Первый день занятий ушел, как вода в песок, – преподавателей никто не слушал, потому что всем хотелось поделиться новостями о том, кто как провел лето. К своему ужасу, Алексей вдруг осознал, что большинство его однокашников «отметилось» в Испании или на греческих островах, осматривали в Италии Колизей, а кое-кто добрался даже до какой-то Французской Гайаны или чего-то еще в это роде. «Ну, правильно, – думал он, – а я надеялся, что ей будет интересно со мной в Горенке, вот наивный!».
Он попробовал было опять позвонить Алене, но трубку, как всегда, снимал отчим, прогулки по Рейтарской снова ни к чему не привели, да и времени у Алексея на них почти не было – с наступлением осени редакции вдруг завалили его заказами и он писал, почти не переставая, и даже купил себе подержанный компьютер (в издательствах рукописи уже не принимали). Жизнь его шла вперед по наезженным рельсам, но как-то механически, и Алексей сам себе напоминал робота или человека, из которого злой волшебник вынул душу – тело двигалось, но как-то само по себе, а интереса к жизни у него уже не было.
И все-таки их встреча наконец произошла. Не так скоро, как Алексею того хотелось, ведь уже и холодный осенний дождь норовил несколько раз промочить насквозь его худую одежонку, и парк, что напротив Университета, стоял уже совсем голый – листья давно облетели и черные стволы продрогших под порывами северного ветра деревьев, казалось, были густо намазаны черным гуталином, а на них заседало множество таких же черных ворон, каркавших почти собачьими голосами. Одним словом, природа готовилась к зиме, а Алена все ему не встречалась. Но как-то, совсем неожиданно, как падающая с неба звезда, она вдруг появилась в Университетском коридоре. И он, забыв обо всем на свете, уже было бросился к ней навстречу, чтобы взять ее за руку, поздороваться, заглянуть в глаза, но наткнулся на такой стальной и колючий взгляд ее, что так прямо и застыл на месте, словно от горя превратился в камень, и какая-то девушка даже наткнулась на него, как на неодушевленное препятствие, и от удивления испуганно вскрикнула. Впрочем, она тут же узнала Алешу – лицо его было ей знакомо, и она – вот уж эти женщины! – обо всем сразу догадалась.
– Да не стой ты так! – посоветовала она ему на ухо. – Давай лучше в сторону отойдем, поговорим…
Алексей слушался ее словно во сне. До следующей лекции было еще минут десять и по старинным чугунным плитам скользило множество студенческих ног и ножек. Все шуршало, шептало, сплетничало и создавало удобный шумовой фон, потому что во всеобщем шуме и гаме чуть слышный разговор, даже весьма интересный, совершенно невозможно было подслушать.
Алексей со своей новой знакомицей забились в укромный уголок за двумя толстенными колоннами, и там она поведала ему, что Аленка, ее однокурсница, лишь недавно возвратилась из Болгарии, где отдыхала у своего жениха, сына родителей весьма состоятельных, да тот и сам за ней скоро приедет, и они тогда сыграют свадьбу… А с Алексеем она, вероятно, подружилась так, на лето, чтобы душу отвести до того, как судьба (впрочем, при чем тут судьба?) окончательно свяжет ее на веки вечные с ее будущим супругом.
От этого рассказа в общем-то доброжелательной девушки, которая по-своему хотела ему помочь, кровь застыла у него в жилах февральскими сосульками, а сердце окутала такая тугая и угрюмая паутина, что оно сжалось от боли, словно черный ядовитый скорпион его ужалил. Ведь и в наши времена, о читатель, живут еще чувствительные и легкоранимые, но, к сожалению, небогатые люди!
– Одним словом, ты это, больше к ней не подходи, и ей будет неловко, и тебе…
На этом наша Сивилла своими хорошенькими ножками – видать, не носилась она целый день по крутым, видавшим виды парадным, где затаились редакции столичных газет – провальсировала в ближайшую аудиторию, а Алеша, как понурый верблюд, который только что пересек Сахару, потащился на лекцию по античной литературе. Лекцию, кстати, читал не просто преподаватель-доходяга, домучивавший свои деньки на казенной зарплате, а известный киевский литератор и большой шутник по части антики, некто Шанин. Его шуточки времен строительства Акрополя, выдержавшие, как и он, испытания временем, неизменно находили поддержку у усталого студенческого сообщества, и он каким-то одним ему известным образом умел вселить оптимизм (даже если для него не было никаких оснований) в своих благодарных слушателей. Но сегодня даже рассказы о «Лисистрате», а Шанин, преподававший днем латынь студентам-медикам, умел очень точно передать суть проблемы бессмертного творения Аристофана, не могли развеселить Алешу. Все происходило как-то вокруг него и помимо него, а он был как бы безучастным свидетелем этого невозможно долгого хэппенинга – жизни.
