали" вызвало у Артура Нерсесовича определенные ассоциации. Он позвонил тут же горничной на квартиру в Москву и выспросил, в какое время накануне уехала Елена Сергеевна с Федором, когда возвратилась, и не заметила ли та чего странного в поведении охранника.
Горничная Татьяна отвечала бойко, и по ее рассказу выходило, что ничего особенного она ни за охранником, ни за хозяйкой не приметила. Приехали они с покупками и с букетом где-то в половине второго, а уже в два часа отправились в гостиницу "Балчуг", где ждал жену Артур Нерсесович с австрийцем. Федор же вернулся, обедал и весь вечер и ночь находился дома.
Потом Артуру Нерсесовичу было не до Федора. Днем он вел переговоры с австрийцем на фирме, после этого был устроен коктейль, и Аджиев, как затаившийся зверь перед прыжком, незаметно наблюдал за женой и Раздольским. Нет, ни к чему не мог придраться его придирчивый глаз. Елена ничем не выделяла своего любовника, да и тот держался почтительно-дружески.
"Как же просто лицедействовать в мире, в мире зримом! - думал Аджиев. - Улыбаешься, киваешь, что-то бормочешь в знак согласия или вежливо выражаешь несогласие, время от времени роняешь несколько слов, стараясь быть остроумным, - это уже победа".
Прием с коктейлями по случаю приезда зарубежного гостя в разгаре. Гул голосов. Нестройный и миролюбивый. Два крупных московских банкира. Президент дочерней фирмы из провинции с женой. Раздольский, обнажающий в улыбке прекрасные зубы. Елена в изящном костюмчике цвета оливок. Она держится так мило. Австриец, грузный, с хитроватыми глазами навыкате, два его секретаря, переводчик Аджиева.
- Да, я думаю, вы правы.
- Нет, благодарю вас, клубники достаточно.
- Да, безусловно, интересное предложение.
И немецкая речь, мягкая, похожая на бархатную прокладку, между оживленными репликами на русском языке.
Аджиев видит, как жена болтает с банкиром. Но разговор не слишком занимает ее. Взгляд ее двигается, перебегает, рыщет. На пальце - кольцо с бриллиантом, подарок Артура Нерсесовича к сорокалетию.
Поздним вечером, уставший от светских условностей, Артур Нерсесович пьет один у себя в кабинете на даче. Завтра свободный день и можно расслабиться. Елена повезет австрияка в Троице-Сергиеву лавру. К счастью, Аджиев не будет сопровождать их, он отговорился неотложными делами в Москве. Кроме того, он давно не видел дочери и как раз завтра она приедет на дачу пообедать с ним. У нее уже закончилась сессия.
"Отправлю куда-нибудь, - думает он о дочери Лиле. - Пусть едет в Испанию, на Кипр..."
В душе он робеет перед девушкой и иногда не знает, о чем с ней говорить. С тех пор как она поступила учиться и он отделил ее, купив ей двухкомнатную квартиру, дочь стала совсем чужой.
- Ты, Федор? - спрашивает он, услышав стук в дверь. - Входи. Я еще вчера хотел поговорить с тобой. Как настроение?
- Мне бы на воскресные дни отпуск... - говорит Федор. Лицо его кажется осунувшимся, а глаза смотрят жестко.
- Иди, - неожиданно легко соглашается Аджиев. - Но ты ведь мне что-то обещал?
- Да как же я могу что-то сделать, если днями сижу на привязи? Федор оживляется. - Вы же знаете, какая неделя была.
- Неделя... - повторил Аджиев. - У меня человека убили, зарезали прямо в ГУМе... Днем...
- Е-мое... - Федор качает головой, стоя, как на рентгене, под тяжелым взглядом хозяина. - Значит, в чьи-то дела нос сунул, - убежденно говорит он.
- Дела все те же...
Аджиев почему-то уверен, что Федор обо всем знает и так, и ему становится скучно. Слова никак не хотят связываться в несущую хоть какой-то смысл последовательность. А может быть, он просто уже сильно пьян? Федор молчит, и это бесит Артура Нерсесовича.
- Да понимаешь ли ты, что это такое? Днем, в ГУМе!
