Вроде бы была его и не его одновременно.
Снег мелодично поскрипывал в такт шагам.
- Сегодня мороз градусов пятнадцать, а может быть, и больше,- сказал Беляев.
- Изо дня в день мороз, - сказала Лиза. - Я люблю морозные дни. Особенно такие, как сегодня - солнечные. Я гуляю с ребенком и любуюсь зимним пейзажем. А у тебя гриппа нет? - вдруг спросила она.
- Нет. Почему ты спросила?
- Говорят, в Москве свирепствует грипп... Завтра будет тридцать градусов мороза. С ребенком в такую погоду не выйдешь!
И Лиза улыбнулась.
У подъезда сидела на старом стуле соседка, одетая по-зимнему тепло, в валенках с галошами, голова казалась огромной, закутанная в три или в четыре платка. Беляев быстро сказал:
- Посмотрите за коляской, мы сейчас, за конспектом...
Он сказал за коляской, но не за ребенком. Он даже не знал, кто там в коляске, девочка или мальчик.
С мороза щеки Лизы пылали, и вся она была прекрасна, как прекрасно было крепкое темное вино из винограда, настоенное в дубовых бочках где-то в Армении, прекрасна была эта малая толика коньяка, как поцелуй, соединение губ, как мысль Лизы - целует он меня, лобзает он меня поцелуем уст своих, и ласки твои прелестнее темного, крепкого вина, настоенного на любви. И Беляев вдыхал в себя нежный запах ее губ, ее щек, ее бархатистой кожи, и этот нежный запах, подобно лазурному морю, заполнял всего его, всю его душу, и разве мог он любить другую, разве мог он выделить из сонма женщин, кроме Лизы, другую.
И казалось, что они бежали вместе куда-то в поцелуе, влекомые неконтролируемой любовью, потому что любовь может быть только неконтролируемой, там где возникает контроль над этим чувством, там начинается обыденность, физиологичность, пошлость. Побежим же вместе в поцелуе своем, в любви своей, превознося ласки друг друга до небес, похожих на море, до моря лазурного, соединяющегося с небесами в любви вечно, в любви воздуха с водою, потому что одно переходит в другое и этот переход незаметно длится вечно. Красива Лиза, как этот переход моря в небо!
И прекрасна она была в северной белизне своей, ибо жаркий солнечный луч редко касался ее тела, потому что не стерегла она виноградники под лучами солнца, а укрытая одеждами любовалась пронзительной хвоей на снегу, и душа твоя привязана к тому, кто празднует свой Новый год из года в год, на кругах жизни своей, с елкой и снегом. Он радуется елке, снегу и игрушкам серебряным шарам, зеркально отражающим северную душу - хвойную и снежную. О, воистину, не нужен нам жаркий берег, бесснежный и безъелочный! Никакая фараонова колесница не пробьется по еловым заснеженным лесам, королева ты моя снежная, Снегурочка ты моя - и смерть твоя: Солнце и Костер.
Прекрасны щеки твои на морозе, в снежном свете! Прекрасна шея твоя, белая как снег. Украшения тебе мы сделаем из полированных льдинок-алмазов и превратим их в душе своей в бриллианты, играющие всеми оттенками Северного сияния! Девушки севера пахнут снегом.
Глаза твои цвета неба над заснеженным ельником.
Елочка ты моя новогодняя!
Хвойная веточка ты моя заснеженная!
Любовь твоя, как новогодний праздник, никогда не кончается, и в то же время стремительно заканчивается каждый год.
- Что ты мне хочешь сказать? - спросила она.
- То, что ты хочешь услышать.
- Я хочу услышать слово "люблю"!
- Слушай его: люблю!
- Ты только меня любишь?
- Только тебя!
- Меня?
- Да.
- Нет, скажи яснее!
- Яснее: тебя!
- И я тебя люблю!
Поцелуй уста в уста, и уста ее словно говорили: я принадлежу тебе и только к тебе обращена любовь моя. Я чувствую, что страсть твоя в великом наслаждении растет все более, и поднимается, как гирлянда из светящихся льдинок летит к шпилю елки, и как хрустальная нота вспыхивает на этом шпиле!
О, елочка моя новогодняя! О, любимый!
- Ты только меня любишь? - спросила она.
- Только тебя.
- И я - только тебя!
- Одуреть можно...
- Мы вместе дуреем.
- Только с тобой!
- Да, только с тобой!
- Всегда?
- Всегда!
В комнате стало еще светлее. Прекрасно тело твое в снежном свете! Светлее светлого свет глаз твоих!
- Как ты любишь меня? - спросила она.
- Люблю.
- Как?!
- Очень крепко, крепче крепкого!
- Ты всегда меня будешь любить?
- Всегда.
- Не раздумывая?
- Да.
Ни она и ни он отдельно не были целым, но в этом единении и нежности, и добре, и поцелуе, и страсти, в этом неразрывном сплетении представляли то целое, что именуется прекрасным словом - человек!
