Но тут раздался страшный грохот, словно в сельсовете взорвалась фугасная бомба, и Тоскливец исчез, сразу же сами собой зажглись все лампочки и только осколки на полу напоминали о происходившем здесь побоище.
И тогда Голова бросился к телефону, дрожащими от нервов руками стал накручивать номер батюшки Тараса, а затем умолять его немедленно освятить сельсовет, чтобы всякая погань не позорила его своим сатанинским присутствием. Запыхавшийся Тарас Тимофееич прибежал уже через несколько минут, а за ним увязалась целая толпа любопытствующих – ибо по селу уже распространился слух о том, что Голова голыми руками задушил упыря и тому есть даже надежный свидетель – Грицько. Когда толпа бесцеремонно вступила в сельсовет, Голова и Грицько с ужасом заметили среди собравшихся бледного и вежливого Тоскливца, якобы внимательно внимающего словам батюшки, – Тарас Тимофеевич читал молитву и в такт ей размахивал кадилом, из которого по всему помещению растекался ароматный дымок.
– Ты как это здесь? – как гусь, зашипел на него Голова.
– А что, – умильно, как отцу родному, улыбнулся Тоскливец, – все пошли, и я со всеми…
«Это не он, – зашептал Грицько на ухо Голове, – у этого голова на месте и не зеленый он. Тот, видно, прикидывался Тоскливцем для маскировки».
Голове нечего было на это возразить, но с тех пор, хотя он и склонен был верить Грицьку, он все равно старался не оставаться один на один со своим подчиненным, полагая, что с него вполне достаточно домашних ужасов, а на работе да к тому же за ту зарплату, которую он получает, он имеет полное право не якшаться с вампирами, упырями и всякой прочей нечистью, которая, к сожалению, изобилует в здешних местах.
Вот, пожалуй, и все о событиях этих бурных дней, но мы должны еще сообщить тебе, читатель, что Голове все-таки удалось оформить себе «вольную». Сообщение о разводе поразило Гапку, как молния, но в то же время и придало ей бодрости, и она вместе с Тоскливцем вытолкала взашей ополоумевшую от неправедного гнева Клару, которая попыталась было сунуться к Голове, решив, что вернувшаяся к ней молодость его заморочит, но тот ловко свернул перед ней кукиш и заперся покрепче. И Клара, ругаясь, как приличествует более сапожнику, нежели хорошенькой девушке, поплелась к трамвайной остановке, чтобы отправиться на поиск второго издания своей судьбы. А Голова, вытолкав незваную гостью, бросился к телефону и принялся звонить Галочке, причем, оказалось даже, что номер ее он так и не забыл, чтобы сообщить ей радостное известие, которое она восприняла безо всякого энтузиазма.
– Но я же свободен! – кричал ей Голова, – приезжай, а хочешь, я приеду…
– Я тебя тридцать лет ждала, теперь ты меня подожди, – безо всякого пиетета ответила его бывшая подруга и опустила трубку.
– Сволочь! Буржуазия! – завопил Голова, тщетно пытаясь перекричать короткие, равнодушные к его горю гудки.
Он попробовал еще было позвонить Галочке, но трубку никто не снимал, и в опустевшем и в общем-то ненужном ему и чужом доме становилось все более темно и тоскливо, и холодная рука беспросветного одиночества принялась фривольно поглаживать его еще трепыхающееся, глупое сердце, напоминая о том, что праздники закончились.
Эпилог, или Сумбурная пятница
Уж очень хотелось Мотре, чтобы Дваждырожденный на ней женился, ну очень хотелось, но как этого добиться, она решительно не знала: Богдан жил у нее уже месяца два и даже собирался продать собственный дом, чтобы купить подержанный «Запорожец» с тем, чтобы возить ее «как королеву», но все не предлагал оформить брак. Мотрю даже стали точить сомнения: правильно ли она сделала, что прикипела к нему душой и пустила в дом, но посоветоваться ей, кроме как с картами, было не с кем.
И однажды, когда Дваждырожденный задержался в сельсовете, Мотря выключила свет, зажгла свечи и разложила затейливый пасьянс. Всмотревшись в карты, Мотря вздрогнула – такой чепухи ей еще карты никогда не пророчили. Настроение у Мотри окончательно испортилось, а тут откуда-то подул сквозняк и задул все свечи, кроме одной, и всматриваться в карты Мотре, которая втайне страдала от близорукости, но очки не носила, стало просто невмоготу – глаза слезились, короли и дамы сливались в одно разноцветное пятно, из которого они то дерзко смотрели и кривлялись, то норовили сунуть ей кукиш и при этом ехидно посмеивались, словно у нее за спиной происходило что-то очень забавное. «Даже погадать не удается», – вздохнула Мотря, смешала карты, встала и включила свет, но тут раздался громкий телефонный звонок – Дваждырожденный сообщил, что задержится, потому что решил поговорить по душам с Богомазом.
– И где вы будете говорить? – грустно поинтересовалась Мотря.
– Известное дело, где, – важно ответил Дваждырожденный и положил трубку.
И в этот безрадостный вечер накануне выходных Мотря вышла на крыльцо, чтобы продышаться и посмотреть на древние, вещие звезды в надежде, что они что-нибудь ей подскажут. Но и те только подмигивали ей издалека, и хотя на душе у Мотри стало чуть поспокойнее, она решительно не знала, как ей быть и как Дваждырожденного наконец окольцевать.
Впрочем, в этот обманчиво спокойный вечер смятение завладело не только ее душой – Хорек от Параськиных попреков совершенно затосковал, рога ему приходилось спиливать все чаще и чаще, потому что они росли как на дрожжах, и на это уходило все больше денег, а Васыль ни в какую не соглашался открыть кредит или обслуживать его в долг. «Ты пример с Тоскливца и Головы бери, – учил Хорька Васыль, – выкладывают двадцатник и еще благодарят от всей души. Toскливец, правда, при этом немного синеет, но думаю, это у него от нервов…». Надежда у него была теперь только на то, что надоевший уже снег рано или поздно растает, выглянет весеннее солнышко и он поселится во времянке на пасеке, которую он на этот раз устроит как можно дальше от села, и тогда пусть Параська попробует до него там добраться. «Оно, конечно, – размышлял Хорек, – можно и на пасеке заскучать, но надо такое место подобрать, где бабы грибы собирают, а еще лучше поселить бы их в улье, чтобы они роем из него вылетали по первому требованию… Но на это, впрочем, рассчитывать не приходится». Подумав так, Хорек грустно вздохнул, и тут же наступившая в доме тишина была взорвана писклявым Параськиным сопрано.
– Нет, он еще вздыхает, вы только, люди добрые, на него посмотрите – он вздыхает! А что мне тогда делать, если мой собственный супруг скачет по кустам с чертовкой, забыв всякий стыд! Еще раз вздохнешь – детям напишу!
Трудно сказать, к кому обращалась Параська, потому что из добрых людей в доме находился один только Хорек, но Параська вряд ли имела в виду его. Хорек, чтобы не попасть под горячую руку, ушел в сарай, якобы по делу, а на самом деле, чтобы спокойно скрутить козью ножку и по свободе перекурить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68