- Делов-то... - Федор спокоен. - И стреляют, и взрывают в центре Москвы что ни день. Вон, в "Комсомольце" почитаешь - жуть...
- Он следил за Раздольским, - цедит Аджиев.
- Вот оно что... А почему один, без прикрытия?
- Иди... - не выдерживает разговора Артур Нерсесович. - Я отпускаю тебя до утра понедельника. И надеюсь, хоть ты чем-нибудь порадуешь меня.
Федор уходит. В кабинете совсем темно. Аджиев, не включая света, снова наливает себе коньяк и пьет, чувствуя, как маленькие солнца вспыхивают в глазах и в мозгу, будоражат кровь. И ему неодолимо хочется подняться наверх к жене. Разбудить ее и заставить смотреть вместе с ним тот безумный фильм, где в абсолютной тишине парят обнаженные тела любовников, насыщающихся друг другом, словно двое голодных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
- А меня здесь в пионеры принимали... - звонко сказала Елена, и на них оглянулись.
- Ну, ну... Тоже нашла что вспомнить. - Артур Нерсесович растерялся. Против такой Елены у него оружия не было.
- А почему? - Она повернулась к нему. Ее прозрачные глаза сияли. Это - мои детство, юность... Я была тогда лучше, чище, Артур. И люди вокруг были другие. Тоже добрее и чище. Мы были беднее, но душа-то была свободнее!
- Хм... - Артур Нерсесович не знал, что отвечать жене. Всякие разговоры о душе его всегда ставили в тупик. Наконец он нашелся: - А наш чудесный дом? Поездки по миру? Сколько ты уже увидела всего!
Они входили в Александровский сад. Впереди на Манеже играл и резвился фонтан. Пахнуло влагой и сладким, арбузным запахом свежеподстриженной травы.
- Да, но какой ценой, Артур! - Голос ее звучал печально.
- Что значит - какой ценой? - замер Артур Нерсесович. - Что ты имеешь в виду? Скажи.
- Мы оба как куклы, Артур. Машинки для делания денег - и все... Она засмеялась, но смех этот был невеселым.
- Ну, давай раздадим все нищим... Поселимся в хрущобе, - вскипел Аджиев. - Глупости какие, Елена. Поедем-ка лучше домой.
Прогулка не получилась. И настроение у Аджиева было испорчено, а тут еще по приезде на дачу ему доложили, что пропал один из тех, кого он направил следить за Раздольским. Ушел в ГУМ за "объектом" и больше не появился. Сам Раздольский вышел обратно из магазина, сел в свой "жигуль" и уехал.
- Да как же так? - недоумевал разъяренный Артур Нерсесович. Почему не подстраховали, послали одного?
Но теперь все эти вопросы звучали риторически. Человека не было. Исчез.
Выяснять что-либо ночью было бесполезно. И Аджиев приказал позвать к себе Федора, но оказалось, что тот сегодня ночевал на московской квартире.
С раннего утра Артур Нерсесович поднял на ноги всех своих людей в московской милиции, и вскоре выяснилось, что вчера средь бела дня в ГУМе был убит мужчина средних лет. Документов при нем не оказалось.
Поехавшие в морг на опознание по приказу Аджиева ребята привезли известие, что это и есть следивший за Раздольским Юрка Данилин.
- Убили по высшему разряду, - сказал Аджиеву со вздохом знакомый капитан. - Зарезали. Мастер сработал.
Слово "зарезали" вызвало у Артура Нерсесовича определенные ассоциации. Он позвонил тут же горничной на квартиру в Москву и выспросил, в какое время накануне уехала Елена Сергеевна с Федором, когда возвратилась, и не заметила ли та чего странного в поведении охранника.
Горничная Татьяна отвечала бойко, и по ее рассказу выходило, что ничего особенного она ни за охранником, ни за хозяйкой не приметила. Приехали они с покупками и с букетом где-то в половине второго, а уже в два часа отправились в гостиницу "Балчуг", где ждал жену Артур Нерсесович с австрийцем. Федор же вернулся, обедал и весь вечер и ночь находился дома.
