– Может быть, мы обсудим детали соглашения? Ведь, как вы сами заметили, условия, которые вы поставили в прошлый раз, имеют чисто гипотетический характер. Они нереалистичны.
– Совершенно нереалистичны, – согласился Браунер. – Помнится, я предложил Годлера за Боннара и Редона за Мунка.
– Совершенно верно. – Отец улыбнулся. – Возможно, теперь у вас появились другие предложения?
– Разумеется, – сказал Браунер.
– Еще кофе?
– Нет, благодарю вас. – Браунер немного помолчал. – Цена моей помощи выросла. Значительно выросла.
– Насколько? – К горлу подступил комок, хотя отчасти отец был готов к этому моменту, отдавая себе отчет, что, кем бы ни был Георг Браунер, он, в сущности, ничем не отличается от множества других авантюристов, с которыми приходилось иметь дело в последнее время.
– Вы согласны, что времени терять нельзя? – спросил Браунер.
– Согласен.
– Вы понимаете, что, несмотря на то, что я гораздо более свободен в своих передвижениях, чем вы, попытка вывезти принадлежащие вам вещи все же сопряжена для меня с немалым риском?
– Да, я понимаю.
– Прекрасно. – Браунер сделал паузу. – Можем мы посмотреть ваши картины?
– Можем.
– Полагаю, что в соответствии с изменившимися условиями нашей сделки я могу что-нибудь выбрать прямо сейчас?
У отца сжалось сердце, но он кивнул.
– Хорошо. Тогда начнем. – Браунер устремил на моего отца пронзительный взгляд. – У вас есть два Гогена? Это так?
– Да.
– И несколько этюдов Мунка.
– Верно.
– Я беру обоих Гогенов и все этюды. Взамен я обещаю, что одна из картин, висящих в этой комнате, например Дени, на этой неделе начнет путешествие в Нью-Йорк.
Отец встал. Лицо его было очень бледным.
– Об этом не может быть и речи.
– Какую часть договора вы имеете в виду?
– Обе. Вы сами понимаете, что это невозможно.
– Совсем наоборот, – проговорил Браунер с приятной улыбкой. – Это более чем возможно. Только такие условия я и могу предложить применительно ко всей коллекции.
– Но это чудовищно. Это не сделка, а грабеж. Я не желаю иметь с вами никаких дел. Мне кажется, вам пора покинуть мой дом.
– Сядьте, герр Ротенберг.
Отец в изумлении уставился на Браунера.
– Я просил вас сесть, – повторил Браунер.
Отец медленно опустился в кресло. «Может быть, – думал он, – сейчас выяснится, что это шутка и мы приступим к серьезным переговорам».
– Вы все еще не осознаете всей серьезности своего положения, – сказал Браунер.
– Осознаю.
– Нет, – продолжал Браунер. – Вы также не представляете себе, какова степень моего влияния как в Германии, так и за ее пределами.
Отец молча смотрел на Браунера. Это совсем не было похоже на шутку. И стало понятно, что самое страшное еще впереди.
– Макс Вилденбрук, ваш нью-йоркский друг, великодушно согласился помочь вам получить необходимые бумаги на вас и вашу семью? Верно?
Имануил продолжал молчать. Мысли вихрем проносились у него в голове.
– Верно? – В первый раз голос Браунера прозвучал жестко, угрожающе.
– Да, он это сделал.
– Вилденбрук не взял с вас денег за услугу, – продолжал Браунер. – Но смазка нужных винтиков в системе обошлась ему в кругленькую сумму, которую вы возместили. Так?
Отец говорил потом, что в этот момент ощутил настоящий страх. Страх, который железными тисками сжал его сердце. Этот человек с его лощеной внешностью представлял реальную опасность для него и его семьи. В этом не было никаких сомнений.
Браунер подался вперед на стуле, приблизившись к нему.
– Теперь слушайте меня, и слушайте внимательно, потому что это ваш последний шанс, герр Имануил Ротенберг. Вы слушаете?
– Я вас слушаю, – очень тихо проговорил отец.
– Те же самые связи, которые обеспечивают мне возможность благополучно переправить вашу коллекцию в Нью-Йорк, можно с успехом использовать, чтобы не позволить ни вам, ни вашей семье покинуть Германию.
Сердце моего отца часто забилось.
– Вы верите мне, Ротенберг? – В голосе Браунера не осталось никаких намеков на вежливость. – Думаю, что да.
– Да. – Отец опустил голову.
– Хорошо, – сказал Браунер. – Очень хорошо. Я думаю, свежий кофе сейчас как раз кстати. Не будет ли ваша жена столь любезна, чтобы это устроить?
– Да. – Отец поднялся на ноги. Он чувствовал себя так, словно постарел лет на десять. – Сейчас я ее попрошу.
– Спасибо. А потом мы можем начать серьезные переговоры. Если вы, разумеется, согласны.