И опять радость метнулась ввысь, к самому шпилю снежной и праздничной елки, и яркая вспышка страсти озарила взор, и светлее стало в комнате, как будто они были не в ней, а в белом поле, в метельном завитке, парили над землею и крылья у них вырастали белые, как у ангелов, радующихся чистому снегу.
Приди, возлюбленный мой, выйдем в заснеженное поле на краю ельника, найдем свою елочку любви. Как ты прекрасна, как привлекательна, возлюбленная, Лиза.
Какой ты стремительный, как ветер, метелью закручивающий снег в воронки!
О, елочка моя новогодняя! Прекрасна ты, белоснежная, в морозном свете, светлее снега любовь твоя чистая!
Падает снег, падает!
Птицей любовь в снегу метельном трепещет!
Светлее, светлее!
Дайте полный вселенский свет!
Ветер постанывает, подвывает, посвистывает, крутит снег, не дает ему упасть на землю, вздымает его белыми розами.
Ангелы в снегу рассыпают любовь.
- Не плакал? - спросила Лиза у соседки.
- Спит себе, сопит, - сказала та и морозное облачко окутало ее рот. Мальчик?
- Мальчик, - ответила Лиза и покатила коляску, улыбнувшись Беляеву, который резко отвернулся от соседки, чтобы та чего-нибудь не заподозрила по его лицу.
Лиза вздохнула, когда они свернули на бульвар, и сказала:
- Как это быстро и как мало! - Затем почти что прошептала: - Я хочу, чтобы ты меня любил целый день, и целую ночь. У меня сейчас какая-то жажда любви.
- Я согласен делать то же самое! - страстно прошептал Беляев и уже более равнодушно спросил, без всякой ревности: - А как же твой офицер?
Лиза на это рассмеялась.
- При чем тут он?
- Все-таки...
- Он вялый и тупой, но важный и с деньгами. Беляев остановился.
- С деньгами? - переспросил он.
- У него отец не вылезает из "Кремлевки"... Месяц пьет, затем месяц лечится. При Сталине он был какой-то шишкой в Молдавии. Квартира у них - сто метров, на фрунзенской набережной. Но я там жить не могу... Теща тоже пьяница, и в квартире кругом грязь и дорогие вещи. Ты представляешь - у них золотые ложки все поросли грязью! - повысила она голос.
И вдруг Беляев увидел в ее глазах слезы.
- Что с тобой?
- Я так больше не могу! - воскликнула она и расплакалась.
Она плакала самым серьезным образом, как девочка.
- Не нужно! - взволнованно произнес Беляев и протянул ей чистый носовой платок.
Она продолжала плакать, и не только платок, но даже перчатки у нее были влажны от слез.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
Снег мелодично поскрипывал в такт шагам.
- Сегодня мороз градусов пятнадцать, а может быть, и больше,- сказал Беляев.
- Изо дня в день мороз, - сказала Лиза. - Я люблю морозные дни. Особенно такие, как сегодня - солнечные. Я гуляю с ребенком и любуюсь зимним пейзажем. А у тебя гриппа нет? - вдруг спросила она.
- Нет. Почему ты спросила?
- Говорят, в Москве свирепствует грипп... Завтра будет тридцать градусов мороза. С ребенком в такую погоду не выйдешь!
И Лиза улыбнулась.
У подъезда сидела на старом стуле соседка, одетая по-зимнему тепло, в валенках с галошами, голова казалась огромной, закутанная в три или в четыре платка. Беляев быстро сказал:
- Посмотрите за коляской, мы сейчас, за конспектом...
Он сказал за коляской, но не за ребенком. Он даже не знал, кто там в коляске, девочка или мальчик.
С мороза щеки Лизы пылали, и вся она была прекрасна, как прекрасно было крепкое темное вино из винограда, настоенное в дубовых бочках где-то в Армении, прекрасна была эта малая толика коньяка, как поцелуй, соединение губ, как мысль Лизы - целует он меня, лобзает он меня поцелуем уст своих, и ласки твои прелестнее темного, крепкого вина, настоенного на любви. И Беляев вдыхал в себя нежный запах ее губ, ее щек, ее бархатистой кожи, и этот нежный запах, подобно лазурному морю, заполнял всего его, всю его душу, и разве мог он любить другую, разве мог он выделить из сонма женщин, кроме Лизы, другую.
И казалось, что они бежали вместе куда-то в поцелуе, влекомые неконтролируемой любовью, потому что любовь может быть только неконтролируемой, там где возникает контроль над этим чувством, там начинается обыденность, физиологичность, пошлость. Побежим же вместе в поцелуе своем, в любви своей, превознося ласки друг друга до небес, похожих на море, до моря лазурного, соединяющегося с небесами в любви вечно, в любви воздуха с водою, потому что одно переходит в другое и этот переход незаметно длится вечно. Красива Лиза, как этот переход моря в небо!