Потом Артуру Нерсесовичу было не до Федора. Днем он вел переговоры с австрийцем на фирме, после этого был устроен коктейль, и Аджиев, как затаившийся зверь перед прыжком, незаметно наблюдал за женой и Раздольским. Нет, ни к чему не мог придраться его придирчивый глаз. Елена ничем не выделяла своего любовника, да и тот держался почтительно-дружески.
"Как же просто лицедействовать в мире, в мире зримом! - думал Аджиев. - Улыбаешься, киваешь, что-то бормочешь в знак согласия или вежливо выражаешь несогласие, время от времени роняешь несколько слов, стараясь быть остроумным, - это уже победа".
Прием с коктейлями по случаю приезда зарубежного гостя в разгаре. Гул голосов. Нестройный и миролюбивый. Два крупных московских банкира. Президент дочерней фирмы из провинции с женой. Раздольский, обнажающий в улыбке прекрасные зубы. Елена в изящном костюмчике цвета оливок. Она держится так мило. Австриец, грузный, с хитроватыми глазами навыкате, два его секретаря, переводчик Аджиева.
- Да, я думаю, вы правы.
- Нет, благодарю вас, клубники достаточно.
- Да, безусловно, интересное предложение.
И немецкая речь, мягкая, похожая на бархатную прокладку, между оживленными репликами на русском языке.
Аджиев видит, как жена болтает с банкиром. Но разговор не слишком занимает ее. Взгляд ее двигается, перебегает, рыщет. На пальце - кольцо с бриллиантом, подарок Артура Нерсесовича к сорокалетию.
Поздним вечером, уставший от светских условностей, Артур Нерсесович пьет один у себя в кабинете на даче. Завтра свободный день и можно расслабиться. Елена повезет австрияка в Троице-Сергиеву лавру. К счастью, Аджиев не будет сопровождать их, он отговорился неотложными делами в Москве. Кроме того, он давно не видел дочери и как раз завтра она приедет на дачу пообедать с ним. У нее уже закончилась сессия.
"Отправлю куда-нибудь, - думает он о дочери Лиле. - Пусть едет в Испанию, на Кипр..."
В душе он робеет перед девушкой и иногда не знает, о чем с ней говорить. С тех пор как она поступила учиться и он отделил ее, купив ей двухкомнатную квартиру, дочь стала совсем чужой.
- Ты, Федор? - спрашивает он, услышав стук в дверь. - Входи. Я еще вчера хотел поговорить с тобой. Как настроение?
- Мне бы на воскресные дни отпуск... - говорит Федор. Лицо его кажется осунувшимся, а глаза смотрят жестко.
- Иди, - неожиданно легко соглашается Аджиев. - Но ты ведь мне что-то обещал?
- Да как же я могу что-то сделать, если днями сижу на привязи? Федор оживляется. - Вы же знаете, какая неделя была.
- Неделя... - повторил Аджиев. - У меня человека убили, зарезали прямо в ГУМе... Днем...
- Е-мое... - Федор качает головой, стоя, как на рентгене, под тяжелым взглядом хозяина. - Значит, в чьи-то дела нос сунул, - убежденно говорит он.
- Дела все те же...
Аджиев почему-то уверен, что Федор обо всем знает и так, и ему становится скучно. Слова никак не хотят связываться в несущую хоть какой-то смысл последовательность. А может быть, он просто уже сильно пьян? Федор молчит, и это бесит Артура Нерсесовича.
- Да понимаешь ли ты, что это такое? Днем, в ГУМе!
- Делов-то... - Федор спокоен. - И стреляют, и взрывают в центре Москвы что ни день. Вон, в "Комсомольце" почитаешь - жуть...
- Он следил за Раздольским, - цедит Аджиев.
- Вот оно что... А почему один, без прикрытия?
- Иди... - не выдерживает разговора Артур Нерсесович. - Я отпускаю тебя до утра понедельника. И надеюсь, хоть ты чем-нибудь порадуешь меня.
Федор уходит. В кабинете совсем темно. Аджиев, не включая света, снова наливает себе коньяк и пьет, чувствуя, как маленькие солнца вспыхивают в глазах и в мозгу, будоражат кровь. И ему неодолимо хочется подняться наверх к жене. Разбудить ее и заставить смотреть вместе с ним тот безумный фильм, где в абсолютной тишине парят обнаженные тела любовников, насыщающихся друг другом, словно двое голодных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93