Отец оглянулся с порога.
– Я согласен, – медленно произнес он. – Конечно, я согласен.
К лету 1938 года пять тысяч евреев уехали из Германии и Австрии в Америку, но в их числе не было ни одного члена нашей семьи. Мой отец, который прежде был абсолютно уверен, что его положение, богатство и связи в любой момент откроют перед нами все пути, теперь думал по-другому. Несмотря на поручительство его старого друга Марка Вилденбрука, разрешение на въезд в Америку по таинственным причинам так и не было получено. Все усилия адвокатов, которых нанимал Марк, неизменно шли прахом.
Мы – папа, мама и я – хорошо знали, в чем дело, и только старались держать наши страхи в секрете от Лили и Труди. Шантаж Браунера набирал силу. С удручающей настойчивостью он опустошал наше хранилище, и теперь от костяка взлелеянной отцом коллекции символистской живописи почти ничего не осталось. Браунер сказал, что если папа передаст ему часть своих сокровищ, то он добьется того, чтобы с течением времени нас выпустили из Германии. Но с тех пор все изменилось. Браунер уже не заботился о том, чтобы держать у нас перед носом морковку. Он просто нас запугивал. Он постоянно напоминал отцу, что у него есть друзья в высших кругах и стоит ему только написать донос, обвинив отца в чем угодно – от осквернения расы до тайного заговора, – того мгновенно отправят в концентрационный лагерь Дахау, а скорее всего расстреляют.
Это продолжалось три года.
– Что будет, когда у нас не останется ни одной картины? – спросил я отца, когда мы гуляли по саду поздним вечером в сентябре.
– Кто знает? – тихо проговорил отец.
Он давно ничего не скрывал от меня. Мне уже исполнилось семнадцать. Я знал не меньше родителей о растущей опасности, которой подвергались евреи в Германии, а с марта этого года и в Австрии.
– Думаю, тогда Браунер уползет туда, откуда он выполз, и никогда больше не появится, – спокойно произнес я, глядя в темноту.
– Наверное, – отозвался отец.
– А что будет, когда они отберут у нас дом и увидят, что вся коллекция исчезла?
– Может, они все-таки оставят нас в доме?
– Не оставят, папа. Ты сам это знаешь. Каждый понимает, что со временем они все отберут.
– Возможно.
Некоторое время мы шли молча, погруженные в свои мысли. Мы думали о том, что свалилось на голову венским евреям чуть ли не на следующий день после аншлюса Австрии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
– Совершенно нереалистичны, – согласился Браунер. – Помнится, я предложил Годлера за Боннара и Редона за Мунка.
– Совершенно верно. – Отец улыбнулся. – Возможно, теперь у вас появились другие предложения?
– Разумеется, – сказал Браунер.
– Еще кофе?
– Нет, благодарю вас. – Браунер немного помолчал. – Цена моей помощи выросла. Значительно выросла.
– Насколько? – К горлу подступил комок, хотя отчасти отец был готов к этому моменту, отдавая себе отчет, что, кем бы ни был Георг Браунер, он, в сущности, ничем не отличается от множества других авантюристов, с которыми приходилось иметь дело в последнее время.
– Вы согласны, что времени терять нельзя? – спросил Браунер.
– Согласен.
– Вы понимаете, что, несмотря на то, что я гораздо более свободен в своих передвижениях, чем вы, попытка вывезти принадлежащие вам вещи все же сопряжена для меня с немалым риском?
– Да, я понимаю.
– Прекрасно. – Браунер сделал паузу. – Можем мы посмотреть ваши картины?
– Можем.
– Полагаю, что в соответствии с изменившимися условиями нашей сделки я могу что-нибудь выбрать прямо сейчас?
У отца сжалось сердце, но он кивнул.
– Хорошо. Тогда начнем. – Браунер устремил на моего отца пронзительный взгляд. – У вас есть два Гогена? Это так?
– Да.
– И несколько этюдов Мунка.
– Верно.
– Я беру обоих Гогенов и все этюды. Взамен я обещаю, что одна из картин, висящих в этой комнате, например Дени, на этой неделе начнет путешествие в Нью-Йорк.
Отец встал. Лицо его было очень бледным.
– Об этом не может быть и речи.
– Какую часть договора вы имеете в виду?
– Обе. Вы сами понимаете, что это невозможно.
– Совсем наоборот, – проговорил Браунер с приятной улыбкой. – Это более чем возможно. Только такие условия я и могу предложить применительно ко всей коллекции.
– Но это чудовищно. Это не сделка, а грабеж. Я не желаю иметь с вами никаких дел. Мне кажется, вам пора покинуть мой дом.
– Сядьте, герр Ротенберг.
Отец в изумлении уставился на Браунера.
– Я просил вас сесть, – повторил Браунер.