Но вот наконец лекция закончилась, и студенты, покряхтывая и одновременно похохатывая, распрощались с мэтром и, не теряя ни минуты, ринулись в коридор, чтобы быстрее вырваться на свежий воздух. Толпа подхватила Алешу, и на бульваре он неожиданно оказался, вот уже второй раз за этот вечер, рядом с Аленой.
Его вид, впрочем, не вызвал у нее, судя по всему, и тени радости.
– Ну чего ты привязался? Чего таскаешься за мной? – выпалила она каким-то чужим, не свойственным ей голосом.
– Аленочка, что с тобой, не надо так, – только и смог промямлить ошарашенный герой нашего незамысловатого повествования.
Но в ответ он услышал одно только слово, которое, словно раскаленное тавро, обжигало потом его душу долгие годы:
– Обуза! – выкрикнула ему в лицо Алена, когда они подошли к углу бульвара и Владимирской, и, круто повернувшись на каблуках, бросилась через улицу, давая всем своим видом понять, что приговор этот обжалованию не подлежит.
А он долго еще стоял, глядя на залитый желтым фонарным светом мир, в котором он остался вдруг совсем один, и все повторял это проклятое слово, вырвавшееся из уст девушки, которая, как он думал, разделит с ним его судьбу.
Но нас, как известно, спасает сила привычки, и по привычке ноги понесли его к трамвайной остановке. Голодный живот заходился хрипом и писком, но Алеша ни на что не обращал внимания – тело было само по себе, а душа его сама по себе.
На несколько недель Алеша слег. Мудрая мать лечила симптомы его болезни, понимая, что душу способно вылечить только время, – отпаивала сына мятой, от которой он ходил словно чумной и пичкала малиновым вареньем, от которого он обильно потел и еще больше худел, но зато на впалых и бледных щеках проступал иногда румянец. Так прошло целых два месяца, и в один прекрасный день, а он и вправду был прекрасным, потому что снег белоснежной пеленой укутал Горенку, Алеша проснулся и вдруг почувствовал, что боль в сердце прошла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
Он попробовал было опять позвонить Алене, но трубку, как всегда, снимал отчим, прогулки по Рейтарской снова ни к чему не привели, да и времени у Алексея на них почти не было – с наступлением осени редакции вдруг завалили его заказами и он писал, почти не переставая, и даже купил себе подержанный компьютер (в издательствах рукописи уже не принимали). Жизнь его шла вперед по наезженным рельсам, но как-то механически, и Алексей сам себе напоминал робота или человека, из которого злой волшебник вынул душу – тело двигалось, но как-то само по себе, а интереса к жизни у него уже не было.
И все-таки их встреча наконец произошла. Не так скоро, как Алексею того хотелось, ведь уже и холодный осенний дождь норовил несколько раз промочить насквозь его худую одежонку, и парк, что напротив Университета, стоял уже совсем голый – листья давно облетели и черные стволы продрогших под порывами северного ветра деревьев, казалось, были густо намазаны черным гуталином, а на них заседало множество таких же черных ворон, каркавших почти собачьими голосами. Одним словом, природа готовилась к зиме, а Алена все ему не встречалась. Но как-то, совсем неожиданно, как падающая с неба звезда, она вдруг появилась в Университетском коридоре. И он, забыв обо всем на свете, уже было бросился к ней навстречу, чтобы взять ее за руку, поздороваться, заглянуть в глаза, но наткнулся на такой стальной и колючий взгляд ее, что так прямо и застыл на месте, словно от горя превратился в камень, и какая-то девушка даже наткнулась на него, как на неодушевленное препятствие, и от удивления испуганно вскрикнула. Впрочем, она тут же узнала Алешу – лицо его было ей знакомо, и она – вот уж эти женщины! – обо всем сразу догадалась.