И прекрасна она была в северной белизне своей, ибо жаркий солнечный луч редко касался ее тела, потому что не стерегла она виноградники под лучами солнца, а укрытая одеждами любовалась пронзительной хвоей на снегу, и душа твоя привязана к тому, кто празднует свой Новый год из года в год, на кругах жизни своей, с елкой и снегом. Он радуется елке, снегу и игрушкам серебряным шарам, зеркально отражающим северную душу - хвойную и снежную. О, воистину, не нужен нам жаркий берег, бесснежный и безъелочный! Никакая фараонова колесница не пробьется по еловым заснеженным лесам, королева ты моя снежная, Снегурочка ты моя - и смерть твоя: Солнце и Костер.
Прекрасны щеки твои на морозе, в снежном свете! Прекрасна шея твоя, белая как снег. Украшения тебе мы сделаем из полированных льдинок-алмазов и превратим их в душе своей в бриллианты, играющие всеми оттенками Северного сияния! Девушки севера пахнут снегом.
Глаза твои цвета неба над заснеженным ельником.
Елочка ты моя новогодняя!
Хвойная веточка ты моя заснеженная!
Любовь твоя, как новогодний праздник, никогда не кончается, и в то же время стремительно заканчивается каждый год.
- Что ты мне хочешь сказать? - спросила она.
- То, что ты хочешь услышать.
- Я хочу услышать слово "люблю"!
- Слушай его: люблю!
- Ты только меня любишь?
- Только тебя!
- Меня?
- Да.
- Нет, скажи яснее!
- Яснее: тебя!
- И я тебя люблю!
Поцелуй уста в уста, и уста ее словно говорили: я принадлежу тебе и только к тебе обращена любовь моя. Я чувствую, что страсть твоя в великом наслаждении растет все более, и поднимается, как гирлянда из светящихся льдинок летит к шпилю елки, и как хрустальная нота вспыхивает на этом шпиле!
О, елочка моя новогодняя! О, любимый!
- Ты только меня любишь? - спросила она.
- Только тебя.
- И я - только тебя!
- Одуреть можно...
- Мы вместе дуреем.
- Только с тобой!
- Да, только с тобой!
- Всегда?
- Всегда!
В комнате стало еще светлее. Прекрасно тело твое в снежном свете! Светлее светлого свет глаз твоих!
- Как ты любишь меня? - спросила она.
- Люблю.
- Как?!
- Очень крепко, крепче крепкого!
- Ты всегда меня будешь любить?
- Всегда.
- Не раздумывая?
- Да.
Ни она и ни он отдельно не были целым, но в этом единении и нежности, и добре, и поцелуе, и страсти, в этом неразрывном сплетении представляли то целое, что именуется прекрасным словом - человек!
И опять радость метнулась ввысь, к самому шпилю снежной и праздничной елки, и яркая вспышка страсти озарила взор, и светлее стало в комнате, как будто они были не в ней, а в белом поле, в метельном завитке, парили над землею и крылья у них вырастали белые, как у ангелов, радующихся чистому снегу.
Приди, возлюбленный мой, выйдем в заснеженное поле на краю ельника, найдем свою елочку любви. Как ты прекрасна, как привлекательна, возлюбленная, Лиза.
Какой ты стремительный, как ветер, метелью закручивающий снег в воронки!
О, елочка моя новогодняя! Прекрасна ты, белоснежная, в морозном свете, светлее снега любовь твоя чистая!
Падает снег, падает!
Птицей любовь в снегу метельном трепещет!
Светлее, светлее!
Дайте полный вселенский свет!
Ветер постанывает, подвывает, посвистывает, крутит снег, не дает ему упасть на землю, вздымает его белыми розами.
Ангелы в снегу рассыпают любовь.
- Не плакал? - спросила Лиза у соседки.
- Спит себе, сопит, - сказала та и морозное облачко окутало ее рот. Мальчик?
- Мальчик, - ответила Лиза и покатила коляску, улыбнувшись Беляеву, который резко отвернулся от соседки, чтобы та чего-нибудь не заподозрила по его лицу.
Лиза вздохнула, когда они свернули на бульвар, и сказала:
- Как это быстро и как мало! - Затем почти что прошептала: - Я хочу, чтобы ты меня любил целый день, и целую ночь. У меня сейчас какая-то жажда любви.
- Я согласен делать то же самое! - страстно прошептал Беляев и уже более равнодушно спросил, без всякой ревности: - А как же твой офицер?
Лиза на это рассмеялась.
- При чем тут он?
- Все-таки...
- Он вялый и тупой, но важный и с деньгами. Беляев остановился.
- С деньгами? - переспросил он.
- У него отец не вылезает из "Кремлевки"... Месяц пьет, затем месяц лечится. При Сталине он был какой-то шишкой в Молдавии. Квартира у них - сто метров, на фрунзенской набережной. Но я там жить не могу... Теща тоже пьяница, и в квартире кругом грязь и дорогие вещи. Ты представляешь - у них золотые ложки все поросли грязью! - повысила она голос.
И вдруг Беляев увидел в ее глазах слезы.
- Что с тобой?
- Я так больше не могу! - воскликнула она и расплакалась.
Она плакала самым серьезным образом, как девочка.
- Не нужно! - взволнованно произнес Беляев и протянул ей чистый носовой платок.
Она продолжала плакать, и не только платок, но даже перчатки у нее были влажны от слез.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94