Они одновременно повернули ключи, и железная дверца, щелкнув, открылась.
Внутри оказался ящик из плотного кремового картона. Крышка была заклеена коричневой липкой лентой.
– Вам понадобится комната, мадам? – спросил служащий.
– Да, прошу вас, – ответила Оливия.
Он пошел впереди, бережно держа в руках ящик, и проводил ее в маленькую комнатку с деревянным столом и пластиковым стулом. Там он поставил ящик на стол.
– Дверь будет заперта, мадам, – сказал он, остановившись на пороге. – Когда вы закончите, просто нажмите вот эту кнопку.
– Хорошо, – ответила Оливия. – Спасибо. Дверь закрылась.
Оливия посмотрела на крышку. На ней не было никакой надписи, так же как и на боках ящика.
Оливия села на пластиковый стул. Стул оказался неудобным, а в комнатке стоял слабый запах сырости. Она сложила руки на груди и еще с минуту смотрела на ящик. Она уже знала, что там, внутри, знала, что наконец она нашла то, что искала – совершенно бессознательно – с того самого дня, когда произошло первое ограбление.
И снова она ощутила непривычный холодок внутри, холодок страха и неуверенности. Она положила руку на ящик.
– Ладно, папа, – выдохнула она еле слышно, – ничего не поделаешь.
Одним движением она сорвала старую высохшую липкую ленту.
И открыла ящик.
17
В ящике лежал темный, плотно набитый конверт и две пачки бумаг, перевязанных шнурками. Развязав первую пачку, Оливия увидела, что это копии писем и записок – переписки между ее отцом, Карлосом Ариасом и еще одним человеком по имени Пол Уолтер Остерман. Вторая пачка состояла из документов и фотографий – там было несколько черно-белых снимков мужчины, женщины и троих детей. Поглядев на эти фотографии, можно было подумать, что это счастливая семья. На двух других снимках она увидела мужчину – темноволосого, черноглазого и элегантно одетого. Хотя Оливия могла с уверенностью сказать, что никогда с ним не встречалась, лицо казалось ей смутно знакомым.
Она посмотрела на обратную сторону фотографий. Все семейные снимки были подписаны одинаково: «Семья Ротенбергов. Имануил, Хеди, Антон, Лили и Труди». Надпись на снимке незнакомого мужчины гласила: «Георг Браунер, известный также как Хуан Луис Ариас».
Ледяной холод сковал сердце Оливии, она почувствовала, что не может шевельнуть ни рукой, ни ногой. Вот оно. Неоспоримое доказательство того, что предчувствия и события, которые привели ее сюда, не были ни совпадениями, ни симптомами паранойи. Она не знала, что она ожидала найти. Но инстинкт подсказывал ей – это находка может принести беду Джиму. Сама мысль об этом казалась ей невыносимой.
В голове мелькнуло: надо остановиться, сунуть бумаги обратно в ящик и спасаться бегством. Но конверт, запечатанный ее отцом, лежал на столе. И Оливия поняла, что она не может, не имеет права сделать вид, будто его никогда не существовало.
Она вскрыла конверт. Внутри было напечатанное на машинке письмо и маленький, весь в пятнах, сильно потрепанный коричневатый блокнот. На первых страницах она увидела аккуратный почерк, который становился все более неразборчивым и размашистым. Синие чернила сменялись карандашом, а потом опять появлялись чернила, но уже другого цвета. Письмо, отправленное Артуру Сегалу Полом Остерманом 13 апреля 1976 года, состояло из двух частей, и в начале его указывалось, что первую часть следует прочесть сразу, а вторую – после прочтения блокнота.
Оливия начала читать.
«Вы будете спрашивать себя, мой дорогой, бедный мистер Сегал, почему из всех людей я выбрал именно Вас. Наверное, это судьба – именно Вас я решил посвятить в историю Антона Ротенберга. Это мрачная, чудовищная повесть, и ее герои не имеют к Вам никакого отношения. Но я выбрал Вас по нескольким причинам. Во-первых, потому, что Вы признанный знаток и любитель живописи. Во-вторых, потому, что Вы поддерживаете венский Центр розыска нацистских преступников. В-третьих, потому, что Вы имели деловые связи с Максом Вилденбруком-младшим из Нью-Йорка. Но в основном потому, что Вы знакомы с Карлосом Мигелем Ариасом.
Я несу груз этой трагической истории с 1952 года. Почти четверть века я занимался поиском свидетельств. Найти удалось немало. Немало и в то же время недостаточно. А также, к несчастью, слишком поздно. Я не могу никому помочь. Но я всем сердцем верю, что история семьи Ротенбергов из Баден-Бадена должна быть предана гласности, несмотря ни на что. Сейчас я совсем больной человек, я стою одной ногой в могиле, и потому я поступаю так же, как поступил молодой Антон Ротенберг много лет назад. Я передаю свою ношу другому человеку.
На ваше несчастье, мистер Сегал, я выбрал Вас».
Потом Оливия открыла блокнот.
«Мое имя Антон Ротенберг. Мы жили в предместье Баден-Бадена и представляли собой хрестоматийно благополучную, обеспеченную и удачно ассимилировавшуюся немецко-еврейскую семью. Отец мой, Имануил Ротенберг, находил величайшее удовлетворение в своем деле – торговле предметами искусства. К началу тридцатых годов его коллекция стала уже достаточно известной в Германии. У отца были настоящие сокровища – работы Боннара, Гогена, Берты Морило, Виллара, Радона, Мунка, Йодлера. Еще задолго до января 1933 года, когда Адольф Гитлер пришел к власти, мои родители вели постоянные разговоры о том, что надо бы переправить коллекцию в Америку и уехать туда самим.
Первый раз этот чужой человек появился в нашем доме в феврале 1932 года. Я до сих пор ясно помню этот день. После ленча мы все сидели в гостиной, мама играла Шопена, а Мария, наша домоправительница, вошла и вручила ей визитную карточку. На ней значилось имя Георга Браузера, но потом папа сказал, что вряд ли это настоящее имя посетителя. Этот человек говорил по-немецки свободно, но с заметным акцентом. Впрочем, тогда отцу не было никакого дела ни до этого человека, ни до его акцента.
Георг Браунер сказал, что пришел, чтобы предложить свою помощь.
– Что заставило вас подумать, будто я нуждаюсь в помощи, герр Браунер?
– Я знаю, герр Ротенберг, что вы хотите покинуть Германию. – Браунер не стал ждать ни возражений, ни подтверждений. – Я также знаю, что вы, должно быть, собираетесь – а это весьма затруднительно, если не сказать невозможно, – вывезти в США всю свою коллекцию.
Отец сидел совершенно неподвижно. Он неторопливо достал сигару из ящичка красного дерева, зная, что будет вынужден из чистой вежливости предложить сигару посетителю, хотя ему хотелось – гораздо больше, чем хотелось курить, – выставить Георга Браузера из своего дома.
– Не могу представить себе, – с расстановкой произнес он, – где вы могли получить подобную информацию, герр Браунер. Но сразу вам скажу, что она, мягко говоря, неточна. А теперь, если вам больше нечего мне сказать… – Он встал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89