– Да не стой ты так! – посоветовала она ему на ухо. – Давай лучше в сторону отойдем, поговорим…
Алексей слушался ее словно во сне. До следующей лекции было еще минут десять и по старинным чугунным плитам скользило множество студенческих ног и ножек. Все шуршало, шептало, сплетничало и создавало удобный шумовой фон, потому что во всеобщем шуме и гаме чуть слышный разговор, даже весьма интересный, совершенно невозможно было подслушать.
Алексей со своей новой знакомицей забились в укромный уголок за двумя толстенными колоннами, и там она поведала ему, что Аленка, ее однокурсница, лишь недавно возвратилась из Болгарии, где отдыхала у своего жениха, сына родителей весьма состоятельных, да тот и сам за ней скоро приедет, и они тогда сыграют свадьбу… А с Алексеем она, вероятно, подружилась так, на лето, чтобы душу отвести до того, как судьба (впрочем, при чем тут судьба?) окончательно свяжет ее на веки вечные с ее будущим супругом.
От этого рассказа в общем-то доброжелательной девушки, которая по-своему хотела ему помочь, кровь застыла у него в жилах февральскими сосульками, а сердце окутала такая тугая и угрюмая паутина, что оно сжалось от боли, словно черный ядовитый скорпион его ужалил. Ведь и в наши времена, о читатель, живут еще чувствительные и легкоранимые, но, к сожалению, небогатые люди!
– Одним словом, ты это, больше к ней не подходи, и ей будет неловко, и тебе…
На этом наша Сивилла своими хорошенькими ножками – видать, не носилась она целый день по крутым, видавшим виды парадным, где затаились редакции столичных газет – провальсировала в ближайшую аудиторию, а Алеша, как понурый верблюд, который только что пересек Сахару, потащился на лекцию по античной литературе. Лекцию, кстати, читал не просто преподаватель-доходяга, домучивавший свои деньки на казенной зарплате, а известный киевский литератор и большой шутник по части антики, некто Шанин. Его шуточки времен строительства Акрополя, выдержавшие, как и он, испытания временем, неизменно находили поддержку у усталого студенческого сообщества, и он каким-то одним ему известным образом умел вселить оптимизм (даже если для него не было никаких оснований) в своих благодарных слушателей. Но сегодня даже рассказы о «Лисистрате», а Шанин, преподававший днем латынь студентам-медикам, умел очень точно передать суть проблемы бессмертного творения Аристофана, не могли развеселить Алешу. Все происходило как-то вокруг него и помимо него, а он был как бы безучастным свидетелем этого невозможно долгого хэппенинга – жизни.
Но вот наконец лекция закончилась, и студенты, покряхтывая и одновременно похохатывая, распрощались с мэтром и, не теряя ни минуты, ринулись в коридор, чтобы быстрее вырваться на свежий воздух. Толпа подхватила Алешу, и на бульваре он неожиданно оказался, вот уже второй раз за этот вечер, рядом с Аленой.
Его вид, впрочем, не вызвал у нее, судя по всему, и тени радости.
– Ну чего ты привязался? Чего таскаешься за мной? – выпалила она каким-то чужим, не свойственным ей голосом.
– Аленочка, что с тобой, не надо так, – только и смог промямлить ошарашенный герой нашего незамысловатого повествования.
Но в ответ он услышал одно только слово, которое, словно раскаленное тавро, обжигало потом его душу долгие годы:
– Обуза! – выкрикнула ему в лицо Алена, когда они подошли к углу бульвара и Владимирской, и, круто повернувшись на каблуках, бросилась через улицу, давая всем своим видом понять, что приговор этот обжалованию не подлежит.
А он долго еще стоял, глядя на залитый желтым фонарным светом мир, в котором он остался вдруг совсем один, и все повторял это проклятое слово, вырвавшееся из уст девушки, которая, как он думал, разделит с ним его судьбу.
Но нас, как известно, спасает сила привычки, и по привычке ноги понесли его к трамвайной остановке. Голодный живот заходился хрипом и писком, но Алеша ни на что не обращал внимания – тело было само по себе, а душа его сама по себе.
На несколько недель Алеша слег. Мудрая мать лечила симптомы его болезни, понимая, что душу способно вылечить только время, – отпаивала сына мятой, от которой он ходил словно чумной и пичкала малиновым вареньем, от которого он обильно потел и еще больше худел, но зато на впалых и бледных щеках проступал иногда румянец. Так прошло целых два месяца, и в один прекрасный день, а он и вправду был прекрасным, потому что снег белоснежной пеленой укутал Горенку, Алеша проснулся и вдруг почувствовал, что боль в сердце прошла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68