Отец медленно опустился в кресло. «Может быть, – думал он, – сейчас выяснится, что это шутка и мы приступим к серьезным переговорам».
– Вы все еще не осознаете всей серьезности своего положения, – сказал Браунер.
– Осознаю.
– Нет, – продолжал Браунер. – Вы также не представляете себе, какова степень моего влияния как в Германии, так и за ее пределами.
Отец молча смотрел на Браунера. Это совсем не было похоже на шутку. И стало понятно, что самое страшное еще впереди.
– Макс Вилденбрук, ваш нью-йоркский друг, великодушно согласился помочь вам получить необходимые бумаги на вас и вашу семью? Верно?
Имануил продолжал молчать. Мысли вихрем проносились у него в голове.
– Верно? – В первый раз голос Браунера прозвучал жестко, угрожающе.
– Да, он это сделал.
– Вилденбрук не взял с вас денег за услугу, – продолжал Браунер. – Но смазка нужных винтиков в системе обошлась ему в кругленькую сумму, которую вы возместили. Так?
Отец говорил потом, что в этот момент ощутил настоящий страх. Страх, который железными тисками сжал его сердце. Этот человек с его лощеной внешностью представлял реальную опасность для него и его семьи. В этом не было никаких сомнений.
Браунер подался вперед на стуле, приблизившись к нему.
– Теперь слушайте меня, и слушайте внимательно, потому что это ваш последний шанс, герр Имануил Ротенберг. Вы слушаете?
– Я вас слушаю, – очень тихо проговорил отец.
– Те же самые связи, которые обеспечивают мне возможность благополучно переправить вашу коллекцию в Нью-Йорк, можно с успехом использовать, чтобы не позволить ни вам, ни вашей семье покинуть Германию.
Сердце моего отца часто забилось.
– Вы верите мне, Ротенберг? – В голосе Браунера не осталось никаких намеков на вежливость. – Думаю, что да.
– Да. – Отец опустил голову.
– Хорошо, – сказал Браунер. – Очень хорошо. Я думаю, свежий кофе сейчас как раз кстати. Не будет ли ваша жена столь любезна, чтобы это устроить?
– Да. – Отец поднялся на ноги. Он чувствовал себя так, словно постарел лет на десять. – Сейчас я ее попрошу.
– Спасибо. А потом мы можем начать серьезные переговоры. Если вы, разумеется, согласны.
Отец оглянулся с порога.
– Я согласен, – медленно произнес он. – Конечно, я согласен.
К лету 1938 года пять тысяч евреев уехали из Германии и Австрии в Америку, но в их числе не было ни одного члена нашей семьи. Мой отец, который прежде был абсолютно уверен, что его положение, богатство и связи в любой момент откроют перед нами все пути, теперь думал по-другому. Несмотря на поручительство его старого друга Марка Вилденбрука, разрешение на въезд в Америку по таинственным причинам так и не было получено. Все усилия адвокатов, которых нанимал Марк, неизменно шли прахом.
Мы – папа, мама и я – хорошо знали, в чем дело, и только старались держать наши страхи в секрете от Лили и Труди. Шантаж Браунера набирал силу. С удручающей настойчивостью он опустошал наше хранилище, и теперь от костяка взлелеянной отцом коллекции символистской живописи почти ничего не осталось. Браунер сказал, что если папа передаст ему часть своих сокровищ, то он добьется того, чтобы с течением времени нас выпустили из Германии. Но с тех пор все изменилось. Браунер уже не заботился о том, чтобы держать у нас перед носом морковку. Он просто нас запугивал. Он постоянно напоминал отцу, что у него есть друзья в высших кругах и стоит ему только написать донос, обвинив отца в чем угодно – от осквернения расы до тайного заговора, – того мгновенно отправят в концентрационный лагерь Дахау, а скорее всего расстреляют.
Это продолжалось три года.
– Что будет, когда у нас не останется ни одной картины? – спросил я отца, когда мы гуляли по саду поздним вечером в сентябре.
– Кто знает? – тихо проговорил отец.
Он давно ничего не скрывал от меня. Мне уже исполнилось семнадцать. Я знал не меньше родителей о растущей опасности, которой подвергались евреи в Германии, а с марта этого года и в Австрии.
– Думаю, тогда Браунер уползет туда, откуда он выполз, и никогда больше не появится, – спокойно произнес я, глядя в темноту.
– Наверное, – отозвался отец.
– А что будет, когда они отберут у нас дом и увидят, что вся коллекция исчезла?
– Может, они все-таки оставят нас в доме?
– Не оставят, папа. Ты сам это знаешь. Каждый понимает, что со временем они все отберут.
– Возможно.
Некоторое время мы шли молча, погруженные в свои мысли. Мы думали о том, что свалилось на голову венским евреям чуть ли не на следующий день после аншлюса Австрии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89